Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский

— Худо на Дону, дружок мой, — сказал он. — Кондрашка Булавин, коим прошлой осенью князь Юрий Долгорукий убит, паки силу забирает… опасаюсь, кабы пущего зла не учинил… А посему семь тысяч драгун и солдат против того вора отправляю. А вышним командиром брата покойного князя Юрия, майора нашего Василия поставил.

— Тем уже выбор ваш хорош, Питер, — вставила Катерина, — что господин майор поноровки ворам не даст за дружбу ихнюю…

— Сообразила, умница! — довольно похвалил Петр. — Припишу в письме, будто опасаюсь сей поноровки… Пусть злей станет! — И, обняв Катерину, смеясь припомнил: — А как давча… картопель сырой… Эх вы, Евины дочки!

…Спустя несколько дней в Москве всюду читали именной государев указ:

«Против воров и бунтовщиков Кондрашки Булавина с его единомышленниками быть на своей, Великого Государя, службе московским всех чинов людям, и городовым полковой службы и отставным и нетчикам, которые к смотру в Москве не бывали, — всем по списку, опричь тех, которые ныне на Москве и в городах в посылках и у дел.

А быть им, ратным людям, на той службе в полку князя Василия Владимировича Долгорукого, а до приезда его стать на указанной срок мая девятого числа нынешнего 1708 года. Да им же, вышеупомянутых чинов людям, для той службы, во всех истцовых делах, опричь татиных и разбойных и убивственных дел, до указа отсрочить. И о том в городки к воеводам послать свои, Великого Государя, грамоты с подтверждением».

И в те же дни поздней вечерней порой, таясь лишних глаз, начали выезжать из первопрестольной Москвы закрытые повозки и кареты. Бояре и царедворцы и дворянские недоросли избывали ратной службы и капральской палки, надеялись пересидеть смуту в дальних вотчинах. Пусть смиряют воров и бунтовщиков государевы войска!

VI

А Кондрат Булавин стоял под Черкасском… Бежавшие сюда после поражения при Красной Дубраве донские старши́ны «окрепились полисадами, также и Рыковской станицы казаки окрепились и сели в осаду». Азовский губернатор дал им несколько пушек и мортир, отправил в подмогу искусных азовских пушкарей.

Но войсковой атаман Лукьян Максимов чувствовал свою обреченность. У Булавина было едва ли не двадцатитысячное войско. Что могла сделать горсточка старши́н и преданных им домовитых казаков?

Ефрем Петров, поехавший еще раз в Азов говорить с губернатором о воинском сикурсе, возвратился в самом мрачном настроении:

— Толстой сам в страхе великом, опасается, кабы Кондрашка с вольницей на крепость азовскую не опрокинулся… Присылки солдат губернатор в ближайшем времени не ожидает, никакой надежды не подает.

— А донесено ли государю о воровском нашествии и о нашем бедстве? — спросил войсковой атаман.

— Донесено, — сказал Ефрем. — Государь милостивой грамотой нас обнадеживает.

Лукьян Максимов, приняв грамоту, поцеловал ее, передал писарю, велел читать.

В грамоте общими словами подтверждалась посылка против «воров» большого войска, а затем сообщалось следующее:

«А ныне по имянному нашему указу послан к тем войскам нашей гвардии майор и ближний стольник князь Василий Володимирович Долгорукий. И велено ему над вышеименованными посланными с Москвы и из походу, також над всеми протчими войсками быть вышним командиром, которому во всех наших городах воеводам и протчим велено быть послушным. И как к вам сия наша грамота придет и вы б, войсковой атаман и все Войско Донское, о том нашем указе ведали, и о чем помянутый майор, наш ближний стольник, будет к вам писать и чего требовать, и вам быть ему во всем послушным и чинить над оным вором Булавиным военный промысел при помощи господней, по верности к нам и по вышеписанному нашему указу, которая ваша к нам, Великому Государю, служба никогда у нас забвенна не будет».

Лукьян Максимов поскреб по привычке рыжую бороду, горько усмехнулся:

— Брата покойного князя Юрия поставили, стало быть, вышним командиром… Быть большой крови на Дону!

Ничего более не сказал войсковой атаман, поник головой, пошел тихим шагом в свои хоромы. Не первый год Лукьян Максимов держал в руках войсковую атаманскую булаву, умудрен был долгим опытом, знал, сколько времени пройдет, пока соберутся государевы войска, и отлично понимал, что никакой помощи ему не дождаться…

Из всех старши́н, казалось, одного лишь наказного атамана Илью Григорьевича Зерщикова не коснулся дух уныния. Зерщиков деловито устраивал оборону соседних низовых станиц и всех успокаивал:

— Отсидимся от воров, у нас народу меньше, зато пушек и снарядов больше.

И никто при этом не подозревал, что наказной успел уже сговориться с наиболее влиятельными казаками соседних станиц о сдаче их Булавину. Казаки боялись одного: Лукьян Максимов приказал стрелять из пушек по тем станицам, которые не будут защищаться от булавинцев. Чтобы избежать этого, казаки трех Рыковских, Скородумовской, Тютеревской станиц по совету Зерщикова послали Булавину челобитье:

«О том у тебя милости просим, когда ты изволишь к Черкасскому приступать, и ты пожалуй на наши станицы не наступай. А хотя пойдешь мимо наших станиц, и мы по тебе будем бить пыжами из мелкова ружья. А ты також-де вели своему войску по нас бить пыжами… потому что на наши станицы будут из Черкасского мозжерами палить, и ты пожалуй нас не подай».

Булавин казацкую кровь щадил и разорения станиц, где относились к нему благожелательно, не допустил. Ночью Булавин пробрался в Рыковскую станицу, там радостно обнял родных и верного друга Илью Григорьевича.

На тайном совещании, состоявшемся в избе Акима Булавина, присутствовали и казаки ближних низовых станиц, приглашенные Зерщиковым.

Булавин спросил:

— Ну, как, станичники, мыслите о Черкасском? Есть у Луньки Максимова силы, чтоб нам противиться?

Казаки согласно ответили:

— Окромя усердных старши́н да сотни