Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солдатские сердца сжимались от боли: что станется с домом Пушкина? Как спасти его? Говорили в те дни только о Пушкине. Читали его стихи, вспоминали написанное о нем. Казалось, что сам поэт находится в фашистском плену и его необходимо освободить во что бы то ни стало!
В один из апрельских дней мы несколько часов подряд под проливным дождем «толкали» снаряды вперед и только с наступлением темноты, усталые и промокшие до костей, разошлись по своим землянкам и блиндажам. В одной землянке с нами жил командир взвода лейтенант Евгений Сенин; он прибыл к нам год назад, после окончания училища. Среднего роста, белокурый, с застенчивыми голубыми глазами, лейтенант первое время чувствовал себя скованно, может, потому, что ему достался наш взвод, укомплектованный пожилыми солдатами, призванными в начале войны из запаса. Взвод так и прозвали «стариковским», хотя самому старшему из нас было всего сорок лет. Но любой из нас годился взводному в отцы.
Лейтенант быстро освоился и гордился своими стариками: они, мол, не подведут! Храбрый по натуре, взводный мог пуститься в неоправданный риск, и тогда мы сдерживали его, ограждали от опасности. Командиры соседних взводов завидовали ему, зная, какую трогательную заботу мы проявляем о нем: подсовывали ему котелок с супом погуще, неведомого где и как добывали в походе кружку горячего чая, находили на замену сухие портянки, а в трудный момент согревали добрым словом. На войне это имело особую цену. А взводный, в свою очередь, заботился о том, чтобы никто из нас не остался голоден, сочувствовал нашему горю, приходившему во взвод почти с каждой почтой. У одного в оккупации умерла жена, у другого погиб на фронте сын… Мало ли тяжких невзгод приносил каждый день войны?!
«Кончится война, — говорил лейтенант, — соберемся у моей мамы под Полтавой, в Решетиловке. Она умеет такие вареники готовить, каких ни в одном ресторане мира вам не подадут. Запеченные в макитре, а сверху залитые свежей сметаной…»
Как только лейтенант прибыл во взвод, мы заметили в его полевой сумке толстую тетрадь в зеленом переплете. Сначала думали, что это конспекты из училища, но вскоре все прояснилось: лейтенант записывал туда свои стихи. Он их никому не показывал, да мы не очень просили, — кто в таком возрасте не пишет их?
В тот день наш Женя, — так любовно звали мы между собой своего командира, — работал вместе с нами на доставке снарядов; в землянку он возвратился позже всех, когда там уже было тепло и немножко дымно от железной печурки, пристроенной в углу.
Снимая мокрую шинель, лейтенант по-детски улыбнулся:
— Спасибо вам, старики, за сегодняшнюю работу. Нашему взводу командир полка объявил благодарность.
Наводчик сержант Церковный подкладывал дрова в печку, прервал свою работу, повернулся лицом к лейтенанту, спросил:
— А случайно не знаете, где можно обмейять благодарность на сто граммов? Вот бы сейчас они пригодились!
Ребята рассмеялись.
— Придет время — будет и сто граммов, — парировал лейтенант. — Потерпеть малость надо.
— Когда это будет — под Полтавой, в Решетиловке! Да и под вареники водка не пойдет, товарищ лейтенант, — не унимался Церковный.
— На Полтавщине и огурчики имеются, — ответил Сенин.
— Это уже другой разговор. Скажите, товарищ лейтенант, скоро мы уже трахнем по фрицу? Снаряды есть, а мы молчим, как завороженные.
— Молчали и будем молчать, товарищ Церковный. Всей артиллерии дан краткосрочный отпуск. Разве подымется у кого-либо рука послать снаряд в такую святыню? Перед нами пушкинские места…
Лица солдат посуровели. Все замолчали, а лейтенант продолжал:
— Шутка ли, дом Пушкина — а рядом домик его няни, той самой Арины Родионовны, которая рассказывала своему воспитаннику сказки. Он посвятил ей такие строки:
Ты под окном своей светлицыГорюешь, будто на часах,И медлят поминутно спицыВ твоих наморщенных руках.
— А вчера разведчики доложили, что в окнах дома Пушкина установлены пулеметы… Это ужасно! Сколько раз я мечтал побывать в этих местах… И вот теперь… Я попросил наших ребят сфотографировать дом поэта. Не знаю, удастся ли?
Лейтенант, наверно, еще бы говорил, он даже достал тетрадь, видно, собирался читать свои стихи, но в это время в землянку ворвался комсорг полка младший лейтенант Величко. Маленький, щупленький, Величко напоминал взрослого ребенка и, чтобы казаться старше, завел себе усы, вместо которых рос какой-то редкий пушок. Величко частенько разглаживал его пальцами, подчеркивая этим, что как-никак он уже не юноша. Еще с порога, радостно потирая руки, Величко сказал:
— Женя, я принес тебе подарок. Угадай что?
— Может, жареного петуха? — улыбнулся лейтенант.
Петух был на батарее героем всех шуток. Однажды в перелеске солдаты подобрали истощенного петуха, подкормили его. Он прижился и чувствовал себя «своим» на батарее. Радуя солдатские сердца, он весело извещал о рассветах. Но как-то днем, на наших глазах, его подкараулила лиса и унесла, оставив нам на память лишь несколько перышек.
— Ни за что не угадаешь! Такое тебе и во сне не снилось.
— Давай выкладывай, не томи, — не терпелось взводному.
— Будешь торопить, то я еще подумаю, дарить тебе или нет.
— Ладно… До твоего прихода мы здесь говорили о Пушкине…
Величко не дал ему закончить мысль, выпалил:
— Вот удивил! Сейчас, мой дорогой, везде об этом только и речь, а в соседнем дивизионе даже устроили соревнование, кто знает больше его стихов.
— Даже так? — удивленно поднял брови Сенин. — Не стану спорить, но думаю, что лучше меня никто не знает Пушкина. Во всяком случае, в нашем дивизионе…
— Это для меня открытие. До сих пор я считал тебя, Женя, скромным, а ты оказывается, вот какой! Откуда это у тебя?
— От любви к поэту, — спокойно ответил лейтенант.
Когда-то в школе Величко выучил наизусть стихотворение Пушкина «Деревня», это было единственное стихотворение, которое он знал. И вот теперь решил проверить своего друга.
— Даже стихотворение «Деревня» знаешь? — спросил он.
— Этого что-то не припомню, — слукавил Сенин, и этого было достаточно, чтобы его друг залился смехом. Нам стало жаль лейтенанта, но когда Величко замолк, случилось неожиданное. Наш лейтенант поднялся, расправил гимнастерку, чуть запрокинул вверх голову и начал читать:
Приветствую тебя, пустынный уголок,Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,Где льется дней моих невидимый потокНа лоне счастья и забвенья.
Сенин читал приподнято, а последние слова «и над отечеством свободы просвещенной взойдет ли наконец прекрасная заря?» продекламировал выразительно, как настоящий артист.
— Написал это стихотворение Александр Сергеевич здесь, в Михайловском, в 1819 году, когда страной правил «воспитанный под барабаном» Александр I.
Мы слушали лейтенанта и радовались за него, за то, что он так хорошо знает Пушкина. Когда он закончил, раздались аплодисменты.
— Сдаюсь! — поднял руки Величко. — Теперь я убедился, что подарок, который я тебе принес, ты вполне заслужил.
Он раскрыл планшетку, достал оттуда фотографию.
— Любуйся!
Сенин взял фотографию, внимательно рассмотрел ее и радостно сказал:
— Вот это подарок! Молодцы разведчики, все-таки сумели сфотографировать. Дай я тебя обниму…
— Моей заслуги здесь нет. Надо благодарить майора Гордеева. Это его разведчики сработали прямо под носом у гитлеровцев.
Фотография с домом Пушкина пошла по рукам. Неизвестно, каким образом, но солдаты из соседних землянок тоже узнали о ней, и через несколько минут в нашей землянке, как говорят, уже негде было яблоку упасть. Говорили только о Пушкине, рассказывали о нем были и небыли. Больше всех говорил лейтенант, потом он достал заветную тетрадь и впервые прочитал свои стихотворения. Одно из них было посвящено Пушкину.
Лейтенант не успел закрыть свою тетрадь, как рядом с землянкой разорвался вражеский снаряд. Был наповал убит Церковный, лейтенанту задело осколком правую руку. Противник вел огонь со стороны Михайловского. И тогда на батарее прозвучала наконец команда:
— Цель номер один, беглый огонь!
Несколько суток наши батареи молчали, а теперь надо было отвечать. Расчеты соскучились без стрельбы, вели огонь с особым азартом. Вскоре орудия противника замолчали. Гитлеровцы отступили, но прежде подожгли дом Пушкина и домик няни. Зарево пожара освещало их бегство. Наша пехота ринулась вперед, и тепер не было силы, способной остановить ее. Израненная, пахнущая порохом и дымом, бесконечно дорогая земля, где великий поэт нашел «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», очищалась от скверны. Вскоре пушкинские места остались позади, хозяйничать там остались только саперы, им предстояло извлечь десятки тысяч мин. Только вокруг Святогорского монастыря их было заложено более четырех тысяч. Фашисты намеревались взорвать могилу поэта, но не успели.