Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

Самые худшие опасения Брежнева относительно Шеварднадзе и его брутальных полицейских методов подтвердились. Крайние меры и непрерывно-экспериментальный стиль уничтожили взаимный договор Кремля с республиканскими сатрапами, основанный на уклончивом компромиссе, взаимных льготах, взаимообмане и благодаря этому — относительной стабильности. Андропову стоило неимоверных усилий убедить Брежнева — и не только Брежнева, все Политбюро — продолжить грузинский эксперимент. Его аргументы нетрудно восстановить. Из пенсионно-опального одиночества опять вызвана тень бывшего грузинского лидера Мжаванадзе, живущего вдовцом при живой жене, и он, с его волюнтаристским управлением и многолетней практикой потакания коррупции, взяточничеству, частнособственническим инстинктам и националистическим чаяниям, объявлен ответственным за все нынешние невзгоды, противоречия и идейные отклонения. Применив психологический нажим, Андропов переключил сомнения и опасения Генсека, вызванные взрывчатой в полном смысле слова ситуацией в Грузии, в негодование на те подрывные, националистически настроенные элементы с мелкобуржуазным сознанием, которые сознательно препятствуют интернационалисту и ревнителю советской империи Эдуарду Шеварднадзе. А ему Андропов, согласно распространенным в грузинской столице слухам, посоветовал, дабы снять с себя подозрения, выступить на XXV съезде партии в Москве с особо эффектной верноподданнической речью. “Социалистической по содержанию и национальной по форме“, — пошутил Андропов, воспользовавшись расхожей формулой имперско-коммунистической терминологии.

Вспомним: тот же совет Андропов через несколько лет даст другому республиканскому протеже — Гейдару Алиеву, и тот немедленно его исполнит на следующем, XXVI съезде, многократно превысив союзную норму лести кремлевскому вождю. С Шеварднадзе произошло иначе. Усластив слух Брежнева, он вызвал бурю возмущения у себя на родине. С трибуны московского съезда во всеуслышание заявил, что для Грузии солнце восходит не на востоке, как для всего мира, а на севере — в России. Один из близких приятелей Шеварднадзе, облаченный высокими партийными и государственными полномочиями, рассказывал нам, что схватился за голову, услышав по радио рабскую, угодливую метафору, которая получила в Грузии слишком чувствительную акустику, больно задела национальные чувства и разорвалась в сердцах гордых грузин наподобие бомб, время от времени взрываемых ими в центре своей столицы.

Дальнейшее правление Шеварднадзе отмечено чертами инерции и пассивности. У его соотечественников создалось впечатление, что он задержался на своем посту. Не убитый из-за угла, не снятый с должности, не умерший от разрыва сердца, Шеварднадзе делал по инерции то, что совсем недавно — по вдохновению. Очевидно, он и сам понимал причину неудачи. Ведь тот подпольный капитализм, на борьбу с которым он бросил всю свою энергию и неутомимое изобретательство, нелегальные предприятия Грузии — от завода вин до торговли из-под прилавка — восполняли государственные проблемы: немощь государства способствовала частной инициативе. Шеварднадзе пытался обнаружить корень зла, но оказался дурным врачом — вместо гнилого зуба рвал вполне здоровый, хоть и выросший в неположенном месте, на нелегальных основаниях. Вины грузинского секретаря тут, по-видимому, все-таки не было. Гнилой зуб у Грузии общий с Россией, и никто не позволил бы его вырвать: тбилисский сатрап связан по рукам и ногам централизованным управлением — вялостью, бездействием, параличом московской администрации. Короче, Шеварднадзе так и не удалось заменить в республике законы джунглей на бюрократические циркуляры.

Да и Андропов, в который уже раз сослужил грузинскому протеже дурную службу. С самого полицейского переворота в Грузии он настаивал на ускоренной русификации республики. Отчасти делал это в угоду Брежневу, который относился к Шеварднадзе настороженно, — отчасти — потому, что сам был убежденный “имперец“ и предрассудки и претензии малых наций считал злом, подлежащим искоренению. К тому же он прямо налагал на Грузию азербайджанский образчик, где марксистско-ленинская пропаганда и настойчивая русификация, проводимая полицейскими методами, не вызывали до поры до времени ни поджогов правительственных зданий, ни массовых демонстраций. И когда Андропов — через Шеварднадзе — предложил Грузии азербайджанскую модель насильственной русификации, в этом опять сказался порок его непреклонного имперского мышления. Азербайджанский язык оригинального арабского письма был переведен в 1925 году на латинский алфавит, а в 1939 году — на кириллицу и после таких радикальных операций несколько утратил национальную выразительность. Решившись на полную дискриминацию Грузии, Андропов по чистому невежеству даже не догадывался, что оказался последним в длинном ряду завоевателей, безуспешно пытавшихся одолеть или хотя бы повлиять на грузинский язык. Впереди него были византийские императоры, персидские шахи, хазарские и арабские калифы, турецкие султаны и монгольские ханы.

Короче, в марте 1978 года, в самый разгар националистических страстей в Грузии, Андропов приказал Шеварднадзе опустить в черновом варианте грузинской Конституции пункт, декларирующий национальный язык государственным языком республики. На фоне Грузии это был очень грубый, вульгарный ляпсус — типичная уловка политического интригана, не знающего реального положения вещей. Так велика его слепота к окрестному миру и так безгранично имперское презрение к национальной проблематике в одной из вассальных республик, что он действительно рассчитывал, будто грузины не заметят столь незначительного упущения в Конституции, законодательно превращающего Грузию в российскую колонию.

Шеварднадзе и без того, стараясь угодить Москве, увеличил количество русских уроков в грузинских школах, потребовал, чтобы все научные диссертации, написанные по-грузински, были одновременно представлены по-русски. Доходило до нелепицы: диссертацию о переводах Лопе де Вега на грузинский язык с испанского в свою очередь надлежало переводить на русский с грузинского. Мотивировку такому требованию грузинский руководитель дал со слов Андропова: русский язык для народов СССР — это все равно что английский для народов мира. Здесь можно только посочувствовать Шеварднадзе. Он не был идеальным службистом, почти автоматическим исполнителем приказов, как Гейдар Алиев и каким его воспринимал по аналогии с Алиевым державный патрон Андропов. Четкая схема полицейского переворота в советской республике, представленная Андропову Алиевым, затемнилась в Грузии национальной идиосинкразией. Национальный фон, на который накладывалась политическая схема, слишком густ, колоритен, полнокровен, чтобы не вызвать сильного ее искажения.

В отличие от Андропова, Шеварднадзе знал, что в Грузии, находившейся у России в полном экономическом и политическом подчинении, единственным орудием независимости остался уникальный грузинский язык — источник национальной гордости и символ этнического выживания нации на протяжении долгих столетий иноземных завоеваний и гнета. Грузинский язык настолько эффективно сопротивлялся посторонним влияниям, что наследие Шота Руставели, великого поэта XII века, доступно в подлиннике школьнику младших классов.

События разворачивались так, как нетрудно было представить Шеварднадзе, в данном случае лицу страдательному, заранее. Сотни демонстрантов, в основном студенты Тбилисского университета, прошли с лозунгами, требующими восстановления государственного статуса грузинского языка, перед зданием ЦК партии. И когда Шеварднадзе с балкона обратился к ним в библейско-риторическом тоне: “Дети мои, что вы делаете?“ — в ответ послышались брань