Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский

— Пойдём.

И они проворно пустились к костёлу, в котором как раз совершалась субботняя служба; а сидящие на кладбище, крыльце и на улице деды вытягивали руки, напевая молитвы чёток. Издалека Урвис дал какой-то знак, из той толпы встал дед огромного роста, с палкой в руке, и довольно быстро поспешил к жакам.

Был это Лагус, более страшный, чем когда-либо, потому что с обнажёнными ногами, которые уже покрывали нарывающие и гноящиеся раны от волчьего лыка. Несмотря на эти раны, он шёл, однако, живо. Вспомнив при его появлении, где его видел, испуганный Мацек хотел бежать, но Лагус уже был тут, а Урвис его задерживал.

— Это он?

— Это он, — ответил Урвис, — берите его и делайте что знаете.

— За мной, парень, — сказал дед, беря его за руку.

— Куда? Зачем? — вырываясь, закричал сирота. — Какое имеете право меня задерживать? О, Боже! Помогите, помогите!

— Тихо! Тихо, саранча! — прикрикнул Лагус. — Напрасно упираешься и кричишь, ты мой ребёнок и должен идти за отцом.

— За отцом! — ещё громче заплакал жак, вырываясь. — Ради Бога! Спасите! Спасите меня!

— Тихо, а то тебе руки сломаю, — отчеканил понуро Лагус, — руки и ноги поломаю, негодник. Иди, не упирайся и не кричи, а то голову о стену разобью. Иди, говорю, и ничего с тобой плохого не сделается.

— Но куда вы меня ведёте?

— Молчи, малыш, молчи…

Несмотря на угрозы, Мацек не переставал взывать о помощи, и когда проходили мимо костёла, надеясь, что там будет Агатка, он снова ещё громче начал кричать. Но никто даже головы на призыв не повернул; прохожие думали, что дед ведёт собственного непослушного ребёнка. Лагус тем временем, тащя за собой Мацка, спешил.

Уже прошли несколько сотен шагов, а дед, сжимая руку жака в своей железной ладони, постоянно бурчал на плачущего, когда на повороте в улочку, встретились глаза в глаза с паном Чурилой.

В своём шарачковом капоте, опираясь на палку, медленно шёл старый шляхтич, когда сначала голос ребёнка, потом вид его поразили задумчивого.

Чурило узнал сироту и, поднимая палку, весь покраснев, переступил деду дорогу.

— Стой, негодяй, — воскликнул он, — куда тащишь ребёнка?

Лагус смешался, а Мацек начал кричать:

— Спасите меня, пане! Спасите меня!

— Это мой ребёнок, что вам за дело, куда я его виду!

— Лжёшь, злодей! — восклинул Чурило. — Не твой, я его знаю; это Мацек, сирота; куда его ведёшь? Отпусти его сейчас же, а не то тебе голову разобью.

Лагус, казалось, минуту раздумывал, потом вдруг схватил жака обеими руками и, как перо, забросив на спину, пусился бежать. Но Чурили, заступая ему дорогу, ударил тростью по голове.

Одной рукой удерживая жака, другой рукой нищий ударил его своей крепкой палкой, которой только шапку с головы шляхтича сбросил. От крика ребёнка и Чурили на улице открылись окна, но, прежде чем успели прибежать любопытные, нищий, толкнув старика, пустился дальше. Шляхтич, оторопевший от падения, из последних сил ещё бросился в погоню за Лагусом.

Напрасно; нищий вскоре исчез на повороте. Выбежавшие мещане стали останавливать пана Чурили и расспрашивать его.

Рассказ, хоть короткий, занял какое-то время; сразу несколько человек пустились в погоню в разные стороны, но слишком поздно. Лагус скрылся где-то между зданий и, завязав мальчику рот тряпкой, прижав ладонью, ждал, пока он успокоится.

Между тем, как из пустяка в городе часто возникает переполох, крик пана Чурили, бег нескольких человек разволновали всех, отворились окна, выбежали женщины, начали формироваться кучки людей и из улицы в улицу стали пробегать самые дикие вести. Одни говорили о пожаре, другие — о разбое, иные — о похищении ребёнка, иные — о похищении женщины, иные — об изнасиловании женщины, другие — о самоубийстве.

Чурили, бросив собравшихся на месте, где встретился с нищим, поспешил к бурсе. По дороге встретил кучку идущих за милостыней жаков и в нескольких словах рассказал им о схваченном жаке.

Тут же улица разразилась криками, все жаки из-под костёлов, из-под фигур, из домов, те, кто шёл за хлебом и едой, собрались и бросились в разные стороны, отовсюду созывая братьев к общей обороне. Вскоре этот случай превратили в нападение евреев, в убийство жака израильтянами. Проходя, они нападали на евреев, грабили ближайшие еврейские дома.

Уже была ночь, а сметение ещё разрасталось. Напрасно вышли сениоры и профессора коллегий, чтобы усмирить беспорядок, который обещал превратиться в общее замешательство и привлечь всю учащуюся молодёжь.

Как обычно, жакам только страху нужно было, для шума. История Мацка-сироты, рассказанная всё более необычно, разжигала ненависть к евреям. Расставили по улицам стражу, укрепили дороги в предместьях, а группы, вооружённые палками, кочергами, саблями, пробегали по рынкам и даже по тёмным закуткам города. Все заперлись дома, из мещан никто уже не смел выглянуть в город и только головы очень любопытных взирали сквозь полуотворённые окна.

Из тёмной улочки медленным шагом вышел Лагус, один, опираясь на палку и вздыхая. Он встретился с кучкой жаков, которая его остановила.

— Откуда идёшь, грязный дед? — кричали дети.

— Откуда? Как обычно, с прогулки, детки, за милостыней. Но что такого серьёзного, что по ночам шум поднимаете?

— Евреи схватили жака! — воскликнули все. — Евреи! Евреи! Бей евреев!

— Высматривайте неверных, добавил дед, — всегда свои, всегда свои, так это правда, что им для мацы нужна христианская кровь? И как же это было?

— Шляхтич своими глазами видел, как оборванный жид…

— Своими глазами, даже еврей побил его.

— Но не еврей, — воскликнул кто-то сбоку, — только дед, глядите, это, может, тот самый.

Лагус задрожал.

— Дед! Ох уж людская злость, детки. В чём деды провинились? Дед! А зачем деду ребёнок?

И, начав бормотать молитву, отошёл на несколько шагов. Затем Чурили, постоянно стерегущий улицы, увидел Лагуса.

— Держите деда! — воскликнул он. — Это он! Это он!

— Хватай! Лови!

Но Лагус пустился что было сил по улице, расталкивал жаков, размахивая вправо и влево палкой. Он, наверное, улизнул бы, если бы не Агата, которая, расставив руки, встала у него на дороге. Лагус, не в состоянии остановиться, навернулся и упал. Жаки прибежали и схватили его, а он кричал, вырывался.

Подбежал Чурили.

— Куда дел ребёнка? — воскликнул он. — Говори, куда ты его подевал?

— Я? Ребёнка? Какого ребёнка?

И Лагус начал стонать.

— Что хотите от бедного нищего?

— Почему же ты убегал? — прервал, нанося ему удар, шляхтич.

— Я испугался, пане. Ради Бога, отпустите меня! Чего хотите от бедного оборванца? В чём я виноват?

— Это он его схватил, это он, — повторял Чурили, — взять его и в ратушу