Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

2

На тропе, соединяющей Национальную библиотеку на горе Наблюдателей с жилым кварталом, был убит еврей, ученый, который почти каждый день шел пешком в библиотеку и затем возвращался назад. Мы наизусть знали каждый поворот этой тропы, которая петляла по склону белых меловых холмов в долину Вади-Джоз, и выходила на шоссе у фруктового сада. Мы не раз возвращались по ней с полевых занятий вблизи горы Наблюдателей, и потому пролитая здесь кровь произвела на нас особо неприятное впечатление. Мы представляли себе этого человека, спускающегося в город и не знающего, что его ждет. Где же его поджидал убийца? Среди многолетних сосен рощи, сбегающей по склону, или из-за ограды фруктового сада? Мысленно мы шли с ним, взвешивая каждый шаг, слышали отчетливо выстрел, стремительно бросались в сторону убийцы, и наши пистолеты изрыгали огонь. Быть может, и среди нас кто-либо погиб бы, но убийца оплатил бы жизнью свое преступление. Оружие в наших руках совершило бы справедливый суд, и ответственным за эту справедливость был бы человек, что научил нас, как за нее бороться.

Но все это, естественно, были лишь фантазии, и они не помешали гибели еще одного еврея – спустя всего несколько дней. Он шел по кварталу Гиват-Шауль и был убит из засады, по сути, средь бела дня. И я представлял себе лицо убийцы, еще освещенное солнцем, улыбку удовлетворения под черными усами. Вот он исчезает за оградами, идет себе в соседнее село Дир-Ясин хвастаться перед товарищами, такими же убийцами, и готовиться к новым преступлениям. Это ведь так легко, никто и рта не откроет.

А еще легче было поджечь детские ясли в христианском квартале. Кто-то был явно соблазнен идеей, что нет даже в арабских погромах более сильного зрелища, чем охваченные пламенем младенцы. В это же время по соседству, в британском военном лагере сидели вооруженные люди, стоящие на страже закона, и ничего не почувствовали и не предприняли.

Я не могу припомнить порядок бесчинств и погромов, но отлично помню, какие шрамы они оставляли в наших душах. Помню, как потеряла всякую ценность красивая легенда о благородстве, о щедрости и гостеприимстве араба, как патетически изображали некоторые писатели в своих рассказах. Тот самый араб, который попросил напиться у еврея – сторожа цитрусового сада, и застрелил его после того, как тот подал ему воду, явно принадлежал к арабской элите. И тот городской араб, спросивший старого еврея на улице Шнеллер – «Который час», и тут же пустил в него пулю благодарности в ответ, тоже принадлежал арабам, обладающим аристократической душой. И не смогут об этой аристократичности засвидетельствовать перед престолом Господним две еврейки – сестры милосердия, которые были убиты арабами в больнице в Яффо. И не будут благословлять благородство арабской души девять детей школы йеменских евреев в Тель-Авиве, куда была брошена бомба.

Стрельба по автобусам стала каждодневным будничным делом на дороге между Иерусалимом и Тель-Авивом, на поворотах у Моцы и горы Кастель, где колонны машин, сопровождаемые охраной, надсадно поднимаясь вверх, стучали моторами в унисон с сердцами, охваченными страхом. Но больше всего нас тревожили одинокие автобусы, везущие пассажиров в отдаленные, находящиеся среди множества арабских сел, еврейские поселения севернее Иерусалима. Нападения на Неве-Иаков и Атарот, по пути на Рамаллу, стали главным и любимым занятием жителей сел Шафет, Джаба, Рама, Мухмас и Каландия. Эта полоса земли, наследие колена Вениамина, была знакома нам, как собственные десять пальцев. Габриэль открывал нам тайну каждой руины, упомянутой в Священном Писании, каждого холма и скрытой в нем могилы. Мы проходили мимо домов мухтаров и отмечали в памяти место каждой развалины на этом скалистом ландшафте. В этих походах мы познакомились с парнями из поселения Атарот, сильными и мужественными, чьи мозолистые руки и одежды пахли полем, как автобусы, соединяющие их поселение с городом, пропахли молоком. Мы часто ездили таким автобусом и хорошо знали двух его водителей, которые всегда встречали нас доброжелательной улыбкой, восклицая «О, пришли ребята из исторического кружка», как нас представил им Габриэль, и останавливались по всей дороге там, где мы их просили. Не было более пустынной и враждебной дороги для этого маленького и упрямого автобуса, который изо дня в день прокладывал свой путь на дикий север и связывал тонкой единственной нитью жителей Неве-Иакова и Атарот с Иерусалимом. Когда же этот автобус получил порцию свинца, и в нем пролилась кровь, о чем было написано в газете, мы не смогли избавиться от навязчивой картины собственного присутствия среди пассажиров. Прочитав об атаке на Атарот со стороны Каландии, мы четко представили дорогу, по которой шли нападающие, и позиции, с которых они вели огонь. Эта дорога со всеми ее изгибами, поворотами, оградами, была нам досконально знакома, как и подступы к Неве-Иакову, выбранные бандитами из села Шафет, чтобы атаковать разбросанные дома этого бедного поселка. Мы ясно представляли, что должны делать жители для защиты растянувшегося по холмам селения, состоящего из двух сел. Но мы оставались, согласно концепции «Хаганы», за оградами и на позициях, как и десятки других сел. В школе Габриэля мы освоили другую систему войны, но не получили разрешения на ее реализацию. Нас мучили угрызения совести, сознание личной вины, когда мы узнали о том, что швырнули бомбу в конце предместья Рехавия в то место, где проживали ребята из движения Наблюдателей и «Лагеря восходящих», а затем в здания Агентства и Национального совета в предместье Тальпиот. И все эти акции были произведены открыто и громко, с полным пренебрежением к важным для нас учреждениям. Затем бомба взорвалась в еврейском доме по улице Яффо, напротив квартала Ромема. Похоже было, что осколки этих бомб вонзились в каждого из нас.

Мы задавали себе вопрос: где Габриэль? С того момента, как он рассказал нам о своих планах относительно нас и всей нашей роты, командиром которой он был, Габриэль исчез. Мы надеялись встретить его в гимназии, но его там не было. Когда нам объявили о сборе нашей роты, вернулась надежда его встретить. Но вместо него появился другой командир. Мы тут же решили посетить его дома. Но там его тоже не было. Шульманы и Розенблиты, радостно встретившие нас как старых знакомых, ничего не могли прояснить, кроме того, что он относительно недавно уехал из города, сказав им, что вернется через несколько дней. Действительно, спустя несколько дней, Габриэль появился в большом здании и велел нам собраться вечером у него на квартире. Мы шли на эту встречу в большом волнении.

3

Казалось, с того, уже давнего, дня, как прекратились наши встречи, в квартире ничего не изменилось. Стол, трубка, бинокль и разбросанные безделушки сохраняли атмосферу особой культуры и поступков, окутанную табачным дымом, сопровождавшим хозяина. И все же запах табака был более крепким. И это говорило о том, что уже не будет больше тех спокойных часов, какие были раньше. Вероятно, до нашего прихода Габриэль долго курил, ибо в комнате стоял тяжелый табачный туман, от чего все было серым и мрачным.

«Я оставил «Хагану», – сказал Габриэль без всяких вступлений.

Эти слова прозвучали, как удар колокола, заполнивший пространство квартиры. И в нем, как не раз в этом доме, слышалось нечто, определяющее нашу дальнейшую судьбу.

Мои друзья уже было собравшиеся сесть на стулья, от этих слов застыли, как в столбняке.

«Я окончательно понял, что не смогу осуществить свои планы в рамках «Хаганы». Во всяком случае, не в то время, в которое я полагал это сделать».

После долгой паузы послышался голос Дана:

«Я заранее знал, что это случится».

Его голос был весел, в противовес угрюмому тону Габриэля и печали, охватившей всех нас. Он словно бы ощутил, что отныне начнет жить в ином ритме, перед которым ничто не сможет устоять.

Настал мой черед прийти в себя от шока, и я сделал это по-своему, как следователь, копаясь в деталях.

«Как это случилось? Ведь вы были назначены командиром нашей роты и планировали для нас курс командиров отделений».

«Да, – сказал Габриэль, хотя видно было, что это ему неприятно, – это было моей ошибкой сообщить им о моих планах до того, что они были утверждены командованием. А оно не утвердило».

Помню, что ощущение совершённой ошибки изводило его долгое время, ибо он привык всегда добиваться своего. Я замолчал, чтобы, как говорится, не сыпать соль на раны, но он сам стал подробно рассказывать о том, что произошло.

Сразу же, как его назначили командиром роты, он обратился к командующему подразделениями «Хаганы», обороняющими Иерусалим, предложив превратить роту в ударную группу. Командующий склонялся поддержать эту идею – оставить линию обороны, выйти в поле, чтобы устроить засады и атаковать, но пояснил, что об этом должны быть осведомлены британская полиция и армия. Цель руководства, разъяснил он Габриэлю, во-первых, превратить специальные группы «Хаганы» в патрульные, носящие военную форму. Таким образом, они будут действовать на законных или хотя бы полузаконных основаниях, помогая властям подавить арабское восстание и получая от них оружие для защиты еврейского анклава. Во-вторых, Габриэль выяснил, что руководство не считает гимназистов седьмого класса созревшими для настоящих боевых действий, и все акции будут выполняться более старшими. А молодежная рота останется пока лишь для связи и работы посыльными, или, в лучшем случае, будет выполнять работу сигнальщиков в Иерусалиме и его окрестностях.