Белые искры снега. Анна Джейн - Анна Джейн

Она никогда не использовала имя мамы, чтобы манипулировать мною. Она вообще никогда не манипулировала мною, и тогда мне показалось, что Матильда действительно желает мне лучшего. Я, если честно, была в некоторой растерянности, и ничего внятного сказать крестной не могла.

- Я подумаю, - сказала я негромко. – Просто я хотела полностью заняться журналистикой, понять, смогу ли я…

- Быть как Инесса Дейберт, я знаю, - оборвала меня крестная. – Знаю-знаю. Она, между прочим, кандидат экономических наук.

Я кивнула – а ведь, действительно, женщина, на которую я пыталась ровняться, тоже закончила аспирантуру и меня это немного вдохновило.

- Я подумаю, Матильда, - сказала я, почему-то вспомнив отца. Он-то кандидатом никаких наук не был. В их семье вообще не было людей науки и искусства. Зато рождались первоклассные бизнесмены и отменные стервы.

Женщина, сегодня облаченная в белый, как снег за окном, деловой костюм, хмыкнула, словно поймав мои мысли.

- Ладно, девочка, мне пора. Иди первой. И не раздумывая, соглашайся. Ты ничего не теряешь. А я буду помогать тебе.

Я кивнула, попрощалась с ней, еще раз поблагодарив за подарок, и направилась привычным маршрутом к лифту. Оглянувшись, я увидела, как Матильда с кем-то разговаривает по телефону и держит в руке тонкую длинную сигарету и поняла вдруг, что многого о ней все же не знаю. Например, при мне она ни разу не курила.

В лифт, большой и зеркальный, с сенсорными кнопочками, отделанный натуральным деревом, я вошла вместе с двумя весьма представительными дядечками в черных костюмах и с дорогими галстуками на плотных шея, на которых в электрическом свете блестели запонки то ли из серебра, то ли из платины. В руках обоих были кожаные портфели – такой портфель наверняка стоил больше, чем весь мой гардероб вместе взятый. Один из мужчин, совершенно седой, и с симпатичным лицом, сохранившим следы былой красоты, рассказывал приятным тембром что-то о приближающемся падении цен на какие-то важнейшие акции, а когда вскользь глянул на меня, стоявшую в сторонке и обеими руками державшую перед собой сумочку, то его брови – в отличие от волос темные, почти черные - чуть удивленно приподнялись. Договорив мудрёную фразу о котировках на акции, седовласый, кивнув в знак извинения своему спутнику, вдруг обратился ко мне:

- Простите, девушка, но вы случайно не Реутова… - Дальше он даже договорить не успел.

- Нет, - перебив мужчину, что мне не свойственно, ответила я куда более резким тоном, чем того требовал элементарный этикет. – Нет. У меня другая фамилия.

Брови мужчины, так хорошо разбирающегося в акциях, вновь поднялись, выражая удивление, и в ту же секунду опустились.

- Тогда прошу прощения, - озадаченно сказал седой. – Не хотел потревожить вас. Вы очень похожи на дочь моего приятеля. – И он вновь повернулся ко второму мужчине, который тоже на меня теперь смотрел – только не удивленно, а, скорее, озадаченно. Так смотрят на только что принесенный горький ристретто, выглядевший в своей чашке демократично просто, когда как заказывал у официанта сладкий гляссе с воздушными взбитыми сливками и мороженым,

- Анатолий Иванович, ты что, - удивленно и негромко сказал второй мужчина в темном деловом костюме, - ты разве не видел дочь Реутова? Как ты умудрился перепутать столь разных девушек? – еще тише спросил он и, кажется, развеселился. Наверное, подумал, что его друган по-тихоньку стареет умом.

- Молчи уж, Валентин Яковлевич, - строго посмотрел на него тот, кто пристал ко мне с таким глупым вопросом. – И не смущай девушку.

Кажется, он хотел вновь обратиться ко мне то ли с вопросом, то ли с очередным извинением, как дверь открылась, и я тут же вышла из лифта, чувствуя, как мне в спину смотрят. Последнее, что я слышала, было то, что Анатолий Иванович заметила, что «вообще-то, у Реутова несколько дочерей».

Отойдя подальше от лифта, я решила, что в таких местах, где полным полно людей, у которых одна только машина стоит, как у нас вместе все квартиры на лестничной клетке, нужно быть осторожнее.

Из этого огромного здания, гордо возвышающегося над всеми остальными и сверкающего своими холеными прямоугольными боками под декабрьским изумительно теплым солнцем, я вышла с двойственным чувством.

С одной стороны я была рада – рада тому, что вновь встретилась с крестной, которая благородно не забывает про свой долг. Пред свой подругой юности. И ее материальная поддержка меня действительно, выручает. А то, что Матильда рассказывает о маме, является для меня очень ценным – никто больше никогда и ничего не рассказывал мне о ней.

А с другой стороны, из-за встречи с Матильдой я была в смятении – новоиспеченная крестная каким-то образом внесла в мою душу сумбур, затронув самые тайные струны моей души. Почему она хочет, чтобы я была кандидатом наук? Она так пытается помочь мне подвинуться в жизни? Я сама никогда не думала о том, чтобы продолжить образование, но и отказать ей я не могу. Это не просто. И я попытаюсь объяснить, почему.

Она знала мою маму, была ее подругой – не зря ведь та успела сделать ее моей крестной, прежде чем отправиться туда, где никогда не бывает холодно. Она видела ее, общалась с ней, дотрагивалась до нее, слышала ее смех и голос, знала привычки, но почему-то не стала всего рассказывать мне. Матильда была единственным человеком, кто связывал меня с жизнью моей мамы. Единственным человеком из моих родных, кто не говорил о ней плохо, или вернее, вообще говорил о ней, хоть и скупо, но рассказывая кое-что о детстве и юности. Я не могла просто так взять и отказать крестной. Да еще и эти дядьки в лифте.

Я села на одну из лавочек – от обилия эмоций у меня даже слегка закружилась голова, что, впрочем, со мной не редкость. Рот у меня почему-то пересох, и я тут же полезла за пластиковой бутылочкой минеральной воды в сумочку, которую я машинально продолжала сжимать так, словно она была моей веревкой, а я – падающим со скалы вниз, для которого веревка – последняя надежда на выживания. Сделав несколько больших глотков, я написала смс-сообщение выздоровевшей уже Алене, с которой обещала встретиться и прогуляться.

«Я свободна, когда встретимся?», - печатала я на телефоне. Он у меня был старый – раскладушка яркого синего цвета, кое-где пообтертая, и не раз бывавшая в воде, но выживающая вопреки всему. Экран в уголке был потрескавшимся, удобные кнопки поистерлись, кое-какие даже западали, поэтому приходилось давить на них с силой.

«Ой, Насть, я освобожусь только через час, у меня работа, подождешь?», - написала мне в ответ подруга.

«Подожду:) Ты крута работать после вчерашнего! Встретимся в «Венеции», - напечатала, допивая воду, я, имея в виду не город на побережье Адриатического моря, а известный во всем городе торгово-развлекательный комплекс неподалеку от бизнес-центра и Алениной работы – идеальный вариант для нас обеих.

«Заметано)))», – была в курсе произошедшего подруга.

«Встретимся – и я тебе кое-что расскажу», - сообщила ей я. Вставив в телефон наушники и включив музыку, встала со скамейки – ноги стали подмерзать. Декабрь, как-никак. Холодный месяц. Как мои светло-серые, без примеси голубого, глаза – это не я так по себя выдумала, это мне так Дан сказал однажды, у него душа поэта ведь, поэтому он всякую чушь и несет.

Слушая музыку – комическую оперу «Кавалер роз» Рихарда Штрауса, я направила свои стопы к «Венеции». Друзья часто говорят мне, что я слушаю старомодную и непопулярную музыку, но что поделать, если я люблю оперы? Нет, поп-мьюзик и рэп, и рок я тоже могу послушать, и даже техно, но оперные партии я люблю больше. Наверное, в этом виновата моя няня, которая заботилась обо мне все детство. Она была поклонницей оперы и оперных восхитительных голосов, и я, будучи совсем еще мелкой, постоянно слушала вместе с ней их выступления на музыкальном центре. Может быть, именно из-за няни я закончила музыкальную школу по классу фортепиано, но играю я, правда, весьма и весьма посредственно.

До «Венеции» - огромного яркого здания с колонами и стеклянной крышей, которая создавала ощущение свободного пространства, простора и даже какой-то воздушности я добралась быстро – минут за десять, и в ожидании Алены, решила походить по многочисленным магазинчикам с вывесками одна краше другой. Пока есть время, можно присмотреть подарки друзьям, подумала я – Новый год меньше, чем через месяц, а обдумывать подарки я любила заранее. Метаться в поисках того, чего бы кому подарить за день или два до праздника я терпеть не могла, и вообще все стремилась сделать вовремя – не потому что была такой правильной, нет, а чтобы сохранить нервы себе и другим. Потому что если я начинаю злиться, характер у меня становится откровенно неприятным, и я превращаюсь в какую-то мегеру, которая не кричит, не хамит и не орет, а спокойным, чуть тихим от внутренней злости голосом говорит гадости и всяческие ехидно-издевательские вещи. После таких приступов злости я чувствую себя виноватой, но поделать с собой ничего не могу.