Океанский патруль. Книга 1 - Валентин Пикуль

— Это не так уж трудно, — засмеялась она. — И я бы справилась куда быстрее — только поставьте передо мною живых москалей!

Юсси Пеккала, объявив имя победительницы, уже готовился вручить ей приз — коробку с духами и пудрой. Но тут толпа расступилась, и на середину круга вышла высокая молодая женщина в серо-зеленой шинели; длинные и худые ноги ее были обуты в пьексы, набитые сеном, на голове кое-как сидела вытертая пилотка.

— Когда-то я неплохо «куковала», — обратилась она к полковнику, дыхнув ему в лицо запахом пива. — Дайте мне винтовку, и я покажу этим бабам, как надо стрелять…

Пеккала небрежно поморщился: «кукушка», кажется, пьяна, хорошо бы не связываться с нею.

— Но вы не участница соревнований, — попытался он отговорить женщину.

— Так что же? — с вызовом ответила женщина. — Что у вас там? Духи да пудра? Такой швали, как я, уже ничего не нужно. Можете отдать приз этой толстухе…

Юсси Пеккала с любопытством наблюдал за женщиной. Она даже не залегла, а решила стрелять стоя. Расставила ноги, притерла к плечу приклад. Ствол винтовки в ее руках плавно опустился книзу — трах! И тут же, сверкнув на солнце, выскочила пустая гильза. Трах! — опять щелкнул затвор. Трах! — упала гильза к ногам. Трах! — откачнулась женщина. Трах! — и она, опуская винтовку, повернулась к полковнику:

— Сколько?

— Шесть с половиной секунд.

— Мишень можете даже не проверять, — сказала женщина без тени самодовольства. — Я окончила школу отличной стрельбы и знаю, что мои пули легли одна в другую….

— Как ваше имя? — крикнул Юсси Пеккала.

— Это уже безразлично, — ответила снайпер, скрываясь в толпе…

«Странная особа», — подумал полковник. Когда народ уже стал разбредаться по улицам поселка, он попытался отыскать эту «кукушку» в толпе, но ее уже не было, а к вечеру она неожиданно сама явилась к нему…

Он сидел в своей избе и при свете керосиновой лампы читал поэму Твардовского «Василий Теркин», которую недавно нашли у одного убитого русского солдата, когда в дверь настойчиво постучали. Он не успел ответить, как дверь распахнулась, и он увидел на пороге «ее».

Теперь она была пьяна по-настоящему.

— Вы, кажется, хотели знать мое имя? — сказала она, размашисто шагнув на середину комнаты. — Что ж, — женщина вскинула ладонь к виску, — вас осчастливила своим посещением Кайса Хууванха, урожденная баронесса Суттинен.

Юсси Пеккала знал «лесного барона» Суттинена — одного из крупнейших промышленников Финляндии, и он медленно поднялся из-за стола:

— Честь имею… Прошу садиться!

Кайса плюхнулась на лавку.

— Бросьте, — сказала она. — Говорите со мной проще… Я ведь вот… — Женщина оттянула воротник шинели, показав отвороты своего мундира. — Я ведь… солдат! Как и вы…

Пеккала сел:

— Что вы хотите от меня?

— Я хочу выпить, — сказала женщина. — Мне все надоело… Вы даже не знаете, как мне все опротивело. Эти болота, эти выстрелы, эти грязные рожи…

— Вы немного не в себе, — мягко остановил он ее. — Если вам угодно, баронесса, я могу предоставить вам отдых.

— Сначала — выпить! — сказала Кайса.

Юсси Пеккала, выходцу из крестьян, еще до войны пахавшему землю, трудно было избавиться от невольного преклонения перед титулованной знатью. Он мог разругаться с генералом, но невольно робел перед любым лейтенантом, узнав, что этот лейтенант принадлежит к верхушке титулованных семей. И потому он даже как-то не посмел спорить и покорно вышел из комнаты, чтобы распорядиться насчет ужина для неожиданной гостьи.

— Пожалуйста, — сказал он хозяйке, — сделайте все почище и не забудьте принести немного водки…

Когда он вернулся, Кайса листала книгу.

— А вы знаете русский язык?

— Да, — ответил Пеккала. — Я даже был одно время в России.

— Давно? — спросила она.

— В прошлую войну. Я был там… в плену!

Она отбросила книгу и осмотрелась.

— Плохо мне, — призналась женщина. — И все время чего-то чертовски хочется… все время! Вы не знаете, полковник, чего может хотеться такой дурной женщине, как я?

Юсси Пеккала, пряча улыбку, пожал плечами.

— И вы не знаете, — с презрением отмахнулась Кайса. — И я не знаю. И никто не знает…

— Я знаю! — ответил Пеккала.

— Знаете?

— Да. И знаю уже давно. То, чего хочется вам, хочется и мне.

Женщина взглянула на него почти с удивлением. Глаза ее стали чище — казалось, она даже протрезвела.

— Ну? — сказала она.

— Мира, — ответил полковник.

— Так это же всем, — выкрикнула Кайса. — А вот скажите, чего хочется мне! Мне! Одной мне!..

Она скинула шинель на лавку и подошла к столу.

— Можно, я буду хозяйкой?

— Пожалуйста.

Она разлила водку по стаканам. Себе налила поменьше, ему побольше. Потом как бы нечаянно дополнила и свой стакан.

— Мне завтра будет стыдно, — призналась она. — Но сегодня мне все равно… Мы больше никогда не увидимся!

Они выпили водку. Подвигая к женщине тарелки, Пеккала сказал:

— Вы, наверное, не привыкли… У меня все так просто.

— Да бросьте вы об этом! — грубо остановила она его. — Я два года провела на фронте. Я забыла уже, как это сидеть за столом… Бросьте!

— Куда вы сейчас направляетесь?

— Сначала в Петсамо. Меня переводят в медицинский состав. Я свое уже «откуковала»… Из Петсамо, наверное, я попаду в Норвегию…

— Хотите остаться здесь? — предложил полковник. — Я могу вас устроить при своем штабе.

— Зачем?

— Я думаю, что вам здесь будет лучше.

— Не надо. Мне надоело жить в лесу…

Скоро она опьянела совсем, и Юсси Пеккала попросил хозяйку дома уложить гостью в соседнем приделе избы. Наутро, когда он проснулся, Кайсы Суттинен-Хууванха уже не было, и хозяйка передала ему записку:

«Господин полковник! Мне очень стыдно за мое вчерашнее поведение, но, я надеюсь, Вы меня простите. Поверьте, что я не такая уж плохая, какой многим умею казаться. Просто у меня была глупая и бездарная жизнь. Я не помню, говорила Вам вчера или нет, что я отправляюсь в Петсамо. Но я помню, что Вы предложили мне остаться при Вашем штабе. Я не знаю, как сложится моя дальнейшая судьба, но, если мне будет очень скверно, позвольте обратиться к Вам, — может, здесь мне действительно будет лучше.

К. Суттинен-Хууванха».

— Бедные женщины! — подумал вслух полковник. — Чего только не делает с ними эта проклятая война…

Он взял полотенце и вышел умываться. Слепой сын хозяйки играл на самодельной гармошке, шевеля в такт музыке пальцами босых ног. Безглазый калека растягивал меха в хвастливом напеве:

От пулеметов — громы и в дотах — жара,

Подай еще патронов, из фляги дай хлебнуть -

здесь финской обороны железная грудь.

В Миллионном доте — четыреста парней,

у них одна забота — лупить москалей!..

— А ну — перестань! — гаркнул Юсси Пеккала. — Перестань, или я сейчас разломаю твою музыку ко всем чертям собачьим! Тебе, дураку, в этом Миллионном доте выжгло глаза, но от этого лучше видеть ты не стал!..

Он целый день занимался своими делами — делами начальника прифронтового района и весь день вспоминал измученную войной женщину, которая трясется где-то сейчас по заснеженным дорогам в грузовике или в санях.

— Если будет мне письмо из Петсамо, — наказал он своим писарям, — вы немедленно, где бы я ни был, доставите его мне!

Слезы

— Эй, начальник, не плачь: слезами горю не поможешь, а вот щеки обморозишь!

— Да кто тебе сказал, что я плачу? — ответила Ирина. — Это слезы от ветра. Только от ветра. Уж очень быстро бегут твои собаки!

— А собак теперь не остановишь…

Собак действительно было трудно остановить. Можно было только перевернуть нарты, чтобы они остановились. Их три дня кормили тюленьим мясом, они пили свежую кровь и, казалось, были готовы бежать хоть на Северный полюс. Лохматый вожак так и рвал грудью сугробы.

— Иррл… иррл… иррл! — кричал каюр.

Гренландская упряжка — веером — не стесняла собак: широким полукругом они рвались вперед, взметая крепкими лапами вихри пушистого снега. Молодой широкоскулый саам-каюр бежал рядом с нартами. На нем была грязная, засаленная малица, из-под которой выглядывал ярчайший галстук. К тому же каюр был, кажется, отчасти пьян.

Но, мастер своего нелегкого дела, он за все время пути лишь дважды ударил собак хореем, когда они заупрямились — не хотели переходить незамерзшие ручьи, — и нарты ни разу не опрокинулись в снег.

Ирина Павловна возвращалась из Чайкиной бухты, где осматривала заброшенную шхуну. Старый парусник произвел на нее огромное впечатление. Ее поразила воздушная легкость рангоута и мостика, отточенная, как на станке, овальность корпуса. Так и чувствовалось, что эта шхуна создана для стремительного бега, для покорения волн.

И, даже мало разбираясь в корабельной архитектуре, Ирина Павловна сразу по достоинству оценила эту подвижность, таящуюся в смоленых бортах покинутого «пенителя». Борта корабля оставались прочными: выделившийся из лиственницы скипидар покрыл обшивку, предотвратив гниение. И когда женщина проходила по палубе, сухие доски настила звенели под ногами, как клавиши. Густая паутина покрыла углы, в трюме попискивали тундровые крысы, но Ирина Павловна открывала разбухшие двери, смело залезала в люки, уже задумываясь над тем, где разместить участников экспедиции.