Тайны Ракушечного пляжа - Мари Хермансон

Мне вспомнилась серебристая чайка, сидевшая на скале, когда мы с Йенсом лежали в спальном мешке. Я вдруг отчетливо увидела ее перед собой и даже засомневалась, воспоминание ли это или нечто иное. Светлый, леденящий глаз, который за мной следил. Крик, заставивший меня подняться. Я внезапно осознала, что и сейчас, когда я вспомнила о чайке, произошло то же самое: я каким-то непостижимым образом оказалась чуть повыше остальных.

— Меня как будто приподнимает, — с удивлением сказала я.

— Да, наверное, так и есть, — засмеялся Йенс.

— Поэтому и говорят, что от наркотиков человек «улетает», — пояснила Анн-Мари.

Йенс сел и снова заиграл на губной гармошке, а мы лежали в темноте и слушали. Я почувствовала, что звуки проникают в мои мысли, словно какое-то орудие в материал, создавая из них нечто зримое, почти доступное осязанию. На мгновение мне показалось, что мы беседуем, у нас идет задушевный разговор, и я хочу сказать что-то важное, но, пока я подбирала слова, я вдруг обнаружила, что мы вовсе не разговариваем. Просто сквозь меня льется музыка. Анн-Мари спит рядом со мной, Йенс уже ушел, а музыка все еще живет у меня в голове.

Я тоже заснула, и мне приснился замечательный сон в желтых и розовых красках: мы с Анн-Мари, тесно прижавшись друг к другу, сидим на носу какой-то лодки, свесив ноги за борт. Мы несемся по морю вслед заходящему солнцу, быстро, но почти беззвучно, и из-под наших ног каскадом бьет розово-красная вода.

Посреди ночи я проснулась и увидела, что Анн-Мари спит, подсунув руку под щеку. Атмосфера сна не уходила. Осталось ощущение движения, словно какая-то беззвучная сила продолжает нести нас вперед.

Когда я проснулась в следующий раз, в комнате брезжил сероватый рассвет. Все было печально и абсолютно неподвижно.

На следующий день из Израиля вернулась Эва. Из внешнего мира она попала в дом с закрытыми шторами. Она скинула рюкзак и остановилась, загорелая, веснушчатая, с ярким пестрым платком, повязанным вокруг каштановых волос. Она уезжала из дома, где окна и двери обычно бывали распахнуты, постоянно скрипела от торопливых шагов лестница и непрерывным потоком шли гости. А вернулась она в дом, где все замерло и люди неподвижно сидели в желтоватом полумраке, словно застывшие в янтаре доисторические насекомые. Когда она уезжала, их с Лис комната была тщательно убрана, там стояли свежие цветы, а кровати были застелены белыми покрывалами с синим узором, а теперь она попадет в преисподнюю со скомканными грязными простынями, комиксами, банками из-под кока-колы и пакетами с недоеденными, заплесневевшими ребрышками. Вот о чем я подумала в первую очередь, когда Эва вдруг возникла внизу, под лестницей, и до нас донесся ее голос. Я села в постели, окинула взглядом весь этот бардак и подумала: «О боже, во что мы превратили ее комнату».

Но Эва даже не зашла в комнату, которая некогда принадлежала им с Лис, а теперь служила нам с Анн-Мари. Она поселилась в домике для гостей. Занесла туда свой рюкзак и расстелила на кровати спальник, словно по-прежнему была волонтером кибуца.

Потом Эва попыталась поговорить с Оке. Она довольно долго колотила в дверь писательского домика. Не знаю, был ли Оке настолько пьян, что не хотел показываться дочери, или же просто-напросто спал, но двери он ей так и не открыл. Я стояла у чердачного окна и видела, как Эва постояла перед дверью, а затем сдалась, тяжело опустилась на горный уступ и в отчаянии стала выдирать из земли траву, вероятно чувствуя себя чужой в собственной семье. Как странно, должно быть, уехать на несколько недель, а по возвращении обнаружить, что все изменилось. Одна сестра исчезла, а ее собственное место заняла другая.

Но Эва привнесла в дом какую-то силу. Она приготовила ужин и собрала нас всех на веранде для совместной трапезы. Рассказала о своей работе в кибуце, об огромных сорняках на хлопковых полях и о том, как вместе с приятелем-англичанином ездила автостопом в Эйлат, и ей действительно удалось организовать что-то вроде застольной беседы. Но тем же вечером Эва сама все и испортила, предложив всем вместе съездить на Каннхольмен и помянуть Майю. Участвовать в этом не захотел никто. Оке вышел из комнаты, а Карин сделала вид, что ничего не слышала.

Мы с Йенсом и Анн-Мари продолжали курить марихуану все лето. Где Йенс ее доставал, я не знаю. Курили мы всегда только втроем, никого другого в компанию мы не брали.

~~~

В пятницу четвертого августа Майя нашлась.

Рольф и Улла Магнуссоны вместе со своим старшим сыном Рейне отправились на лодке ставить сети. Вечер был красивый, теплый и безветренный. Они вышли из дома где-то около восьми часов и, вероятно, первый раз проплыли мимо Ракушечного пляжа в четверть девятого. Тогда они там ничего особенного не заметили, правда, смотрели они в основном в сторону следующей бухты, где собирались ставить сети, к тому же они довольно оживленно беседовали. Возможно, солнечный свет падал тогда по-другому — перед самым закатом освещение быстро меняется. Они поставили сети на том же месте, где и всегда, и только на пути домой, проплывая мимо Ракушечного пляжа, увидели Майю.

Прямо там, где кончается пляж и гора почти отвесно опускается в воду, на уступе скалы стоял ребенок. Если бы последние лучи солнца не упали именно туда, Магнуссоны, вероятно, девочку вообще бы не заметили. Ее темная кожа, черные волосы и коричневый комбинезон почти сливались с горой.

Увидела ее Улла. И тут же подумала, что ей померещилось.

— На таком крохотном выступе ведь не уместиться, ни ребенку, ни взрослому, — говорила она, передавая нам свои ощущения.

Если смотреть из лодки, складывается впечатление, что человек в этом месте устоять никак не может. Гора казалась ровной, как стена, и Улле почудилось, будто ноги девочки лишены какой бы то ни было опоры и что она просто висит перед скалой. Но когда она указала туда мужу и они подплыли поближе, стало ясно, что девочка стоит на узеньком уступе, ширины которого только и хватает на ее маленькие ступни. Больше никого поблизости видно не было, ни на пляже, ни на вершине горы, ни где-нибудь на лодке.

— Я испугалась, увидев малышку в такой опасности. Один неверный шаг, одно неосторожное движение — и она бы рухнула прямо в море. К этому мы и готовились. Сидя в лодке, мы обсуждали, как будем прыгать в воду и спасать ее, поскольку считали, что она может упасть в любую минуту, — рассказывала Улла.

Но девочка не падала. Она стояла спокойно, абсолютно неподвижно, что вообще несвойственно маленьким детям. Прислонившись спиной к горе, она рассматривала сидящих в лодке людей.

Рольф почти полностью заглушил мотор, и лодка лишь тихонько покачивалась возле самой горы. Все втроем они принялись кричать, пытаясь предупредить об опасности родителей девочки, если те находятся поблизости. Однако никто не показывался, и они поняли, что спасать ребенка придется самим.

Тут они обнаружили самое невероятное во всей ситуации. К полочке, на которой стояла девочка, было не подойти. Горный склон над ней был таким же отвесным, как и под ней. Как же она туда попала? Может быть, упала с вершины горы и, благодаря невероятной удаче, очутилась на этом уступе? Такое казалось неправдоподобным, полочка была для этого слишком мала.

Рейне выбрался на берег. Он выпрыгнул из лодки возле усыпанной ракушками отмели, пробежал по пляжу, миновал заросли можжевельника и взобрался на гору. Осторожно приблизившись к краю, он осмотрел отвесную стену и был вынужден признать, что полочка, на которой стоит девочка, действительно абсолютно недоступна, как им и показалось с воды.

Рольф с Уллой тем временем остановили проходивший мимо большой катер, на борту которого была рация. Спасатели прибыли быстро, но добраться до девочки оказалось трудно даже им, и когда стемнело, она все еще стояла на уступе.

Перед Ракушечным пляжем собралась целая армада прогулочных катеров и лодок, которые стояли на якоре или кружили поблизости, следя за разворачивающейся на горе драмой. Свет их фонарей отражался в черной воде. Гудели моторы, создавая на спокойной поверхности моря буруны и волны. Люди что-то кричали друг другу и девочке, которая стояла, как парализованная, словно сильный свет прожекторов прижимал ее к утесу.

На вершине горы собралась огромная толпа. Слух о том, что около Ракушечного пляжа нашли ребенка, распространился очень быстро. Мы с Гаттманами тоже топтались вместе со всеми среди поросших вереском кочек. В свете фонарика я заметила много знакомых лиц. Я видела этих людей во время танцев вокруг майского дерева и в конце июля на традиционном летнем празднике в школе. Чувство сопричастности, ожидания и торжественности на один-единственный вечер объединило все то же до смешного разнородное сборище дачников и местных жителей. Это казалось таким абсурдом.