Стриптиз на гонках - Нэнси Бартоломью

— Ах, Кьяра, она была так счастлива! — вздохнула мать Руби. — Не могу сказать, что мы поддерживали дочку с самого начала, но в конце концов смирились с тем, что она хочет стать танцовщицей.

Мистер Даймонд кивнул и похлопал жену по колену.

— Я принесу вам воды, — сказал он, вставая с дивана. Миссис Даймонд проводила мужа глазами, подождала, пока тот скроется за дверью кухни, потом молча указала мне на три нетронутых стакана с водой, стоявших на кофейном столике.

— Он не может об этом говорить, — пояснила она, понизив голос, — но я должна, правда?

Не доверяя своему голосу, я молча кивнула. Миссис Даймонд теребила в руках смятую салфетку, истерзанная бумага оставляла на ее темно-синем платье белые катышки.

— Она была моей единственной доченькой. — Миссис Даймонд снова заплакала, слезы капали на ее морщинистые руки, сложенные на коленях. — Может, кто-то со мной не согласится, ведь мы удочерили Руби, когда ей было три годика, но для меня это не имело значения, я любила девочку так, как если бы сама родила ее на свет.

Я наклонилась к миссис Даймонд и положила руку на ее сцепленные руки. Она жестом предложила мне сесть рядом.

— Мне очень жаль, — прошептала я.

Сознавая, что ничем не могу помочь их горю, я чувствовала себя ужасно неловко.

— Знаете, Руби тоже относилась ко мне как к родной, — продолжала миссис Даймонд. Выпустив из рук салфетку, она стала теребить ткань платья. — Я все ждала, что однажды девочка спросит, кто ее настоящая мать, но она, — женщина повернулась и посмотрела мне в глаза, — так никогда и не спросила.

Мне вспомнилось грустное лицо Руби, когда та рассказывала, как ее дразнили за то, что она приемыш. Я отвела взгляд.

— Конечно, я могла бы сама ей рассказать, но не стала, — продолжала миссис Даймонд. — Может, просто боялась, но мне нравилось думать, что Руби не хочет ничего знать, что все это осталось в прошлом и она теперь наша дочь.

Миссис Даймонд, в сущности, говорила не со мной, ей просто нужно было выговориться, она с таким же успехом могла бы обращаться к стаканам с водой на кофейном столике.

— Уевахитчка — городок маленький, — продолжала она, — здесь все про всех все знают. Мне было нетрудно догадаться, чья Руби дочь. Знаете, сегодня утром я чуть было не позвонила ее матери. Я могла бы сказать: “Здравствуйте, Айрис, мы с вами не знакомы, может, вам даже безразлично, но наша девочка умерла и я подумала, что вам следует об этом знать”. Но я, конечно, ничего подобного не сделала. Наверное, ей хочется все забыть… Может, она сделала бы вид, будто я ошиблась номером, или что-нибудь в этом роде. А еще я побоялась, что просто не выдержу.

— Миссис Даймонд, кто родная мать Руби?

Женщина посмотрела на меня с отсутствующим видом, словно находилась за тысячу миль отсюда.

— Что вы говорите, дорогая?

— Биологическая мать Руби, как ее имя?

— Ах, это… — Миссис Даймонд слабо улыбнулась. — Я не хочу причинять ей боль. У нее теперь другая жизнь, довольно благополучная, она содержит собачью парикмахерскую или что-то в этом роде. Давайте лучше будем думать только о Руби.

Вернулся мистер Даймонд с четвертым стаканом воды. Я встала с дивана, освобождая ему место, и присела на корточки рядом с миссис Даймонд.

— Ваш ангелочек любила танцевать, — сказала я, — теперь она танцует там, где никто больше не может причинить ей боль.

Я встала и обняла маленькую женщину за плечи. Довольно долго мы молчали, потом к дивану приблизились три новых посетителя — Толстяк, Фрэнк и Микки Роудс, — и я убрала руку с плеч миссис Даймонд. Из всех троих самый торжественный и скорбный вид был у Роудса. Он выступил вперед, чтобы занять мое место, миссис Даймонд отшатнулась и ахнула. Я увидела, как она опрокинула стакан воды, только что принесенный мистером Даймондом.

— Ничего страшного, — сказал Микки, подходя ближе и обнимая ее за плечи. — Ничего страшного.

— Но вы не понимаете, как вы можете понять? — пробормотала миссис Даймонд дрожащим голосом.

— Я вас понимаю.

Микки Роудс говорил тихо, с успокаивающими интонациями, но откуда он мог знать, что чувствует женщина, потерявшая дочь?

Слезы слепили меня, я повернулась, чтобы уйти, и чуть не налетела на маленького печального человечка, на которого еще раньше обратила внимание в церкви. Он вытирал красные от слез глаза шейным платком.

— Прошу прощения, — пробормотала я, пытаясь уйти с дороги, чтобы снова не наступить ему на ногу.

— Посигналь, если ты любишь Иисуса, — прошептал он. Потом добавил: — Боже, помолись за нас, грешных, и даруй нам спасение. Это моя епитимья. Она умерла, и мне предстоит жить без нее.

Не успела я и слова сказать, как незнакомец протиснулся мимо меня, распластавшись по стене, обогнул угол и скрылся в соседней комнате, чуть ли не сбежав от скорбящей матери и тех, кто пришел выразить соболезнования. Это стало для меня последней каплей. Я, наверное, заорала бы во все горло “Рейдин! ”, если бы соседка сама откуда ни возьмись не появилась передо мной в тот же миг.

— Вижу, ты познакомилась с Уоннамейкером Льюисом.

— Не совсем так, — уточнила я. — Он что-то лепетал, а я пыталась освободить ему дорогу. Мне показалось, ты не знаешь, кто этот человек.

— Кьяра, это было до того, как кто-то упомянул его имя. Разве ты не знаешь, кто такой Уоннамейкер Льюис? — Видя, что имя не вызвало у меня никакой реакции, она уточнила: — Знаменитый художник-примитивист. “Посигналь, если ты любишь Иисуса”.

Тут до меня наконец дошло. Чудак Льюис, ставший миллионером — во всяком случае, все считали, что он им стал — помимо своей воли, когда его работы стали выставлять в самых модных галереях по всей стране.

— Сегодняшний писк моды — завтрашняя распродажа в гараже, — заметила я.

— Не думаю, Кьяра, — возразила Рейдин. — Я и сама вложила некоторую сумму в его работы. Конечно, — поспешила она добавить, — еще до того, как он прославился.

Рейдин панически боялась, как бы кто-то не узнал, что она после смерти мужа унаследовала кругленькую сумму.

— Пойдем-ка отсюда.

Рейдин оглядела комнату и кивнула.

— Что хорошо для гусака, то хорошо и для гусыни. Никогда не задерживайся на одном месте слишком долго. — С этими словами она двинулась к выходу. — А то мхом порастешь. Так мне однажды сказал психолог.

Глава 13

В ночь после похорон Руби я не работала. Я позвонила Винсенту и сказала, что “Тиффани” придется разок обойтись без меня и что он может обрадовать Марлу — позволить ей на одну ночь стать хозяйкой. Я ожидала возражений, но, как ни странно, босс не стал спорить, видно, рассудил, что от меня все равно будет мало толку.