Странница - Сидони-Габриель Колетт

– Уезжаете? Как, когда?

Не обращая внимания на то, что в интонации моего поклонника, помимо его воли, появилось что-то приказное, инквизиторское, я снимаю перчатки и шляпу.

– Я расскажу вам всё во время обеда. Прошу вас, останьтесь оба, ведь это уже почти прощальный обед. Доигрывайте ваш экарте, а я тем временем пошлю Бландину за котлетами и надену халат, я так устала!

Я возвращаюсь, утопая в складках кимоно из розовой фланели, и сразу же замечаю, что у обоих, и у Амона, и у Дюферейн-Шотеля, какой-то решительный, заговорщицкий вид. Ну и пусть, мне-то что до этого? Моё хорошее настроение, пожалуй, на руку моему поклоннику: я предлагаю ему «обмыть» предстоящую поездку и угостить нас «сен-марсо». Он бросается, даже не надев шляпы, в бакалейную лавочку по соседству и возвращается с двумя бутылками шампанского.

В каком-то лихорадочном оживлении, чуть-чуть навеселе, я гляжу на своего поклонника не колючим взглядом, как обычно, – такого взгляда он никогда ещё не видел. Я громко смеюсь – такого смеха он тоже никогда не слышал. Я закидываю наверх широченный рукав своего кимоно, обнажая до плеча руку «цвета банана», как он говорит… Я веду себя предупредительно, мило, я почти готова подставить ему щёчку для поцелуя: ну и что тут, в конце концов, особенного? Ведь я уезжаю! Больше я его не увижу! Сорок дней? Да за это время все мы можем умереть!

Бедный поклонник, как я всё-таки плохо с ним обошлась!.. Я нахожу его приятным, тщательно одетым, хорошо причёсанным… Так смотрят на того, кого больше не увидят! Ведь когда я вернусь, я его забуду, и он тоже меня забудет… с малюткой Жаден или с какой-нибудь другой… Но, скорее всего, всё-таки с малюткой Жаден.

– Ма-лют-ка Жа-ден!

Я громко произнесла её имя, и это показалось мне весьма остроумным.

Мой поклонник, который сегодня вечером почему-то смеётся с трудом, смотрит на меня, насупив брови угольщика:

– Что «малютка Жаден»?

– Она вам здорово пришлась по вкусу в тот вечер в «Ампире-Клиши»?

Дюферейн-Шотель наклоняется вперёд, явно заинтересованный. Его лицо выходит из зоны, затенённой абажуром, и я теперь вижу оттенок его карих глаз и рыжину со светлыми искрами – такими иногда бывают некоторые агаты.

– Вы были в тот вечер в зале? Я вас не видел! Перед тем как ответить, я допиваю шампанское и говорю с таинственным видом:

– Да-да, не угодно ли!..

– Смотрите-ка! Оказывается, вы были там!.. Да, она мила, эта малютка Жаден. Вы с ней знакомы? Я нахожу её очень привлекательной.

– Привлекательнее меня?

Я заслужила, чтобы на эту необдуманную, дурацкую, недостойную меня фразу он ответил бы иначе, нежели просто удивлённым молчанием. Я готова провалиться сквозь землю… Но какая разница? Ведь я уезжаю!.. Я начинаю говорить о своём маршруте… Объеду всю Францию, но выступления будут только в больших городах, и афиши, как у… как у госпожи Отеро! И какие прекрасные места мы будем проезжать, и на юге будет тепло и солнечно… И… И…

Шампанское – три бокала, больше не надо – пресекло мою счастливую болтовню. Говорят, это слишком большая трата энергии, если ты целыми днями молчишь!.. Мои друзья теперь курят и за клубами дыма всё удаляются от меня, удаляются и удаляются. Как я далеко от них, меня уже нет, предстоящая поездка – моё надежное прибежище… Их голоса становятся всё более тихими, еле слышными, они смешиваются с грохотом мчащегося поезда, паровозными гудками, с убаюкивающей музыкой воображаемого оркестра… О, желанный отъезд, желанный сон, уносящий меня к берегу, который можно увидеть только раз…

– Что? Что такое? Уже шесть часов? Спасибо… Вы ещё здесь?

Я спала, и мне снилось путешествие. Мальчик-слуга в гостинице колотил кулаком в дверь моего сна и кричал, что уже шесть часов… И я очнулась на своём старом просиженном диване, где задремала от усталости и выпитого шампанского. Долговязый Мужлан стоял передо мной и, казалось, упирался головой в потолок. Я разомкнула веки слишком быстро и щурилась от света лампы – края абажура и углы освещённого стола больно резали глаза, словно сверкающие лезвия.

– Вы ещё здесь? А где Амон?

– Он только что ушёл.

– Который час?

– Полночь.

– Полночь!

Значит, я спала больше часа!

Я машинально взбиваю спутавшиеся волосы, расчёсываю их пальцами, потом стягиваю вниз подол своего кимоно, чтобы спрятать шлепанцы.

– Полночь? А почему вы не ушли с Амоном?

– Мы побоялись, что вы испугаетесь, если проснётесь одна… Вот я и остался…

Что он – смеётся надо мной, что ли? Я не могу разглядеть его лица, оно где-то там, высоко…

– Понимаете, я была такой усталой.

– Прекрасно понимаю.

Что это за сухой тон, словно он мне выговаривает? Я разом вернулась к реальности. И действительно, будь я трусихой, мне бы в самый раз позвать на помощь – одна с этим чёрным субъектом, который, не сводя глаз, глядит на меня сверху!.. Может быть, он тоже выпил лишнего.

– Скажите, Дюферейн-Шотель, вам нездоровится?

– Нет, я не болен.

Слава Богу, он зашагал по комнате – мне было неприятно видеть его так близко возле себя.

– Я не болен, я в гневе.

– Вот как!

С минуту я думаю, потом довольно глупо добавляю:

– Из-за того, что я уезжаю? Дюферейн-Шотель останавливается:

– Из-за того, что вы уезжаете? Я об этом даже не думал. Раз вы ещё здесь, мне нечего пока думать о том, что вы уедете. Нет, я сержусь на вас. Я сержусь на вас потому, что вы спали.

– В самом деле?

– Это просто какое-то безрассудство – заснуть вот так, в присутствии Амона или даже меня. Ясно, что вы представления не имеете о том, какое бывает у вас лицо во время сна. Либо вы нарочно засыпаете, когда у вас гости, но тогда это недостойно вас.

Он резко садится, словно переламываясь на три части, и оказывается рядом со мной, а его лицо – вровень с моим:

– Когда вы спите, кажется, что вы вовсе не спите, а… в общем, кажется, что вы закрыли глаза, чтобы спрятать радость, которая сильнее вас! Да-да! У вас не лицо спящей женщины… Ну вы сами понимаете, что я хочу сказать! Это просто возмутительно. Когда я думаю, что вы так спали перед многими людьми, я не знаю, что я готов с вами сделать!

Он как-то косо сидит на краешке шаткого стула, полуотвернув от меня свое удручённое лицо с двумя глубокими складками – одна на лбу, другая разрезает щёку, словно кожа его лопнула от гнева. Я не испугалась, напротив, я испытываю облегчение оттого, что он вновь стал искренним, похожим на того человека, который два месяца назад ворвался в мою гримуборную.

Итак, вот и снова передо мной мой враг, мой мучитель, с присущим ему детским гневом, животным упорством, рассчитанной искренностью – любовь! Тут обмануться невозможно, я уже видела когда-то так же упрямо склонённый лоб, то же выражение глаз, так же конвульсивно стиснутые пальцы, да, всё это я уже видела… в те дни, когда Адольф Таиланди меня желал.