Лидия и другие - Нина Горланова

1

Пермь осиротела без Лидии.

Конечно, она уезжала и раньше. Но, уезжая, всё равно краешком себя захватывала Пермь. Лидия как бы присутствовала тут вместе со своими мыслями, смехом и телеграммами. Телеграммы были всякие: поздравительные, юмористические, просто дружеские. Во время перестройки они приобрели общественно-трибунный характер - во "Взгляд", в поддержку Бакланова на XIX партконференции, в защиту Сахарова и Ельцина, в поддержку Горбачева после распада СССР (Лидия считала, что Михалсергеичу сейчас плохо и надо, чтобы они с Раисмаксимной не ожесточились). На стихи к юбилею Окуджавы телеграфистка вообще смотрела как на безнадежную патологию: все сейчас деньги зарабатывают, а эта тратит неизвестно на что...

Но теперь, уехав на полтора месяца в Израиль, Лидия словно оказалась на другой планете.

- Ну все, для нас она пропала в своей Палестине, - с отчаянием говорил Боря Ихлинский.

Если Лидия выйдет там замуж, думала Галька, мы все здесь погибнем.

В общем, все без Лидии ослабели и начали как-то осыпаться...

Егор, прогуливаясь ночью в приятном водочном подъеме и размышляя в очередной раз об антиномиях Канта, был избит и попал в реанимацию. Он временно потерял речь и говорил только три слова: "да", "спасибо" и "простите".

Веня, выбегая из городской Думы, упал и получил закрытый перелом голени.

У Надьки произошел микроинсульт, и она все глаголы стала употреблять строго в инфинитиве: "Я идти на лекцию. Студенты совсем обнаглеть".

В тот самый момент, когда Надька выписывалась из больницы на Грачевке, Лидия в последний раз загорала на побережье возле Хайфы и из Средиземного моря возле нее вынырнул необыкновенно застенчивый американец. Ей сразу бросилась в глаза обширная лысина, как у Розенбаума. Он заговорил с ней сначала на корявом иврите: "Эйфо коним по мэй-газ?" (где здесь покупают газированную воду?) По англосаксонским громыхающим шумам его голоса она поняла, что можно говорить по-английски.

- Ай донт спик джюиш.

Полчаса они выясняли, из какой части мировой деревни они происходят и на каких завалинках сидели их предки, - все это под пылающим пристальным взглядом солнца. Но американец так и не пошел за газировкой.

Джекоб (так его звали) пророкотал два раза полупонятную фразу, и Лидия предположила, что ее смысл таков: "У вас прекрасное плачущее лицо".

После таких слов ей захотелось поместить Джекоба в зеленую рощицу внутри себя, но там ветвились, как погибшие кораллы, только пересохшие бодучие сучья. На миг у Лидии появилась вера, что все это вновь зазеленеет. А вера не имеет ни цвета, ни запаха, ни образа, она только чувствуется. Дело в том, что за прошедшие полтора месяца в Израиле вся пермская колония, разбросанная по кибуцам и машавам, пыталась знакомить Лидию с одинокими евреями от тридцати до семидесяти лет (последние были чуть ли не бойчее первых), но все внутри Лидии оставалось в оцепенелой неподвижности. Только однажды, у Стены Плача, когда Лидия положила между двумя камнями записку и еще долго стояла, что-то возникло, промерцало над всеми мыслями и воспоминаниями далеко вверху. Но это кончилось раньше, чем она успела осознать (так бывает, когда блеснет в грозу молния, а ты хочешь рассмотреть ее красоту, - и вот нет ее, а лишь на том месте плавает комок темноты). Но она твердо была уверена, что все будет так, как она попросила: Алеше будет лучше. Ну и за себя она попросила, чтобы у нее тоже все было нормально. Личного счастья она не просила, но чтобы нормально-то было, ведь если она совсем развалится, то что же будет дальше с сыном...

Лия Фельд, троюродная сестра Аллы, кропотливо посвящала Лидию в тайны эротики:

- Купи в Ришон-ле-Ционе гипюровые черные шорты - у мертвого встанет. А упавшая как бы нечаянно бретелька комбинации действует безукоризненно, я сама проверяла - и не только на муже.

Что касается Джекоба, то если б не завтрашний отлет на Родину... Никакого "если" и никакого "то"! Все можно решить за пять минут, если бы было такое знание, что этот человек тебе нужен. На самом деле все было очень просто: пока ей не нужен никто.

Лидия уже решила, что Джекоб ей не нужен, но поскольку она явно была нужна ему, она решила некоторое время еще потерпеть, присоединив его голос к шуму хайфского прибоя и оставив на лице внимание. "Ну, выслушаю его еще пять минут... нет, пятнадцать, ведь после того, как он вынырнул из моря, во мне появилась уверенность..."

А ведь князь Лев Николаевич Мышкин тоже колебался, утонченная натура... Аглаю не хотел обидеть, и Настасье Филипповне авансы слал. Лучше бы обидел кого-нибудь своим выбором сразу. Чего бы и своему мужу пожелала.

Для того, чтобы не думать о Володе, она думала о литературе, и в конце концов получалось, что Лев Николаевич Мышкин - это Володя, а Стива Облонский - тем более Володя, ну и литература русская... Ну, а что милый Джекоб? Ты не понял, что ли, хворостиной тебя гнать? Полезай снова, ныряй, бросайся в свое Средиземное море!

2

- Здравствуй, Алеша, как тут тебе? Ты уж извини: я зашел тут в забегаловку, выпил.

- Зашел, но не выпил, дорогой Егор Егорыч!

- Завтра снова к тебе зайду.

- Нет, не завтра, а сейчас - еще раз зайдите.

- Сегодня вечером твоя мама приедет.

Алеша твердо знал, как выразить, чтобы мама сразу появилась:

- Скажите маме: мне нужны теплые носки для ног.

Он чувствовал, что его мучает не телесный холод.

Выйдя из больницы, Егор понял, что надо еще отдохнуть. Но отдохнуть было не на что. Он вдруг сообразил, что Лидия вот-вот вернется...

Дома Лидию ожидали известие о болезни Алеши и письмо от мужа. Володя страшно тревожился, что уже три месяца не получает никаких писем. "Может быть, Лидия, до тебя дошли какие-то слухи, так кругом полно кишит завистников, ведь мне предложили продлить контракт". Это был какой-то чужой язык, к тому же Володя никаких завистников раньше не замечал.

Лидия открыла дверь Егору и поспешно сказала:

- Извини, не приглашаю. Я только с поезда и сразу собираюсь в больницу.

В это время ожил телефон. Анна Лукьяновна послушала, выронила трубку, побежала по всем комнатам искать ручку. Лидия подхватила трубку, и врач повторил ей список необходимых лекарств, потому что Алеша только что доставлен в реанимацию.

- Генерализванная нейроинфекция...

- Как же так?! - воскликнул Егор. - Я ведь только что от Алеши. Он, правда, жаловался на головную боль, так у меня ведь тоже часто голова болит.

Он хотел продолжать любимую тему, но Лидия заорала "Перестань!" и топнула ногой. "Как она сдала, - с сожалением подумал Егор. - Что осталось от фундаментальной фаюмской красоты? Хлопотливая, дрожащая, растерянная..." Тем временем Лидия обзванивала аптеки в поисках лекарств, которые могли спасти сына. Везде было пусто. Она набрала московский номер брата.

Егор уже понял, что сегодня она не собирается ни общаться, ни кормить его.

- Лидия, - сказал он, - давай пятьдесят тысяч, и я достану тебе хотя бы одно лекарство, у маня сосед дилер Пермфармации.

Из скомканного вороха оставшихся мелких купюр Лидия дрожащими руками вытянула пять десяток.

- Да успокойся ты, сейчас все побежим-сделаем... - властно и тяжело проговорил Егор.

На минуту ей стало легче. Она только неуверенно бормотала: "Может, этого мало? Может, надо еще?" Егор сейчас был в образе благородного человека, который диктует свои - благородные - условия поведения: в случае чего он сам добавит денег, да и сосед может подождать, у него миллионы из кармана в карман пересыпаются.

- Это у него, помнишь, я рассказывал: захожу - на полу валяются доллары вперемешку с крупой.

- Записать названия лекарств?

- Да ты что! Если у меня что и есть, так это тренированная память!

Еще на минуту Лидии стало легче. Хотя деньги угрожающе стремились к нулю, она бормотала:

- Возьми еще хоть двадцать...

Егор круто развернулся и сказал оскорбленно:

- Я же обещал: в случае чего добавлю! Мы с соседом...

И вот Егор уже стоит во дворе, где живут братья Ч., а во рту приятно переливается и горит недопроглоченная водка. С тех пор, как Фая вышла замуж за одного из братьев Черепановых, Егор часто заходил сюда повидать дочь. И хотя дочь уже несколько лет назад вышла замуж и уехала в Челябинск, он заходил уже без повода. У него с братьями сложились взаимно-покровительственные отношения. Он считал себя их духовным гуру, а они часто помогали ему сохраниться как физически целому (давали поесть). Егор поднимался по лестнице, все время чуя аромат коронного Фаиного блюда: чахохбили. Вот она - бездуховность, горько улыбался Егор, они все время играют на понижение: вкусно едят, опустились, не читают ничего. Но зато Егор у них возьмет кое-что для сохранения своих высших потребностей, потому что оставшиеся тысячи долго в его кармане не продержатся. Егор горько вздохнул уже не по поводу денег, а по адресу братьев Ч. Что с ними стало?! Раньше могли в любую авантюру пуститься, а теперь трясутся над детьми да внуками. И сейчас его встретил какой-то таинственный внук: