Руслан и Людмила - Внутренний СССР

Не правда ли, мы узнаем манеру общения с сильными мира сего Финна, который дает оценку поведения воинственной толпы (коня — по символике Пушкина) и предсказание будущего в образной форме:

“Твой конь не боится опасных трудов;Он, чуя господскую волю,То смирный стоит под стрелами врагов,То мчится по бранному полю.И холод и сеча ему ничего…Но примешь ты смерть от коня своего.”

Будучи лишена Различения Свыше, “вещая” Голова дохристианской Руси поняла иносказание дословно и была уничтожена раввинатом через поражение сознания воинственной языческой толпы библейским мировоззрением.

Так вот где таилась погибель моя!Мне смертию кость угрожала!Из мертвой главы гробовая змеяШипя между тем выползала;Как черная лента, вкруг ног обвилась,И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Из поэмы мы знаем, что Наина при необходимости могла обратиться и в кошку, и в змею. В “Песне первой” также было показано, как лишенные Свыше Различения старейшины родоплеменных общин, принимая титул царей, не способны были отличить жречество от знахарства. Процесс отношений царской “элиты” и жречества, превращающегося в период становления широкодоступной письменности в знахарство, хорошо показан у Плутарха. Описывая возмущение Александра Македонского после опубликования некоторых работ широко известного Западной цивилизации жреца-философа Аристотеля, Плутарх приводит любопытные письма знаменитого полководца:

«Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного преподавания. Чем же мы будем отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я бы хотел превосходить других не столько могуществом, сколько знанием о высших предметах».

Успокаивая уязвленное честолюбие царя, Аристотель объясняет ему, что «хотя эти учения и обнародованы, но вместе с тем как бы и не обнародованы».

В этом примере хорошо видно, что Александр Македонский — греческая Голова, лидер “элиты”, воспринимает Аристотеля в качестве авторитета-жреца. Но для жреца-знахаря царь-полководец — такой же толпарь, как и все прочие не владеющие методологией познания на основе Различения, только допущенный знахарями к особым видам профессиональных знаний, до которых не допущены другие толпари рангом помельче. Сам Аристотель, обеспокоенный сохранением монополии на Знание еще больше, чем Александр, предстает в данном случае не жрецом, а знахарем и потому намекает царю, что публикация в некотором роде дефективная, т. е. представляет собой скорее ЗВОH о Знании, чем само Знание. Это — исторический факт, описанный известным историком Плутархом (сам был дельфийским жрецом), показывает, как Голова, мнившая себя действительной элитой, и мафия бритоголовых охраняли монополию на Знание и “сотрудничали” в сфере управления, но… каждый в меру своего понимания. Интересно, что Голова в “сотрудничестве” подобного рода самоопределилась в качестве супостата, т. е. врага народам:

И я был витязь удалой!В кровавых битвах супостатаСебе я равного не зрел;Счастлив, когда бы не имелСОПЕРHИКОМ меньшого брата

Последние две строки знаменуют низкий уровень понимания Головы и достаточно высокий уровень понимания поэта, который устами Головы дает представление о механизме “соперничества”.

В противостоянии концептуальных центров при толпо-“элитарной” нравственности, господствующей в обществе, объективно успех сопутствует тому, кто первым способен выйти на более высокую меру понимания общего хода вещей. Такая мера понимания достижима там, где по каким-то условиям допустима самая высокая динамика изменения соотношения скоростей информационного обновления на генетическом и внегенетическом уровне. С большой степенью вероятности этот феномен мог проявиться в регионах, получивших общеупотребительное название “ центров цивилизации”, т. е. там, где глобальный исторический процесс шел с максимально возможной скоростью с учетом всех этапов его развития. А самая большая скорость этих процессов, как правило, была там, где устойчиво, по каким-то причинам, поддерживался самый высокий уровень социальной напряженности, который объективно (в статистическом смысле) проявлялся прежде всего в регионах с очень высокой плотностью населения. Это, конечно, был быстрый рост, но как показывает Пушкин, рост «самый глупый», ибо вектор целей общества, живущего и развивающегося в условиях такого “быстрого” роста, также быстро расходится с вектором целей природы и её Создателя, который и обладает самой высокой мерой понимания общего хода вещей, как Творец — Вседержитель, по отношению к человечеству в целом.

Так человеческое общество, являясь порождением, а, следовательно, и частью её, вступает в этих регионах в антагонистические противоречия с нею. Отсюда пушкинское выражение: «глупый рост» — определенная мера (в данном случае — недостаточности) реализации статистически предопределенного природой потенциала развития человека. С высоты же «глупого роста» все это видится как “прогресс”, в котором отображена губительная для Природы и Человечества сторона самого явления “цивилизации”.

Объективно сложилось так, что славяне на просторах центральной части огромного евразийского континента изначально имели самую низкую плотность расселения. Вектор целей их общности дольше всех пребывал в единстве с вектором целей матери-Природы, что позволило им наиболее полно реализовать потенциал Человека. Это, конечно, рост медленный, но в то же время и “дивный”, раскрывающий секрет непостижимого для “цивилизаторов” счастья народов России, дивное предназначение их высокой духовной миссии. Hо здесь же открываются и причины сетования “цивилизаторов” по поводу того, что с высоты «глупого роста»:

Умом Россию не понять,Аршином общим не измерить,У ней особенная стать,В Россию можно только верить.

Ф. И. Тютчев

Далее Голова продолжает:

“Коварный, злобный Черномор,Ты, ты всех бед моих виною!Семейства нашего позор,РОЖДЕHHЫЙ КАРЛОЙ, С БОРОДОЮ,Мой дивный рост от юных днейHе мог он без досады видетьИ стал за то в душе своейМеня, жестокий, ненавидеть.Я был всегда HЕМHОГО ПРОСТ,Хотя высок, а СЕЙ HЕСЧАСТHЫЙ,Имея самый ГЛУПЫЙ РОСТ,Умен как бес — и зол ужасно.”

Рассказ Головы — пример того, как Пушкин немногими словами умел передать большой и содержательно значимый объем информации, изящно обходя при этом сложные завалы — нагромождения историков-мифотворцев. Образ Черномора в интерпретации Головы — это образ, навязанный Голове знахарством языческой военной “элиты” (в данном случае славянской), получившей в результате своего сотрудничества с мафией бритоголовых то, чего она и заслужила. Рассказ о конфликте Головы с “меньшим братом” ценен простотой, а на Руси простота всегда считалась хуже воровства. Голова и не скрывает своей простоты, но благодаря этому её качеству поэту удается вскрыть и передать потомкам (как бы в душевной простоте) самую великую тайну — на чем сломалось славянское знахарство и как мафии бритоголовых удалось на достаточно длительный период времени (до смены логики социального поведения) подмять под себя славянский этнос.

Военная языческая “элита” славян, не владея методологией на основе Различения, самоуверенно причислила жречество, превратившееся со времен введения на Руси письменности в знахарство, к своему семейству, посчитав его “меньшим братом”. Hо это не значит, что такого же мнения о Голове был Черномор, даже если он её в этом и не разубеждал. “Элита”, эксплуатируя толпу, обеспечивала знахарству комфортные условия, а главное — свободное время, необходимое для овладения новым знанием в процессе обновления информации на внегенетическом уровне информационного состояния общества. Другими словами, военная “элита” создавала для Черномора условия как для “глупого”, так и для “дивного” роста, но история на уровне социальных явлений объективна и потому “глупый рост” Черномора — отказ от жизнеречения в пользу знахарства — также явление объективное настолько, насколько оно отражает исторически объективную, а не декларируемую нравственность общества в целом.

Рассказ идет от имени славянской языческой военной “элиты”, лишенной Различения по её злонравию и не способной отличить даже своего жречества от чужого, а не то что жречества от знахарства. Так, например, тот же Плутарх сообщает, что Александр Македонский по завоевании Египта поклонялся египетскому жречеству в Фивах даже с большим усердием, чем своему греческому. Цари, короли, князья, императоры, восседавшие на тронах и со сладострастием принимавшие поклонение толпы, и в глазах жречества, и в глазах знахарства сами оставались толпой, «живущей по преданию и рассуждающей по авторитету». Если авторитет чужого знахарства был выше своего национального, то рассуждали и действовали по Черномору, а не по Финну. Hу а когда голова слетала с плеч, то начиналась истерика: