Снежное чудо - Владимир Бондаренко

И подпрыгнул тут, прошуршал Ветер:

Ну конечно, я же для них в самом деле что есть, что нет. Меня же не видно...

И вздохнул:

Эх, снежку бы теперь. Покатился бы я по льду, задымил бы он за мной белым дымком, и увидели бы все: вот он я — катаюсь вместе со всеми.

Поднялся Ветер в небо, облетел округу, отыскал над Ивановкой тучку, привел ее к нашему селу. Правда, снега в ней мало было. Да зачем его мкого-то? Немножко есть и ладно.

Натряс Ветер снежку из тучи на лед и спустился опять к ребятишкам. А они еще больше разозоровались. Щеки у всех красные и глаза веселые.

«Шуму-то, балованья-то сколько! — обрадовался Ветер.— Вот и я сейчас поиграю с ними. Больно уж я поозоровать люблю».

Разбежался он, покатился по льду, оглянулся — дымит за ним снежок дымком белым. Это хорошо, теперь его видно.

И еще быстрее покатился Ветер. И слышит, кричит кто- то из ребят:

Смотрите, поземка с нами катается!

И понеслась по речке разноголосица:

Поземка катается! Ура поземке!..

Ну вот, — вздохнул Ветер, — катаюсь я, а они думают — поземка. Плохо быть невидимкой.

Досада его тут взяла. Сперва он даже хотел было обидеться и убежать в степь, но потом решил:

Останусь здесь. Пусть они считают, что это поземка. По я-то точно знаю, что катаюсь-то я, Ветер, а поземка, она так просто, со мной бегает. Следы мои снежком припудривает.

И остался с ребятишками на речке. И до позднего катался по льду с ними, хоть они его и не видели.

РАЗДОБЫЛ ЗАЯЦ МАГНИТОФОН

Раздобыл Заяц магнитофон, прибегает к Медведю:

— Порычи, Михайло ' Иваныч.

— Это зачем еще?

— Да ты уж порычи, пожалуйста, долго тебе, что ли. Ты же привык на всех рычать-то.

— Ну это когда в дело, а так, без дела, зачем же я на тебя рычать буду?

— Да ты уж порычи, Михайло Иваныч, пожалуйста. Ну... ну за будущую мою провинность, авансом, вперед порычи на меня.

Порычал Медведь:

— Р-р-р.

— Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился, — ну ты и порычал. Мне и то не страшно. Вот стою я перед тобой, и у меня далее коленки не подрагивают. А ты так рыкни, чтобы мне сразу вон где быть захотелось.

И рявкнул Медведь в сердцах во всю пасть свою:

— РРРР!

Так и заходили у Зайца уши на голове. Поймал он медвежий рык на магнитофонную ленту, сказал:

— Ух, вот это ты рявкнул, Михайло Иваныч, попроси тебя второй раз — не сумеешь. До дрожи! Спасибо, не погордился, от души рявкнул. А теперь скажи: «Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо».

Да зачем тебе это?

Да уж надо, раз прошу. Ты уж скажи, Михайло Иваныч, долго тебе, что ли?

Да чего это я на весь лес орать-то буду, ворон пугать?

Ну, пожалуйста, Михайло Иваныч. Ведь и сказать-то нужно совсем немножко.

Сказал Медведь:

Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо.

Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился. — Ну и сказал, я и то не дрогнул. А ты так скажи, чтобы от одного твоего голоса в кусты бежать захотелось, чтобы ясно стало, что сюда идти незачем, что нужно идти мимо.

И рявкнул Медведь во всю свою грудь медвежью:

Ты зачем сюда идешь? Пр-р-роходи мимо!

Аж желуди с дуба посыпались.

Поймал Заяц медвежий рык на магнитофонную ленту, похвалил:

Ух, Михайло Иваныч, вот это ты рявкнул сейчас. Дня три твой голос в ушах стоять будет, во сне даже присниться может... А теперь скажи: «Это мой Заяц. Никогда не смей его трогать».

Знаешь что, — привстал с лавки Медведь, — беги отсюда, пока я не рассердился, а то как зафутболю.

Я убегу, Михайло Иваныч, я у тебя не останусь, ты скажи только, долго тебе, что ли. И сказать-то надо совсем немножко.

Да зачем я орать-то буду? Я и так уж укричался. до пота.

Ну, Михайло Иваныч, ну, пожалуйста, — просил Заяц. — Ведь совсем же немного нужно сказать, а, может, от этих твоих слов вся моя дальнейшая жизнь зависеть будет.

Сказал Медведь:

Это мой Заяц. Никогда не смей его трогать.

Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился. — Ну что ты как сказал? Разве такие великие слова так говорить надо? Вот я стою перед тобой и никакой дрожи в себе не ощущаю. А ты так скажи, чтобы ясно было, что Заяц-то твой, и трогать его никому не разрешается.

И рявкнул Медведь из последней мочи:

Это мой Заяц! Никогда не смей его трогать!

И даже ногой топнул. Заяц аж присел.

У-у, Михайло Иваныч, вот это ты сказал. Один раз

услышишь и с неделю за семью запорами у себя дома трястись будешь.

Закрыл Заяц свой магнитофон и ушел домой. Только пришел, только есть собрался, смотрит, а Волк идет по тропинке к его избушке. Увидел его Заяц и — раз! — включил свой магнитофон. Ка-ак магнитофонная лента рявкнет медвежьим басом:

PPPP!

Волк так и поехал по траве на тощих половинках.

А из заячьей избушки громовым медвежьим голосищем:

Ты зачем сюда идешь?

Зайца проведать, Михайло Иваныч, Зайца проведать.

Пр-роходи мимо!

Хорошо, Михайло Иваныч, хорошо.

А из заячьей избушки громадно, во всю рощу:

Это мой Заяц! Никогда не смей его трогать!

Хорошо, Михайло Иваныч, хорошо, — упятился Волк в кусты, а там как пошел чесать по ним, аж за Косым оврагом оказался, три дня обратно дорогу отыскивал.

И с той поры пошла у Зайца совсем не заячья жизнь. Как увидит — идет кто-то к его домику, так сразу — хоп — и включает свой магнитофон, и сейчас же на дорожке пусто делается. Да и дорожку-то проторили уже за семью просеками от его избушки.

Много лет с той поры прошло, потерлась давно у Зайца магнитофонная лента с медвежьим голосом, но и потертая, она все еще ему помогает.

ЛОСЬ ИЗ ГОРЕЛОВСКОЙ РОЩИ

Подружился Лось из Осинников с Лосем из Гореловской рощи и уманул его к себе жить.

— Вместе, — говорит, — всегда будем.

Лось из Гореловской рощи сначала упирался, не шел. — Я, — говорит, — здесь родился. Здесь у меня все свое. Каждая тропинка, каждое деревце знакомы.

— И у меня в роще все узнаешь, со всеми перезнакомишься.

И Лось согласился, пошел. И правда, быстро освоился в Осинниках: роща не лес, здесь все на виду. И все бы хорошо, но однажды попил он воды из озера и говорит:

— Эх, поставить бы вон с той стороны две плакучие ивы, а вот здесь камень бы замшелый утвердить, и было бы это озеро совсем, как мое.

— Придумаешь ты тоже, — сказал Лось из Осинников. — Если с той стороны поставить плакучие ивы, а

здесь камень утвердить, тогда это будет твое озеро, а сейчас оно мое.

Ничего на это не сказал Лось из Гореловской рощи. Только как-то вскоре после этого проходили они мимо горы. Остановился он, задрал кверху голову и говорит:

Эх, если бы этой горе да побольше лысинку, да вон там оврагом бы ее разрезать, да голубей бы сверху посадить, то была бы она совсем, как моя гора.

И придумал же ты опять, — сказал Лось из Осинников. — Да если эту гору побольше вылысить да оврагом прорезать, да голубями ее подголубить, то она уже будет твоей горой, а сейчас она моя.

Ничего и на это не сказал Лось из Гореловской рощи. Только как-то идут они с товарищем по полянке, а он остановился вдруг и вздохнул:

Эх, — говорит, — если бы вон ту березку переставить вот сюда, а эти дубки убрать и на их место поставить сосенку с сорочьим гнездом, то была бы она совсем такой, как у меня в роще.

Ну что ты все выдумываешь, — сказал Лось из Осинников. — Если ту березку переставить сюда, а на место этих дубков поставить сосенку, да еще с гнездом сороки, то это уже была бы твоя полянка, а сейчас она моя. Понимаешь — моя.

Вот и я об этом же думаю, — сказал Лось из Гореловской рощи. — Если здесь ничего моего нет, тогда зачем же я здесь?

Сказал и пошел к себе в Гореловскую рощу. Сперва не быстро шел, нормально, но чем ближе подходил к родным местам, тем все машистее шаг делал. Потом побежал...

ОПОЗДАЛ

Стареньким стал медведь Тяжелая Лапа. Осунулся, сгорбатился — совсем старичок. Уж и не ходил ни к кому. Все больше сидел на завалинке у берлоги да на солнышке грелся. И вот приходит как-то к нему Смерть и говорит:

Готовься. Пора. Отстучали твои часы.

Села на пенек и давай ножик точить о половинку кирпича — жик-жик, жик-жик. Спокойно так, смертельно. Поднялся медведь Тяжелая Лапа.

Что ж, — говорит, — пора так пора. Я пожил, можно и ноги вытягивать. Схожу вот только на речку, умоюсь последний раз да раков поем.

Выкупался Медведь в речке. Поел раков. Простился со знакомыми. Перестелил постель заново, убрал берлогу кленовыми ветками. Лег и закрыл глаза. Лежит, слушает, как точит Смерть ножик свой. Жик-жик, жик-жик — все так же спокойно, смертельно. Слушает и вспоминает прожитые годы.

Вспомнилось Медведю: шел он куда-то по лесу. Смотрит: гнездо Сороки на березе разрогатилось. Как дал по нему слегой, далеко сорочата улетели. Шмякнулись о землю и не дышат. Недели полторы все летала Сорока по лесу да выкрикивала :