Сталинград - Энтони Бивор

Кроме того, были созданы три лагеря, в которых содержались и допрашивались те, кому удалось выйти из окружения или бежать из плена. Командиров, отдавших приказ об отступлении, тут же разжаловали в рядовые и отправляли в штрафные роты и батальоны. Первая такая рота была создана на Сталинградском фронте через три недели после выхода приказа, 22 августа, в день, когда немцы вышли к Волге.

Перед штрафными ротами ставили поистине самоубийственные задачи, в частности преодоление минных заграждений во время наступления. Всего «искупить кровью свои преступления перед Родиной»[159] предстояло приблизительно 422 700 бойцам и командирам Красной армии.[160] Идея показалась советскому руководству исключительно плодотворной, и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафбаты. По некоторым данным, таких было больше миллиона, но эта цифра, скорее всего, завышена. Солдатам штрафбатов обещали прощение, если они проявят храбрость и в прямом смысле слова смоют свой позор кровью, однако на самом деле это происходило редко, в основном из-за безразличия к судьбе людей. Многие, попав в штрафбат, оставались в нем до самой смерти. 51-й армии Сталинградского фронта было приказано собрать всех офицеров, вышедших из окружения. Первой группе – их было 58 человек – сказали, что они предстанут перед специальной комиссией, которая затем отправит их в новые части, но до допроса дело не дошло. Вместо этого всех командиров без каких-либо объяснений отправили в штрафные роты. Почти через два месяца эта ошибка всплыла, но все 58 офицеров к тому времени уже были ранены или убиты.[161]

Система особых отделов НКВД, воссозданных в предыдущем году для того, чтобы разбираться с «изменниками, дезертирами и трусами», была значительно укреплена. Впервые особые отделы появились в 1919 году, когда Ленин и Дзержинский, глава ВЧК, решили, что над вооруженными силами нужно установить полный контроль. В апреле 1943 года, меньше чем через два месяца после завершения Сталинградской битвы, особые отделы, которыми руководил Виктор Абакумов, были преобразованы в военную контрразведку Смерш (за сей аббревиатурой кроется призыв «Смерть шпионам!»).

В стрелковой дивизии особый отдел насчитывал до 20 офицеров НКВД, по одному особо уполномоченному на каждый батальон. Наряду с этим был комендантский взвод из 30–40 человек, в обязанности которого входили конвоирование и охрана пленных, а также расстрел «трусов и изменников». У всех особистов имелись свои информаторы. По словам одного из таких бывших осведомителей Смерша, лица у всех в особом отделе были серыми. Наверное, потому что работать им приходилось в основном ночью. Во время общих построений офицеры особых отделов пристально смотрели всем в глаза, словно им о каждом было известно что-то плохое.[162]

Особые отделы НКВД рьяно взялись за работу по искоренению шпионов и предателей. Офицер, подписавшийся фамилией Брунный, в письме писателю и публицисту Илье Эренбургу пожаловался на то, что в газетах мало хвалебных отзывав о работе его товарищей. «Очень непросто раскрыть опытного фашистского шпиона. Для этого требуются острый ум и зоркий глаз. Сотрудник НКВД должен быть очень бдительным и знать особые правила игры. В газетах много печатается про страшные злодеяния немцев, и это необходимо. Но также крайне важно внушать нашим бойцам ненависть к изменникам».[163]

Вермахт попытался воспользоваться этой ситуацией. Была разработана инструкция, в которой рекомендовалось предупреждать советских пленных о том, как с ними будут обращаться сотрудники НКВД, если им удастся бежать из немецкого плена и вернуться к своим.[164]

Имелось и еще одно специальное подразделение НКВД, созданное лично Берией осенью 1939 года. Этот отдел занимался иностранными военнопленными. Именно его сотрудники несут ответственность за уничтожение свыше 4000 польских офицеров в лесу под Катынью. Однако летом 1942 года работы у этих особистов оказалось мало, поскольку во время широкого наступления немецкой армии и частей ее союзников пленных было немного. Всех военнослужащих попавшего в плен небольшого подразделения 29-й мотопехотной дивизии 4-й танковой армии допрашивала лейтенант Лепинская из политотдела Юго-Западного фронта. Среди прочего ее интересовал боевой дух немецких войск, но обнадеживающих ответов на свои вопросы Лепинская не получила. «Большинство немецких солдат готовы воевать до самого конца, – написала она в своем донесении. – Ни одного случая дезертирства или самострела. Офицеры строгие, но справедливые».[165]

Гораздо больше лейтенанту повезло с пленными румынами. Допрошенный Лепинской офицер признался, что его подчиненные ненавидят маршала Антонеску за то, что тот «продал» их родину Германии. Сами солдаты были еще более откровенны. Они поведали Лепинской о драках с немцами и даже о том, что одного немецкого офицера убили, потому что он застрелил их товарища. Правда, собственные офицеры обращаются с ними очень грубо и часто их бьют. В румынской армии много случаев членовредительства, несмотря на внушения офицеров, что это грех перед родиной и Богом. Лепинская сделала из всего этого заключение, что у румын низкий «политико-моральный дух».[166] Ее доклад сразу отправили в Москву.

Продвижение 6-й армии по донским степям осложнили сюрпризы погоды. Оказывается, зимой в России ужасные морозы, а летом невыносимая жара. Генерал Штрекер, командующий 11-м корпусом, находил, что здесь «жарко как в Африке»,[167] и сетовал на то, что в воздухе висят огромные клубы пыли. 22 июля начальник его штаба Гельмут Гроскурт зафиксировал температурный рекорд – плюс 53 градуса на солнце.[168]

Потом начались ливни. Грунтовые дороги превратились в потоки грязи, но проблему питьевой воды дожди не решили. Да, именно вода являлась главной заботой немецкого пехотинца на марше. Отступая, красноармейцы бросали в колодцы отраву, разрушали дома, угоняли в тыл домашний скот и вывозили трактора. То, что не удавалось забрать с собой, приводили в негодность. «Русские облили зерно в хранилище бензином»,[169] – писал 10 августа домой один ефрейтор. Командиры подразделений докладывали, что по ночам советские самолеты сбрасывают на степь фосфорные бомбы, поджигая траву.[170]

Немецкие артиллеристы, в одних трусах, с бронзовыми от загара торсами, подтянутые и мускулистые – им постоянно приходилось переносить снаряды, – походили не на солдат, а на спортсменов с нацистских пропагандистских плакатов, однако условия их жизни были далеко не такими здоровыми, как могло показаться на первый взгляд. Показатели заболеваемости дизентерией, тифом и желудочными инфекциями постоянно увеличивались. Вокруг полевых кухонь, госпиталей и особенно скотобоен роились жуткие полчища мух,[171] ужасался немецкий врач. Особую опасность мухи представляли для тех, у кого были открытые раны, в первую очередь для танкистов, получивших ожоги. Медики надеялись на эвакуацию санитарными «юнкерсами», но этим надеждам не суждено было оправдаться. Гитлер настойчиво требовал ускорить наступление, и практически вся транспортная авиация была задействована для доставки горючего остановившимся в донских степях танковым дивизиям.

Для солдат и офицеров 6-й армии лето 1942 года стало последним более или менее спокойным. Казачьи станицы с их побеленными хатами под железными крышами, окруженные садами, ивами и лугами с пасущимися лошадьми, являлись привлекательным зрелищем по сравнению с обычной убогой запущенностью колхозных деревень. Большинство мирных жителей, оставшихся на месте вопреки приказам советской власти об эвакуации, относилось к немецким войскам дружелюбно. Многие мужчины старшего возраста во время Гражданской войны сражались с большевиками. Не далее как весной прошлого года, всего за несколько недель до германского вторжения, казаки города Шахты, расположенного к северу от Ростова, подняли восстание – взбунтовались против власти Советов. Как и следовало ожидать, это выступление было быстро и жестоко подавлено войсками НКВД.

К удивлению одного командира роты 384-й пехотной дивизии, отношение казаков мало изменилось даже после того, как его солдаты разграбили их дома. Местные жители угощали немцев яйцами, молоком, солеными огурцами и даже целыми окороками. Увидев это, офицер приказал своим подчиненным платить за каждого гуся по две рейхсмарки. «Сказать по правде, люди отдают все, что у них есть, если хорошо с ними обращаться, – записал он в своем дневнике. – Мы едим мед ложками до тех пор, пока нам не становится плохо, а на ужин наслаждаемся прекрасной ветчиной».[172]

Ошеломленный стремительным германским наступлением, Сталин поспешил во всем обвинить своих генералов. Он постоянно смещал командиров в тщетной надежде на то, что это поможет переломить ситуацию. Как-то раз он сам позвонил одному командующему армией и сообщил о том, что отстраняет его от должности, а потом велел позвать к телефону командующего корпусом, назначенного на его место. В войсках распространялись пораженческие настроения, подрывающие веру в победу, восстановленную после Битвы под Москвой. К тому же Красной армии не хватало хорошо обученных солдат и опытных командиров. Большинство призывников отправляли на фронт после десятидневной, а то и еще более короткой подготовки. Молодые деревенские парни, пришедшие в армию из колхозов, не имели никакого представления о современных методах войны и оружии. Вот всего один лишь факт. Кавалерист, подобравший с земли какую-то алюминиевую трубку, стал думать, как ее можно использовать в хозяйстве. Размышлял он недолго – «трубка», оказавшаяся зажигательной бомбой, разорвалась у него в руках.[173]