Пески Палестины - Руслан Мельников

Мощные каменные стены смотрели грозным прищуром узких бойниц. На переходных галереях воинственно топорщились зубцы заборал. Из сплошной линии укреплений часто выступали башни – кряжистые, приземистые, угловатые, с открытыми боевыми площадками наверху. За стенами виднелись стройные минареты и массивные купола. И плоские, не знающие давления снега крыши дворцов местной знати. И дымки, струящиеся из невидимых очагов к валящим небесам. Бросился в глаза закопченный минарет со снесенной, словно аккуратно срезанной, верхушкой. А на другом конце города – обгоревший остов христианской церкви. Вероятно, следы боевых действий. И все же… Святой Город.

Город был большой. Да чего там, Иерусалим был просто громаден по средневековым меркам. А стена, опоясывающая его, казалась поистине неприступной.

Они остановились разом, все как один, без команды, без приказа. Христиане молча крестились, мусульмане вполголоса славили Аллаха. Даже буддист Сыма Цзян, степной язычник Бурангул и дядька Адам, почитавший наряду с Христом древних прусских богов, замерли, пораженные величественным видом Святого Города.

– Да! Вот это да! – восхищенно выдохнул добжинец.

Бурцев кивнул понимающе:

– Это тебе не Взгужевежа, пан Освальд. Потом скомандовал:

– Поехали.

И первым тронул коня. Время дорого. Медлительная скрипучая повозка с грузом свинины дважды ломалась в пути и задержала их больше, чем рассчитывал Бурцев. А Сыма Цзян и Хабибулла между тем в один голос утверждали, что полная луна должна взойти уже этой ночью. Значит, до появления в окрестностях Иерусалима султанской конницы оставались считанные часы.

Все было в точности как на плане Айтегина. Справа высилась Масличная гора, за которой действительно можно незаметно расположить целое войско. Слева виднелись стены Гефсимании. Впереди – Кедронский ручей и ровнехонькая Иосафатская долина.

У ручья остановились еще раз. Пили. Долго. Омерзительный привкус лошадиной крови, которую пришлось-таки хлебнуть в дороге пару раз, вымывался не сразу.

Они выехали к угловой башне, соединяющей Восточную и Северную стены города. Ага… Цветочные ворота – прямо. По левую руку – Иосафатские. Над привратными башнями – флаги с тевтонскими крестами и фашистской свастикой. Тяжелые полотнища обвисли в удушливом безветрии и колыхались редко, лениво и неохотно.

Под Восточной стеной, у Иосафатских ворот, было мрачно ну просто до беспросветности. Давка – в лучших традициях совдепа. Люди и скотина смешались здесь в единую волнующуюся массу. Арабы и христиане, конные и пешие, верблюды и лошади, мулы и быки, повозки и овечья отара. Брань, ржание, мычание, блеяние, пронзительные вскрики кораблей пустыни да несмолкающий собачий лай… Столпотворение, одним словом. Но каждый терпеливо ждал своей очереди, каждому нужно было войти в город.

Из Цветочных ворот, напротив, вытекал тонюсенький ручеек усталых людей и гужевой скотины. Те, кто выбрался из Иерусалима, не задерживался ни на секунду. Отъезжали сразу – поскорее и подальше. И что-то подсказывало Бурцеву: там, внутри, у Цветочных, царил такой же бедлам, что и снаружи, у Иосафатских.

Похоже, одни ворота работали на вход, другие – на выход. Блин, ну прямо как в автобусе! Новые хозяева Иерусалима – любители пунктуальности, организованности и порядка – были в своем репертуаре. Что ж, придется помариноваться в ожидании на солнцепеке. Бурцев повел свой немногочисленный отряд к Иосафатским воротам.

Так, а это еще что? Над толпой возвышались странные П-образные конструкции, видимо оборонительного характера, увешанные какими-то грязными тюками, затруднявшими подступ к воротам. Или не тюки то вовсе?

Бурцев присмотрелся. Похолодел. Так и есть! Виселицы! Простые такие, надежные, незамысловатые. Толстые столбы врыты глубоко в сухую землю, а промеж них – длинные прочные перекладины. Нет, вовсе не для защиты крепости возведены эти сооружения. Для устрашения они поставлены! С перекладин свисали целые гроздья людей. Некоторые казненные выглядели жутко: климат-то не скандинавский – жарко.

М-да… Вот тебе и Святая земля, вот тебе и Иерушалаим[42]– «Место мира», вот тебе и Эль Кудс – «Святость»! Ох, до чего же не хотелось стоять в очереди под неестественно вытянувшимися, раздутыми и почерневшими висельниками…

Бурцев с тоской глянул дальше – вдоль Восточной стены. Неподалеку виднелись еще одни ворота – Золотые. Те самые – запретные, о которых говорил Айтегин. Большие, просторные, расширенные до невероятных размеров… В такой проход хоть на танке въезжай. Да хоть на двух! Но Золотые ворота заперты. И никто, ни одна живая душа, не смел к ним приближаться. Это заветная «дверца» Хранителей Гроба. «Дверца» для служебного пользования цайткоманды. Простым смертным сюда путь заказан. Воспрещен. Строго. Наистрожайше.

Даже подступы к воротным створкам, створищам точнее, эсэсовцы огородили частыми рогатками и оплели колючей проволокой. А в песке, под завалами «колючки», видны небольшие кочки. Мины…

К Золотым воротам можно пройти лишь через шлагбаум, обвешанный щитами-павезами. Такой, помнится, стоял в Дерпте. Но привратный шлагбаум опущен. А за ним, в теньке под тентом, прохаживается караульный с засученными рукавами и «шмайссером» на животе. По роже видно – тип этот, в случае чего, откроет огонь сразу. Без предупреждения. На поражение.

Над воротами тоже стрелков хватает. Меж зубцами стен – фашистские каски, пара узких бойниц переоборудована в широкий оскал дотовой амбразуры. Там, в темной щели, виднеется ствол МG-42.

Пулемет, впрочем, защищал не только Золотые ворота. На наиболее значимых с точки зрения обороны башнях Иерусалима тоже имелись огневые точки. И на стенах, среди белых и серых рыцарских плащей, среди черных одежд кнехтов-арбалетчиков, нет-нет да и мелькнет желто-коричневое пятно – легкая форма эсэсовского автоматчика. Кое-где поблескивала оптика снайперов.

Неприятель, решившийся на штурм Святого Города, неминуемо угодил бы под убийственный перекрестный огонь. Так что мудрый эмир Айтегин прав: если хотя бы одни ворота города не откроются перед атакующей конницей, все десятитысячное воинство египетского султана без толку поляжет под иерусалимскими стенами.

Глава 32

Они влились в толпу, измученную долгим ожиданием. Пристроились в хвост живой очереди. Да, шума было много, но какой-то он был отвлеченный, этот шум и гомон, ни о чем. Никто вокруг не роптал, не возмущался. Люди порой вяло переругивались между собой, однако вид имели смиренный и покорный. От виселиц несло мертвечиной.

Был полдень или около того. Солнце палило немилосердно. Огненный шар стоял в зените, и места в скудной тени городских укреплений не хватало даже тем, кто придвинулся к ним вплотную.

– Христиане – направо, мусульмане – налево, иудеи – к стене! – прохрипел громкоговоритель откуда-то сверху, с надвратной башни. По-немецки прохрипел, по-французски, по-английски, по-итальянски, по-арабски. И даже вроде бы на иврите.

Шла сортировка…

Где-то впереди – у самых ворот – в толпе возникло шевеление. Небольшой караван, застопоривший движение, вошел наконец в город. Освободившееся место занимала новая партия людей и животных.

Очередь продвинулась. Дружина Бурцева и воины Бейбарса оказались под виселицей. Ноги мертвецов едва не касались повозки с не свежими уже свиными тушами. Запах тлена стал невыносим. В тяжелом липком воздухе звенели жирные мухи.

Нет, немцы не держали здесь трупы слишком долго – до полного разложения. То ли боялись эпидемии, то ли на виселицы, как и к воротам, тоже имелась своя очередь, и казненным следовало поскорее уступать место приговоренным. Но солнце… Нестерпимо жаркое солнце Палестины…

Пять почерневших лиц с вывалившимися распухшими языками взирали на толпу мертвыми глазами – выпученными, страшными. По языкам и глазам ползали мухи.

Четверо из повешенных были арабами, один – христианин. Алый восьмиконечный крест на белой… некогда белой, а ныне забрызганной грязью и кровью котте выдавал рыцаря Храма. Тамплиера.

Шлем Жана Ибеленского с покрывалом намета вдруг дернулся. Рыцарь застонал так, словно получил стрелу под лопатку. Сир Бейрута не отрываясь смотрел на висельника с красным крестом. Сир что-то бубнил, гудел из-под опущенного забрала. То ли молитву, то ли проклятия.

– В чем дело, Жан? – тихо спросил Бурцев по-немецки.

– Это Арман де Перигор, – глухо прохрипел тот. – Магистр Сицилии и Калабрии и Великий магистр тамплиерского братства.

Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему они не нашли в Тороне-де-Шевалье тела магистра. Плохо. Одним потенциальным союзником меньше…

– Нон нобис, Домине…[43] – медленно процедил сир Бейрута, будто заупокойную молитву.

Сжатые кулаки его подрагивали.

– Жан, возьми себя в руки, – потребовал Бурцев. – Немедленно. Иначе всех нас погубишь.