Облачный полк - Эдуард Веркин

– Ага. Он целые броненосцы пополам резал. Дома взрывал. А если в воду попадал, то озеро могло сразу испариться, и все, кто был вокруг – все варились заживо.

– А население что? – спросил Саныч озабоченно. – Сопротивление оказывало?

– Конечно. Но сам понимаешь, против треножников особо не попрешь. Народ разбежался просто. А те, кто покрепче, они все в канализации попрятались…

– А дело где происходило? – въедливо поинтересовался Саныч.

– В Англии.

– Понятно теперь. А чем закончилось все? Победили марсиан?

– Как сказать. Там этот дядька, герой главный, он бродит по Англии, а там все разгромлено. Все горит, кругом трупы лежат, собаки одичавшие бегают, людей совсем нет. И дядька этот стал подозревать, что он совсем один на земле остался, а остальных всех сожрали. Он так от этого расстроился, что сошел с ума.

– Совсем, что ли? – разочарованно спросил Саныч.

– Нет, временно. Помешался немного, вот как Колупаев наш, в беспамятство впал. А когда пришел в себя, то обнаружил, что все кончилось. Все марсиане вымерли.

– Отчего?

– От микробов. Марсиане пили кровь, а в ней были микробы. Они их всех и уничтожили.

Саныч помотал головой.

– Писатель, наверное, тоже английский сочинил? – спросил он.

– Да, кажется.

– Оно и понятно. У англичан все за них микробы делают. Вместо того, чтобы самим собраться и этих осьминогов поганых перебить, они это дело микробам поручили.

Саныч рассмеялся.

– А вообще правильно говорят – руки перед едой надо мыть. Хотя я, например, могу и без рук есть, даже горячие щи.

Я не поверил.

– Просто. У нас в деревне Протасов жил, ему еще на империалистической обе руки оттяпало. Так он все мог ногами делать, даже шить.

– А ел тоже ногами?

– Нет, ел он вообще без ног. Жена ему нальет щей в чашку, а он возьмет и полкраюхи хлеба туда засунет. Булка все щи втянет – и можно просто откусывать уже. А гуща потом со дна тоже легко собирается, я пробовал – получается.

От рассказов про еду, как всегда, громко заныло в животе. Саныч услышал и успокоил:

– Не бойся, скоро в Красном Доре будем, пожрем. Там у Щенникова племянница, она хлеб печет. Часа за три успеем.

Но мы не успели до щенниковской родственницы, до хлеба и щей, до тепла – из леса вывалилась метель, минута – и мы оказались в морозном вихре, обступившем со всех сторон. Тропинка потерялась, Саныч остановился. И как-то сразу стало холоднее.

– Не успели, – зевнул Саныч. – Километров пятнадцать осталось.

– Может, проскочим? Пятнадцать километров не так далеко…

Саныч помотал головой.

– Не проскочим, – сказал он. – Черт!

И выругался еще хуже. Ночевка в лесу. Вообще-то, ничего страшного, и не в первый раз… Только не сегодня. Сегодня, похоже, далеко за тридцать и метель, тут костерком не обойдешься, тут нодья нужна. А с ней возиться часа три, а с нашим-то топориком и больше, сдохнешь, пока поставишь.

– Есть местечко, – он кивнул в сторону реки. – Недалеко вообще-то. Только…

– Только что?

– Ничего, так. К реке.

Саныч резко свернул вправо.

Сбежали к реке. Здесь было холоднее и опаснее, ветер оголил лед на излучине; я поглядел под ноги и увидел ночь. Лед был прозрачный, с тонкими, еле заметными серебристыми прожилками, под которыми чернела вода. И звезды отражались. А вода все-таки текла, отчего под валенками создавалось движенье: звезды шевелились как живые, я точно по небу шагал. И глубина, она чувствовалась. Вряд ли тут больше пяти метров, но я ощущал пятками настоящую бездну. Но мы зачем-то остановились на самой середине реки, Саныч опять слушал, как ветер воет.

У меня начали прищелкивать зубы, я заплясал на льду, стараясь, однако, не подпрыгивать, а только пристукивать ногами. Саныч направился к противоположному берегу, вглядываясь в крутояры. Выбраться было совсем никак: ветреная сторона, на косогоры намело снега, сугробы оказались непроходимы, и мы пошагали до плеса.

– Тут пляж, – кивнул Саныч на снежное поле. – Песок хороший. А еще ракушки древние водой вымывало. Если их достать и истолочь, то зубной порошок получается, зубы от него белые-белые. Сюда за ракушками из Пскова приезжают… приезжали то есть. Нам туда.

Он круто повернул вправо. Снег здесь глубокий, выше колена, с подмерзшей верхней коркой; мы пересекли плес и стали продираться через березовую рощу. Тут снега оказалось меньше, чем на реке, но все равно шагать тяжело, даже за Санычем. Сам он пер, как бронепоезд, пробивал целину, облегчал мне дорогу. Казалось, что он вообще не устал, все-таки сплавщицкая закалка с фотографической не сравнится, и ГТО тут тоже не в помощь, какое там ГТО…

– Что мы ищем-то? – спросил я.

– Тут деревенька… Раньше… Слышишь?

Он остановился, чтобы хруст снега под ногами не заглушал. Скрип. Протяжный, будто плачет кто – не самый лучший звук в надвигающихся сумерках, громче метели, пронзительней ветра, пурга, северное ухо.

– В прошлом году там останавливались, – сказал Саныч. – Там тихо, туда особо никто не лезет, спокойно… Мертвая деревушка, вкрутую мертвая.

– Разорили?

– Не, это еще до войны… Тут кое-что… Ладно, пойдем, а то я скоро снегом заплачу. Тут уже рядом, через березняк.

Березовая роща мне тоже не очень нравилась, под стать звуку. Кора с деревьев ободрана. Обычно с живых берез кору не обдирают, а тут…Нехорошее место.

Сама деревушка стояла на пригорке, в поле. То есть когда-то здесь поле было. Сейчас, как всякое забытое поле, оно прорастало тоненькими березками, продираться через которые оказалось трудно и тесно – деревца норовили толкнуть в спину, хлестнуть по лицу. Меня эти березы совсем не радовали, а Саныч говорил, что из них получатся отличные удочки.

Влезли на этот пригорок, и я увидел, откуда скрип. Журавли. Вообще-то у нас с журавлями колодцев почти нет, у нас на цепях да на колесах, а некоторые просто так воду добывают – черпаком на длинной ручке. А здесь журавли. Срубы колодцев давно провалились, а журавли торчат, поворачиваются на ветру, стучат очепами, цепь ржаво брякает.

– Тут разный народец живал, – сказал Саныч. – Бульбаши, хохлы, рыбоеды разные, чудь. Торфорезы тоже…

Я видел такое. Рабочие бараки, в таких обычно на стройках жили. Длинные, одноэтажные, просевшие, страшные. Бани еще. Баня справа хорошо сохранилась: крыша, стены, в дверь вбит клинышек с веревкой. Следов не видно. Бараки черные, лес черный, а снег белый. И метель взяла передых, а снег теперь падал крупными легкими снежинками. Я бы остановился в бане, Саныч прошел мимо.

– Окна маленькие? – спросил я.

– Да, окна маленькие, это тоже. Но… В банях не ночуют.

– Почему?

Саныч пожал плечами.

– Да так. Не ночуют, и все. Вон в ту избу нам.

Он направился к приземистому домику с необычной для этих мест острой крышей, окна широкие, но забиты досками. И двери заколочены – не досками, жердями. В дом не сунулись, забрались на чердак. Саныч отпнул лестницу, велел мне пробираться вглубь – нащупывать трубу, там, слева.

Я стал пробираться в темноте, стараясь не запнуться, но, конечно, запнулся, упал вперед руками, в сено, в мешки.

– Жив? – спросил Саныч.

– Жив, – ответил я.

Чиркнул зажигалкой. Саныч стоял рядом с трубой, она была частично разобрана и переделана в печку, в глубине которой на двух кирпичах стоял котелок. И поленница рядом.

– Здесь иногда останавливаются, – пояснил Саныч. – В крайнем случае.

Саныч достал из печки свечку, зажег.

– А жители где? – спросил я. – Фашисты убили?

– Не… – помотал головой Саныч. – Тут фашисты ни при чем. Здесь никто не живет. Давно уже.

– А вроде новая деревня.

– Ага.

Саныч опустил свечу на пол между нами. Какая-то особая свечка: горела совсем малюсеньким бережливым огоньком, чуть больше спичечной головки. Этого света нам вполне хватало.

– Отсюда Теплое озеро недалеко, – негромко сказал Саныч.

– И что?

– Так. Поганое место. Тут раньше… Всякое происходило.

– Какое? – спросил я.

Санычу не хотелось разговаривать или он делал вид, что не хотелось, не знаю. Я укутался потеплее. Свечка мерцала, отчего болели глаза и чесался нос.

– Раньше на Теплом озере скит был. Знаешь, что такое скит?

– Знаю, – ответил я. – Туда сектанты уходили, кажется.

– Староверы, – уточнил Саныч. – Говорят, они до сих пор там где-то есть, в лесах, несколько семей еще остались. Так вот, эти староверы вроде как чудовищу какому-то поклонялись…

Саныч подкинул в печку доску.

– Я с детства эти сказки слышал, – сказал он. – Тут ведь почти до моря такие дебри, что не просунуться, гиблые места. Змеи летающие водятся, лягушки красные – здоровые, с кролика.

От печки поплыло тепло, мы придвинулись поближе: я с одной стороны, Саныч с другой. Дрова потрескивали, сквозь щели кладки просвечивал огонь, дымом защипало глаза. Саныч подкинул в печку полено, толстое – долго гореть будет, снял с печки кирпич, сунул под фуфайку.