Конец Вавилона - Аполлинер Гийом

Как-то утром Виетрикс решил отправиться в храм Ми-литты. Право на это ему давало то, что он был чужеземец. Тем более он полагал глупым упустить предоставлявшуюся ему прекрасную возможность. И правда, по закону каждая вавилонская женщина по меньшей мере один раз в жизни должна была пойти в храм и отдаться там чужеземцу.

«Вот это понятие гостеприимства я смогу оценить полностью», — подумал Виетрикс.

Однако поначалу галл был разочарован.

Женщины находились в длинной комнате вроде коридора, примыкающего к храму. Натянутыми веревками они отделялись от мужчин, проходящих вдоль их ряда, чтобы сделать свой выбор.

По обычаю на головах эти женщины носили венки из листьев. Некоторые держались благопристойно, другие, наоборот, не боялись показывать свои груди, живот, ноги или задницы. Каждая выставляла напоказ свою наилучшим образом сохранившуюся часть. Ибо ни одна из них не отличалась молодостью. Некоторые к тому же имели какие-нибудь отвратительные увечья: этой, похоже, стрелой выбило глаз, эта хромала, в углу притулилась маленькая горбунья.

Когда мужчина делал, наконец, выбор, он брал несколько монет и бросал их на колени женщины со словами: «Я призываю богиню Милитту[61]». Избранница не могла отказаться от приглашения. Она брала деньги, с этого момента становившиеся сакральными, и следовала за чужеземцем, который обыкновенно вел ее в одну из расположенных вокруг храма гостиниц, рассчитанных на самые разные кошельки.

Виетриксу пришлось довольствоваться выбором из имевшихся здесь женщин. Большинство из них, с обезображенными гримом лицами, имели довольно красивые тела. Они принадлежали к среднему классу и привыкли к более активной жизни, чем у аристократии, но менее утомительной, чем у простонародья.

По правде говоря, больше всего его раздражал в этом обычае храмы Милитты вид чужестранцев, прохаживающихся вместе с ним вдоль веревок. Они не блистали ни достоинством, ни изяществом. Казалось, все они авантюристы, кочевники, разносчики, голодранцы из всех морских и речных портов. Совершенно очевидно, что они пришли сюда потому, что, по расхожему выражению, не имели ничего за душой. Их финансовое положение совершенно не позволяло им воспользоваться услугами роскошных куртизанок. Виетриксу показалось оскорбительным соседство этой голытьбы.

Он искал способ улизнуть так, чтобы его невежливое уклонение не было замечено, как вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Это был один из тех молодых людей в белых туниках, которые прислуживали в храме богини под руководством жрецов и поддерживали в нем порядок.

«Может, я нарушил какие-то обычаи?» — подумал Виетрикс.

— Иди за мной, — всего и произнес эфеб.

Виетрикс повиновался. Они вышли из большого зала и, миновав коридор, проникли в довольно симпатичные покои верховного жреца. Это был человек зрелого возраста с немного женственными чертами лица, туманным взглядом и чувственным ртом, который иногда трогала саркастическая усмешка.

— Мне приятно, что столь знатный чужестранец удостоил своим визитом храм, в коем я служу нашей богине. Поверь, Милитта будет довольна приношением, которое ты собирался ей сделать.

— О, для меня это большое удовольствие, — вежливо запротестовал Виетрикс.

Жрец покачал головой.

— Догадываюсь, что прекрасные дамы, собранные в большом зале для утехи малопривлекательных клиентов, не смогли удовлетворить тебя. Некоторые в тщетном ожидании нанимателя находятся здесь годами. Такая теснота! Если бы не уважение, которое мы испытываем к закону, обязывающему всех вавилонских замужних женщин…

— Всех? — переспросил Виетрикс.

— …хоть один раз прийти сюда, я давно бы уже прогнал старых ведьм. Если бы они дались! Думаю, некоторые обманным путем приходят сюда по нескольку раз. Чего мне от них ждать? Ничего. Чужестранец, который берет их, последний бедняк, несмотря ни на что, он не осмелился бы лично предложить кому-нибудь свои жалкие медяки! Я только что видел здесь одного из тех, кто пришел из далекой восточной страны, которую называют Катай[62]: такой маленький совершенно желтый человечек с глазами-щелками. Он бросил бедной измученной женщине три или четыре медных монетки с дырочкой, которые они называют сапеками. На базаре за такие деньги ему не дали бы и зубчика чеснока! С подобными подношениями, сам понимаешь, я не могу содержать мой храм!

«К чему клонит старик?» — размышлял Виетрикс.

— И потом я не могу выставлять благородных городских матрон и молодых замужних женщин, которые очень некстати рассматривают священное служение храму Милитты как неприятную обязанность, всех хорошеньких женщин, влюбленных в свое тело, для общения с этим неопрятным сбродом.

— Но разве ритуал не предписывает строгого соблюдения равенства для всех женщин?..

— Хм, можно пойти на сделку с небом. Юный чужеземец, ты сбился с пути. Подобные тебе входят в храм не через главные ворота, а через потайной вход, расположенный с противоположной стороны… Я, в самом деле, очень доволен, что ты пришел… С тех пор, как войска Кира предприняли осаду, женщин прибавилось — прежде многие пренебрегали своим долгом, — а посетители стали редки. В моем храме больше нет достойных чужестранцев. И что же? Прекрасные девы, пришедшие сюда, чтобы совершить ритуал, и спешащие вернуться домой, не могут уйти ни с чем! Признаюсь тебе, поскольку ты мне кажешься человеком, умеющим хранить тайну и одаренным разумом: мне приходится в потемках самому играть роль, предназначенную чужеземцам.

— Но в этом нет ничего неприятного!

— Все может наскучить. В эти дни здесь много дам. Я уже и не знаю, куда бросаться. К тому же, если работа выполнена плохо, они недовольны. Они приходят угрюмые, а уходят разъяренные, если дело не выгорело! Ох уж эти противоречия женской души! Я бы предпочел мирно жить в маленьком сельском храме в обществе моего юного аколита[63], которого ты только что видел, и выращивать овощи…

«Еще один гомосексуалист», — подумал Виетрикс.

— Короче, благородный чужеземец, сейчас я ожидаю визита одной из самых значительных матрон города. Вот уже два дня, как она сообщила мне, что собирается нас навестить, и я приготовил для нее зеркальную гостиную… Это личность возвышенная и великолепная, прямо что твой первосвященник… Поручаю ее тебе…

— Я поистине сконфужен, — признался Виетрикс. — Не стоит ли мне опасаться от этой знатной дамы грубого отказа, недоброго отношения, что могло бы смутить меня?

— Она подчинится ритуалу, не могу утверждать, что с удовольствием, но с величием и спокойствием в душе… Она, в самом деле, образованна. В ее салоне побывали все вавилонские философы, поэты и астрологи. Ей известно, по каким властным мотивам ей, пусть и всего раз в жизни, предписана проституция.

— Если я не выгляжу нескромным и не злоупотребляю твоим драгоценным временем, могу ли я узнать, каким образом этот обычай стал обязательным?

— Когда ты посетишь разные вавилонские храмы, поприсутствуешь на церемониях Бела и Иштар, ты непременно поймешь, в чем заключена первостепенная важность любовного соития. Мне уже случалось слышать, что лжепророки и свихнувшиеся умники едва ли не повсеместно пытаются задвинуть его значение на второй план.

Какова цена жизни? Тайна. Силы небесные и инфернальные делают нам разные подарки: хорошие и плохие, по большей части спорные. Откуда я пришел, куца иду — по правде сказать, я этого не знаю. Не будем обольщаться.

Знаю лишь, что любовь была дана нам в законное пользование, а больше ничего не знаю. Так что я основываюсь на этой данности. Другое удовольствие на здешний манер, удовольствие воинов, есть всего лишь усилитель вкуса, приправа к любви. Великие ассирийские цари — более жестокие, чем наши, — всегда убивали лишь для того, чтобы приготовить себе лучшие наслаждения, лучшие содрогания в глубине своих прекрасных гаремов. То же касается человеческих жертвоприношений, которые мы совершаем время от времени. Краснобаи расхвалят тебе чистые радости, сопутствующие бестрепетному убийству. Не верь им. Все в этом мире стремится к любовному содроганию. Волхвы за несколько мгновений продемонстрируют тебе это. Даже я, как бы пресыщен ни был, как бы ни износился мой разум за долгие годы служения культу богини, я по-прежнему отдаю должное единственной добродетели — любви.