Зеркало морей - Джозеф Конрад

По воскресеньям и праздничным дням горожане толпами ходили на набережную в гости к морякам, и скучавший в одиночестве вахтенный офицер утешался ролью чичероне, в особенности когда являлись женщины с приятными манерами, находившие удовольствие в осмотре кают и кают-компании. Из всех открытых иллюминаторов и кормовых амбразур плыли звуки довольно-таки расстроенных пианино до тех пор, пока на улицах не замигают газовые фонари и не придет на дежурство ночной сторож, сонный, невыспавшийся днем, спустит флаги и укрепит зажженный фонарь над тралом. Ночь быстро окружала безмолвные опустевшие корабли. Команда гуляла на берегу. С невысокой береговой кручи около трактира "Королевский мыс", популярного среди судовых коков и буфетчиков, с конца Джордж-стрит, где находятся дешевые столовые (обед стоил шесть пенсов), содержимые китайцами, через равномерные промежутки времени доносился крик: "Горячая колбаса!" Сидя у борта старого судна "Герцог С." (бедняги уж нет, оно погибло у берегов Новой Зеландии!), я как зачарованный этими монотонными, равномерно повторявшимися выкриками слушал часами назойливого торговца и меня так раздражало это нелепое наваждение, что я мысленно желал крикуну подавиться куском своей поганой колбасы.

Состоять ночным сторожем пленного (хотя и всеми чтимого) корабля занятиe бессмысленное и подходящее только для стариков -- так утверждали всегда мои товарищи. И обычно эту обязанность поручали самому старому из матросов экипажа. Но иногда налицо не оказывалось ни самого старого, ни какого-нибудь другого надежного матроса,-- во время стоянок в портах команда всегда как-то ухитряется быстро улетучиться на берег.

И вот -- вероятно приняв во внимание мой юный возраст, неопытность и склонность к задумчивости (из-за всего этого я не очень проворно управлялся с парусами), меня неожиданно назначили на этот завидный пост, о чем мне сообщил самым саркастическим тоном наш помощник капитана, мистер Б.

Я не жалел об этом назначении. Ночная жизнь города доходила с улиц и сюда, к морю, где в тишине сменяли друг друга ночные стражи: то какие-нибудь хулиганы мчались целой компанией вниз, чтобы здесь, подальше от глаз полиции, закончить ссору честной дракой; из неясно видного кольца людей, полускрытых за штабелями груза, доносились до меня звуки ударов, порой стон, топот ног, потом вдруг крик "пора!" взмывал над зловещим взволнованным бормотанием. То появлялись ночные грабители, преследуемые или преследовавшие кого-нибудь. Сдавленный крик, затем гробовое молчание. Какие-то люди крадучись, скользили, как призраки, мимо меня по набережной, и снизу, окликнув меня таинственным шепотом, делали мне какие-то невнятные предложения. Занятны в своем роде были и извозчики, которые два раза в неделю, в те ночи, когда ожидалось прибытие пассажирского судна из Англии, выстраивали перед нашим кораблем целый батальон слепящих фонарей. Они слезали с козел и сочным языком простонародья рассказывали друг другу неприличные анекдоты -- каждое слово было ясно слышно на борту, где я сидел и курил у главного люка. Раз я целый час вел в высшей степени "интеллигентный" разговор с человеком, которого я не мог разглядеть, -джентльменом из Англии, как он любезным тоном отрекомендовался мне. Я сидел на палубе, он -- внизу на пристани, на ящике с пианино (выгруженном с нашего судна на берег в этот самый вечер), и курил сигару с очень хорошим запахом. Разговор касался попеременно политики, науки, естественной истории и оперных певцов. Затем, сказав отрывисто: "А вы, кажется, очень неглупый молодой человек", мой собеседник сообщил мне, что его фамилия Сеньор, и ушел -- к себе в гостиницу, должно быть. О тени, тени прошлого! Мне показалось, что я вижу седые бакенбарды, когда он обернулся под фонарем. Как грустно думать, что в силу естественного закона природы он сейчас уже, конечно, в могиле. Я мог бы обвинить его разве только в некотором догматизме суждений. И звали его Сеньор! Мистер Сеньор.

Однако моя сторожевая служба имела и свои неудобства. Как-то в зимнюю, темную, грозовую ночь в июле 1 (1 В Южном полушарии июль - зимний месяц), когда я, укрывшись от дождя, стоял полусонный на корме, по трапу вверх взлетело какое-то существо вроде страуса. Я говорю -- страуса, потому что существо это двигалось как будто не только на двух ногах, но и при помощи пары коротких крыльев. Но это был человек, а странное сходство с птицей ему придавало пальто, разорванное на спине и развевавшееся двумя половинками у него за плечами. То есть, я так думаю, что это было пальто, ясно разглядеть было невозможно. Уму непостижимо, как он мог добраться до меня с такой быстротой, ни разу не споткнувшись на незнакомой палубе. Для этого нужно было видеть в темноте лучше кошки.

Человек, задыхаясь, стал умолять меня, чтобы я позволил ему укрыться до утра у нас в полубаке. Следуя полученному мной строгому распоряжению, я отказал -- сперва мягко, потом, когда он стал настаивать все более дерзко, я заговорил суровым тоном.

-- Ради бога пусти, товарищ! За мной гонятся -- я тут в одном месте часики захватил...

-- Выметайся отсюда! -- сказал я.

-- Не обижай бедного человека, дружище! -- заскулил он жалобно.

-- Сейчас же уходи на берег. Ну! Слышишь, что ли?

Молчание. Он весь съежился и был нем, как будто в отчаянии не находил слов. И вдруг -- бац! -- удар по лицу ослепил меня, и в этой вспышке света исчез мой гость, оставив меня лежащим на спине с позорнейшим "фонарем" под глазом, какой вряд ли получал когда-нибудь человек за честное выполнение долга.

Тени! Тени! Надеюсь, он спасся от врагов, которые тогда за ним гнались, и живет и здравствует по сей день. Но кулачище у него был удивительно тяжелый, а меткость удара в темноте просто поразительная.

Бывали со мной и другие происшествия, большей частью не такие плачевные и более занятные, а одно весьма трагическое. Но самым интересным из всего, что приходилось мне наблюдать, был наш старший помощник капитана, мистер Б.

Он каждый вечер сходил на берег и там в каком-то ресторане встречался со своим старым приятелем, штурманом с барка "Цицерон", стоявшего на другой стороне Круглой Гавани. А поздно ночью я уже издали слышал неровные шаги и громкие голоса двух друзей, которые вели нескончаемый спор. Штурман "Цицерона" провожал нашего Б. до его корабля, и здесь еще с полчаса продолжался бессмысленный и бессвязный, но самый дружеский разговор внизу, у сходней, а потом я слышал, как мистер Б. настаивал, что его черед проводить друга на барк. Оба удалялись, и, пока они обходили кругом гавань, я все слышал их интимно-дружеские голоса. Нередко они проделывали этот путь от нашего корабля до "Цицерона" три-четыре раза, провожая один другого от избытка бескорыстной и нежной привязанности. В конце концов усталость, видно, брала свое и они решались расстаться. Доски нашего высокого трапа гнулись и скрипели под тяжестью мистера Б., который наконец-то возвращался на корабль. Его дородная фигура появлялась наверху. Он стоял пошатываясь.

-- Караульный!

-- Здесь, сэр!

Пауза.

Он молчал, пока не одолеет три ступеньки внутренней лесенки от поручней до палубы и утвердится надежно на месте. а я, умудренный опытом, не предлагал ему помощи, ибо в такой момент мой начальник принял бы это за оскорбление. Но не раз я дрожал от страха, что он сломает себе шею, -- он был очень грузный мужчина.

Стремительный натиск, шум, как от падения чего-то тяжелого,-- и дело сделано. Мистеру Б. никогда не приходилось подниматься на ноги. Но ему нужна была минута-другая, чтобы отдышаться после такого спуска.

-- Караульный!

-- Здесь, сэр!

-- Капитан на корабле?

-- Так точно, сэр.

Пауза.

-- А пес на корабле?

-- Так точно, сэр.

Пауза.

Пес у нас был тощий и противный, больше похожий на больного волка, чем на собаку, и в другое время старший помощник капитана не проявлял ни малейшего интереса к этому животному. Но вопрос о нем он задавал неизменно.

-- Давай-ка, я обопрусь на тебя.

Я всегда ждал этой просьбы. Он тяжело опирался на мое плечо, пока мы не подходили так близко к каюте, что он мог ухватиться за ручку двери. Тут он сразу выпускал мое плечо.

-- Хватит. Теперь я и сам справлюсь.

И справлялся. Добирался сам до койки, зажигал лампу, ложился в постель -- да, да, и вылезал из нее в половине шестого, когда я будил его, первого человека, появлявшегося утром на палубе. Твердой рукой подносил он к губам чашку утреннего кофе и был готов приступить к своим обязанностям, как будто проспал крепко десять часов. Это был замечательный моряк, лучше многих, ни разу в жизни не пробовавших грога. Он все мог -- не сумел только добиться успеха в жизни.

Я помню лишь один случай, когда ему не удалось с первого раза ухватиться за ручку двери. Он подождал немного, попробовал опять -- не вышло. Он тяжелее навалился на мое плечо. И медленно перевел дух.

-- Чертова ручка!