Вы любите Вагнера? - Жан Санита

Мужчины весело расхохотались, а Маринетта обиженно отвернулась, не понимая, что их так развеселило.

— Э, нет, Маринетта, это не я, а Деде любит этого композитора, — пояснил Тентен, делая такое ударение на последнем слове, что самое слово как бы раздвоилось: Андре понял его как намек на обстоятельства, известные им одним, Маринетта — по-своему: как упрек в незнании.

Она оставила кофейник и согласно кивнула.

— Я же и говорю, Тентен, композитора!

Андре немедленно решил вмешаться в милый семейный разговор, который мог завести в бог знает какие дебри.

— Не обращайте на него внимания, Маринетта. Сегодня Тентен не в ударе, — и примирительно пояснил: — Знаете, композитор обязан быть немного и музыкантом.

Она поблагодарила его улыбкой за столь ценное популярное объяснение.

А за окном разбушевалась метель. Где-то в глубине комнат часы пробили половину третьего, их мелодичный звон прозвучал успокаивающе и одобрительно.

Наступило блаженное послеобеденное молчание, прерываемое шумом кофейника и попыхиванием трубки Тентена.

Андре Ведрин отяжелел от сытного обеда и, совершенно забыв об опасностях военного времени, благодушно подумал, что сейчас было бы в самый раз вздремнуть. Но Тентен вывел его из дремоты.

— Ну, так как, — спросил он, гася трубку, — вы все вытащили у этих проституток из “Папируса”?

— Тентен! — укоризненно произнесла Маринетта. — Не будь грубияном.

Это был один из многочисленных эпизодов многолетней домашней войны, которую вела неутомимая Маринетта, все еще не потерявшая надежды приучить мужа выражаться языком, избавленным от пагубного влияния фольклора. Однако Тентен невозмутимо шел избранной дорогой:

— Они же, эти скупердяи, от злости накладут в штаны, когда увидят, как там похозяйничали.

Маринетта только вздохнула. Андре Ведрин согласился с Тептеном

— Еще бы! Мы конфисковали у них три охотничьих ружья и множество патронов к ним.

— Да ну? Вот это молодцы! Представляю себе их рожи.

Тентен развеселился. Он хлопал себя по бедрам, словно сам принимал участие в операции, и энергично жестикулировал.

Кухня наполнилась приятным ароматом кофе. Каждый положил себе сахар, и разговор продолжался.

— Кто-кто, а эти блюдолизы наверняка и не подозревали, что у них кое-что конфискуют.

— Это будет для них уроком.

— Еще бы! У палки-то два конца.

Маринетта не любила вмешиваться в их дела. Хотя она и понимала, что бороться надо и даже необходимо, но некоторые действия Сопротивления она порицала. Они ранили ее религиоз ную душу и противоречили ее моральным принципам. Безграничная доброта у нее часто переходила в христианское всепрощение.

Тентен и Андре Ведрин никогда и ни в чем не таились от нее, зная, что она умеет молчать.

“У этого святого создания, — любил повторять Тентен, — душа мученицы. Она скорее даст разрубить себя на кусочки, чем выдаст, но еще и палача своего простит. Если бы все святые были хоть немного похожи на нее, я первый бы двинулся в крестовый поход верхом на муле. Слово чести!”

Андре допил кофе, полакомился остатками сахара на дне чашки и закурил сигарету, думая о том, что настали трудные времена даже с табаком, а этого еще никогда не было. Он глубоко затянулся, чтобы подольше задержать в легких дым. Теперь и дым слишком дорого стоит.

— Думаешь, они пойдут жаловаться в полицию? — неожиданно спросил Тентен.

— Кто? — не понял Андре.

— Владельцы “Папируса”, кто же еще!

— А! Не знаю. Признаться, меня это мало волнует.

— Да неужели?

Тентен сощурил глаза и хитро улыбнулся. Если не замечать его бычьей шеи и мускулистого тела, могло показаться, что это сидит какой-то смешливый мальчик, который собирается выкинуть веселую штучку.

Андре внимательно посмотрел на него. “Что еще придумал этот чертов шутник?”

Наконец Тентен решился:

— А скажи-ка мне. Деде, был ли согласен Мато, чтобы в операции “Папирус”…

Андре понял, куда клонит старик, и почти грубо перебил его:

— Тоже сказал! Ты, по-моему, не хуже меня знаешь, что я имел право принимать в ней участие.

Тентен сам был не рад, что затронул этот больной вопрос и позволил себе шутить по этому поводу. Он попытался перевести разговор на другое:

— А ты сказал им, чтобы сразу же после операции они покрасили машину?

Андре выжидал: помочь ли Тентену выпутаться из неловкого положения, в которое он сам себя поставил? Или продолжать разыгрывать обиженного?

Тентен смотрел на него, не сводя глаз: так старый, опытный медведь смотрит на своего непослушного детеныша. Растроганный Андре молча стиснул широкую лапищу своего друга. Чтобы успокоить Маринетту, которая присутствовала при этой сцене, ответил, скрывая волнение:

— Машину? Она уже принадлежит наверняка новому хозяину — винодельцу или бакалейщику. На Макса вполне можно положиться. Он парень не промах.

Тентен согласился.

— А куда ты думаешь спрятать Кола?

— В Сен-Жаке, в развалюхе тетушки Пншено. Там у нее овцы. Через неделю или две переправим к маки.

— Ты уверен в нем?

— Да, но кое-что предпринял. Завтра утром, когда мы будем забирать его с собой, парни тайком будут наблюдать и в случае чего немедленно вмешаются. Я все предусмотрел, даже машина есть. А домик, где они будут жить, мы несколько дней не будем выпускать из виду. Обо всем я позабочусь сегодня же…

Наступило молчание. Маринетта принялась убирать посуду. Андре закурил сигарету и задумчиво проговорил:

— Кола рассказал мне об одном парне по фамилии Бурдийа. Он умер под пытками гестаповцев. Они обвиняли его в убийстве офицера, того, возле комендатуры… Кола уверял меня, что он не был к этому причастен. Я тоже так думаю.

Андре вдруг вскипел:

— Боже мой! Хотел бы я знать, кто это так развлекается, уничтожая одного за другим офицеров немецкого гарнизона!

— Во всяком случае. Кола к этому отношения не имеет, — сказал Тентен. — Оставь это, не забивай себе голову глупостями. Подумаешь, тремя негодяями стало меньше…

— И на пятнадцать заложников больше.

— Ничего не попишешь. Не разбив яиц, не приготовишь яичницу. Удивительно, почему они не устроили облаву на бульваре Шарко, как после покушения перед комендатурой?

— Ничего удивительного. Того боша, говорят, укокошили накануне. У них не было ни одного шанса найти виновного, вот и довольствовались пятнадцатью заложниками.

Телефонный звонок прервал их разговор.

XXI

Немцы прекратили обыск. Человек десять из полевой жандармерии, взвод солдат вермахта и несколько агентов гестапо остались в магазине и на улице перед выходами. На всякий случай. В огромном помещении, где несколько минут назад звучали грубые солдатские голоса, стояла мертвая тишина. Люди переговаривались шепотом, словно в соборе; они еще не успели опомниться и выходили из магазина угнетенные и настороженные.

Продавщицы остались на своих местах, ожидая, когда посетители покинут магазин. На сегодня торговля окончилась, можно идти домой. Ни сил, ни желания работать не осталось — страх вытеснил их.

Страшная напряженность сменилась усталостью. Что делать дальше? Не было произнесено ни единого слова, но Мари-Те и Жюль Грак прекрасно понимали друг друга. Отойти от шкафа они не решались. Но и остаться здесь — значит обратить на себя внимание. Не бросить же русского в его ненадежном тайнике — чуть ли не на виду у всех. Даже их молчание говорило о том, что такой вариант абсолютно исключался. Но как незаметно выпустить его? Что делать? Боже, что делать?

Мысль работала лихорадочно, но все, что приходило в голову, казалось невыполнимым. В лучшем случае им удастся на час–два оттянуть арест русского. И все-таки выход должен быть!

Нервы были напряжены до предела, придумать что-либо реальное не удавалось. Они находились на той грани отчаяния, когда легко утрачивается осторожность и совершаются самые непоправимые ошибки.

Ожидание становилось невыносимым и опасным. Целая вечность прошла с тех пор, как они переступили порог этой огромной стеклянной западни. Жюль коснулся руки Мари-Те. Девушка вздрогнула.

— Попробую остаться здесь, когда закроют магазин, — прошептал он.

И тут же добавил, не глядя на нее и не шевеля губами, как разговаривают между собой заключенные во время прогулок:

— Когда все уйдут, я позабочусь о нем. Найду местечко, где мы пересидим до открытия. Увидимся завтра утром у тебя. Иди спокойно и не привлекай внимания… Будем надеяться, что все обойдется.

Мари-Те взяла его руку и нежно пожала.

— Гай…

Голос ее сорвался. Она не договорила, к ним подбежала продавщица и скороговоркой выпалила:

— Не волнуйтесь! Подождите меня здесь. По-моему, кое-что можно придумать.