Судьба по-русски - Евгений Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но реальность требовала заниматься тем, ради чего я и ходил к высоким начальникам в ЦК и Министерство культуры… В кабинете директора театра собрался совет: Е.Е.Северин, Е.Р.Симонов, Е.Н.Гоголева и я. Пригласили и заведующую литературной частью Зинаиду Филипповну — обдумать вместе письмо-ответ «Крокодилу».
Гоголева настаивала на резкой отповеди журналу, Симонов, смеясь, предложил: «Я бы ответил снисходительно, шутя — щелчком по носу»… Северин, бывший министерский работник, хорошо знавший природу закулисных интриг, был строг и предусмотрителен: «Впадать в тон журнальной юмористики Малому театру не к лицу. Мы — Академия. Ответить надо достойной корректной репликой».
На том и порешили. Зинаида Филипповна отправилась к себе сочинять письмо… Но кто подпишет этот ответ? Директор театра предложил — для большей объективности должны подписать главный режиссер, поскольку не он ставил этот спектакль, и секретарь партбюро как артист, который не был в нем занят.
Поставили мы с Евгением Рубеновичем свои подписи под готовым письмом в газету. Звонить Аджубею досталось мне. Алексей Иванович воспринял мой звонок любезно. Наговорил мне много добрых слов про роль Нагульнова, согласился напечатать статью. Причем в его доброжелательном тоне чувствовалось одобрение нашей реакции и поддержка. Ободренные пониманием со стороны высоких инстанций и самого Ад-жубея, мы отправили свое письмо-реплику на выпад «Крокодила» в одну из самых популярных тогда газет страны.
И надо же! На следующий день в моей квартире раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Ну что, «революционеры», получили по жопе? — Трубку бросили… Гудки…
Сказать, что я удивился этому анонимному звонку, не могу: я знал — злорадствовал кто-то из театра, из тех, кто не хотел принимать ни нового руководства, ни перемен… Но от кого же мы получили пинок под зад?
Открыл свежий номер «Известий», как всегда, с последней страницы. Увидел крупный заголовок «Обиделись. А зря». Под ним — уже помельче: «Реплика „Крокодилу“». Вижу — наше письмо, где были такие строчки: «…Спектакль „Палата“, по всеобщему признанию, — большая удача Малого театра в современном репертуаре. Почему же редакция „Крокодила“ считает необходимым облить эту творческую победу грязью?..» И дальше из нашей «реплики»: «…Позволительно задать вопрос редакции: считает ли она, что „рецензия“ написана с позиции подлинной заинтересованности в развитии современного искусства?»
А чуть ниже в газете было напечатано: «От редакции». Теперь уже «Известия» нас вразумляли: «…Удивляет прежде всего то, что, признавая на словах возможность разных точек зрения на произведение искусства, Е.Р.Симонов и Е.С.Матвеев самим тоном письма по существу начисто отрицают эту возможность… Неужели чувство обиды, некритическое отношение к своему спектаклю лишает их чувства юмора и желания творческого спора».
И в самом конце действительно дали нам «по жопе»: «Надо спорить, товарищи! Спорить, а не становиться в позу обиженных, как это сделали уважаемые нами мастера Малого театра».
Поразительно! «Известия», по сути дела, согласились с «Крокодилом», чем напрочь зачеркнули свое собственное прежнее мнение о «Палате». Нас высекли. Правды, поддержки искать было не у кого и негде. Горькие, очень горькие мысли приходили в голову: не иначе — мы попали в какие-то игры.
Разгадку ожидать пришлось недолго.
Приехав в Париж, мы (Вия Артмане, Лев Кулиджанов и я) были приглашены в наше посольство на просмотр французского фильма «Человек из Рио» с Жан-Полем Бельмондо в главной роли. Долго томились мы в ожидании сеанса — все ждали приезда А.И.Аджубея. Как только он появился, я постарался отступить в сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом. Что-то неприятное шевельнулось во мне при виде его… Но…
— А, Евгений Семенович! — широко раскрыв руки, он сам подошел ко мне. — Поди, еще сердишься на «Известия»? — спросил, приятно улыбаясь, заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК.
— Уже забылось, Алексей Иванович, — коротко ответил я.
— Ерунда все. Пойми… Ну, высекли бы мы, допустим, слесаря, а не артиста… Авторитет же газеты в том, что для нас нет привилегированных…
Не очень твердо ступая, он направился в зрительный зал. Уселся. На экране пошел «Человек из Рио».
А я, человек из России, думал о чести, достоинстве и прочей «ерунде»…
Леонид
1960–1964 годы были у меня периодом высокого напряжения творческих сил. Сам себе мог бы позавидовать… Почти параллельно шла работа в кино — над образами Нагульнова в «Поднятой целине», Нехлюдова в «Воскресении», Трофима в «Жеребенке» — ив Малом театре — над ролью Михаила Ярового в «Любови Яровой». Испытать такое счастье в жизни удается не всегда и не всем актерам. И каждая роль требовала максимальной нервной и физической отдачи.
Не знаю, то ли перегрузил я себя, то ли травмы сказались, то ли измучился от недосыпания, но впервые я почувствовал свое сердце… Застучало с перебоями… Врачи категорически настаивали: отдохнуть, остановиться, успокоиться…
И вот оказался я в «Рузе», подмосковном доме отдыха Всероссийского театрального общества (ВТО). Выдался, надо же, в обычно вьюжном феврале тихий и теплый день. Пышный, лохматый снег лениво опускался с небес. В такие минуты хочется побыть в одиночестве — помолчать, подумать… Шел я по аллее, слушал тишину… И вдруг навстречу мне — Утесов! Кумир моей юности, герой любимого фильма «Веселые ребята», овеянный славой эстрадный артист, певец!..
Я растерялся, почувствовал, как кровь ударила в лицо… Как в этом случае быть?.. Конечно же, младший старшему, даже незнакомому, должен первым сказать «здравствуйте»— так учили нас, детишек, в деревне. Молниеи пролетел в памяти рассказ о Василии Ивановиче Качалове, который, когда прохожие на улице Тверской приветствовали его, отвечал каждому незнакомцу, чуть кланяясь почтительно.
«Может, сигануть с дорожки? — подумал я. — Нет! Могу утонуть в высоком сугробе… Тогда наберусь нахальства и скажу: „Здравствуйте, Леонид Осипович!“»
И не успел. Утесов, приблизившись, остановился, вгляделся в меня и со своей знаменитой хрипотцой игриво воскликнул:
— Боже ж ты мой!.. Живого князя вижу! Как прикажете величать вас, не Дмитрием же Ивановичем?
Я смутился:
— Женя… — Жуть, как нелепо прозвучало это «Женя».
Леонид Осипович, надо полагать, заметил мое волнение, легко перевел разговор на профессиональные проблемы.
— Интересно, как вы себя чувствовали, переходя «из грязи да в князи»?
Я понял, что он имеет в виду: от Нагульнова к Нехлюдову. Его сердечность, искренность сразу расположили меня к откровенности и доверию. Я почувствовал желание выговориться, но не знал, с чего начать… Душа-то моя — как клубок из разноцветных чувственных нитей. В этом клубке есть красное и синее, черное и белое, радость удачи, отчаяние, надежда, страх…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});