На льду - Камилла Гребе

– Осторожно, а то от него вообще ничего не останется, – сказал Спик и подмигнул мне.

Я не нашлась что ответить и густо покраснела.

«Ты находишь его симпатичным?» – спросила Элин в тот же день. «Я не знаю», – ответила я честно, потому что никогда не рассматривала его как парня. Он был просто одним из учителей, просто моложе и забавнее других. Но все равно взрослым. Старым.

– Я могу тебе помочь попозже, – предложил Спик, сметая стружки с доски на пол. Я чувствовала на себе его взгляд, но не осмелилась поднять глаза и только кивнула.

Весной в тот год у папы случился этот срыв. Он погрузился в темноту, из которой сам не мог выбраться. Ему стало страшно выходить на улицу. Он все время проводил взаперти в квартире на Капельгрэнд. Папа был беспомощен перед лицом страшной болезни под названием депрессия.

За окном просыпалась к жизни весна, а папа лежал в кровати и разглядывал обои, словно ища в них ответы на все вопросы.

Мама пыталась с ним поговорить. Они вели длинные разговоры полушепотом в спальне. Я хотела подслушать, но не смогла. Но уже одного шепота достаточно было для того, чтобы понять, что это что-то нехорошее.

Пивные банки и винные бутылки пропали из кухни. Теперь по возвращении из школы мне случалось видеть маму за готовкой. Она делала тефтели и запекала сосиски с томатами и луком под сыром. Я не привыкла видеть ее такой и сильно нервничала. Часто ее попытки заняться домашним хозяйством заканчивались катастрофой.

Например, когда она пыталась подшить шторы. Концы получились асимметричными, и в ярости она порвала шторы на лоскуты и выкинула в окно. Эти лоскутья потом висели на кустах несколько месяцев, напоминая о взрывном характере мамы. Швейную машинку она швырнула в папу, от чего у него долго не проходил темный синяк на плече.

Я посмотрела на нож и вздохнула.

– Что случилось? – спросила Элин.

– Он уродливый.

Элин ничего не сказала. Она вернулась к работе над деревянной шкатулкой. Все, за что Элин ни бралась, у нее получалось. У нее были золотые руки. Стоило им прикоснуться к железу, дереву или ткани, как они волшебным образом знали, что нужно делать. Мои же руки меня никогда не слушались. Они портили и ломали все, к чему прикасались. По крайней мере мне так казалось.

Элин осторожно провела наждачной бумагой по и так безупречной крышке, убирая невидимые глазу неровности, и одновременно надула пузырь из жевательной резинки «Хубба Бубба». Мари, сидевшая перед нами, повернулась к Элин.

– Ты пойдешь на вечеринку к Микке?

Элин пожала плечами.

– Еще не решила. У Петры тоже вечеринка. В тот же день.

– Петра чудная.

Элин улыбнулась.

– А Микке жалкий.

Мари рассмеялась. Видимо, в пятницу им будет из чего выбрать. Она поправила длинные волосы и вернулась к работе. Я молча разглядывала свой нож. Меня никогда никто не спрашивал, пойду ли я на вечеринку. Хорошо еще, что надо мной в школе не издевались. Все были ко мне добры. Если замечали. Потому что по большей части я для них не существовала. Для одноклассниц я была просто еще одним предметом мебели в комнате.

Я не знала, как к этому относиться. Наверно, мне стоило бы расстраиваться, чувствовать себя изгоем, ненавидеть их. Но, по правде говоря, я была рада возможности не участвовать во всем этом спектакле. Я не испытывала никакого желания идти на вечеринку к Микке, напиваться и блевать в клумбу и потом заснуть на коврике в ванной. И мне было неинтересно слушать вечные жалобы Мари на ее парня или тусоваться с Элин у киоска. Я предпочитала смотреть телик дома. Раздался звонок.

Ученики начали выходить из класса. Спик махнул мне задержаться.

– Ты все время молчишь, – начал он.

Я не знала, что ответить. Вспотевшая рука судорожно сжимала нож для масла, щеки горели.

– Ты милая, ты это знаешь?

Спик выдвинул стул и присел рядом со мной. Нагнулся так, что наши лица оказались совсем близко.

– Спасибо, – пробормотала я и осмелилась поднять глаза на учителя. У него были добрые карие глаза и длинные черные ресницы. В густых черных волосах серебрились седые пряди, напоминая о засохших деревьях в густом зеленом лесу.

– Прости, я не хочу показаться невежливым, но можно задать тебе вопрос?

Он замолчал, криво улыбнулся и медленно покачал головой, словно стеснялся чего-то. В коридоре стихли крики и смех и воцарилась тишина.

– Да?

Он зажмурился.

– У тебя есть парень, Эмма?

Запах еды и табачного дыма на лестничной клетке оказывает на меня успокаивающий эффект. Я смотрю на свои руки. Они мокрые и бледные, но хотя бы не трясутся. Где-то далеко Йеспер Орре припарковал свой огромный черный «Лексус» и идет к себе домой. Я стараюсь не думать об этом, но мысль о том, что он сидит дома на диване с бокалом в руке, сводит меня с ума.

Мокрые ботинки оставляют следы на ступеньках. Йеспер что-то от меня скрывал. Мы встречались только у меня дома или в его городской квартире. Почему? Почему он так заботился о том, чтобы нас не увидели вместе? Дело тут не только в работе. Или?..

Я стою перед дверью и ловлю ртом воздух. Пять пролетов дались мне нелегко. Но я немного согрелась.

Вставляю ключ в скважину и сразу понимаю: что-то не так. Дверь не заперта. Я открываю ее и слышу хлопок внутри квартиры. Я всегда запираю дверь. И ни у кого нет ключа от моей квартиры, даже у Йеспера. Я оглядываюсь по сторонам. На лестничной клетке темно и тихо. Что, если кто-то прячется в квартире и ждет меня? Внутри все сжимается от страха. Я заглядываю в квартиру. В прихожей пусто. Я протягиваю руку, нащупываю выключатель. Загорается свет, я захожу внутрь.

Все на своих местах, но я чувствую, что что-то не так. В квартире сквозняк. Холодный ветер бьет по ногам. Я закрываю входную дверь, и воцаряется тишина. В квартире холодно, очень холодно. Где-то открыто окно. Не снимая обуви, я прохожу в гостиную и зажигаю свет. Все выглядит как обычно. Зеленые кресла работы Мальмстена, письменный стол с разложенными учебниками по физике. Учебу я совсем забросила. На секунду я задумываюсь, не засунуть ли учебники тоже в банку, чтобы они не мозолили мне глаза.

Я иду в кухню, откуда явственно слышен шум дождя на улице. Я зажигаю свет и замираю. Окно в кухне открыто. Я его очень редко открываю, но сейчас оно открыто нараспашку. Я подхожу к окну, чтобы закрыть его, и тут меня осеняет. Сигге. Я начинаю звать кота. Ищу его по всей квартире. Под кроватью, под диваном, в шкафу, на полке, в ванной. Но его нигде нет. И обычно он не прячется. Он мог только выпасть из окна.

Я возвращаюсь в кухню, припоминаю, закрыла ли я дверь, когда уходила на работу, но не могу ничего припомнить. Память словно отшибло. Утро кажется таким далеким. Я высовываюсь из окна, зову Сигге. Дождь хлещет мне по шее. Внизу черный прямоугольник двора. Кусты и деревья трепещут на ветру. Кота не видно. Я бегу обратно в прихожую, слетаю по лестнице и выбегаю во двор.

В ноздри мне ударяет запах земли и прелой листвы. Я иду по гравию под окно, поднимаю лицо кверху. Сквозь дождь вижу открытое окно в кухне. Не меньше десяти метров. Можно ли выжить, упав с такой высоты? На земле ничего нет. Опускаюсь на корточки. У стены, куда не попадал дождь, виднеется темное пятно. Я трогаю его пальцами, подношу их к свету. Это кровь. Кровавые следы ведут вдоль стены. Иду по ним, но дальше следы смыл дождь. Вижу щель в заборе, куда мог пролезть кот. Заглядываю туда, но вижу только улицу Вальхалавэген и снующие по ней машины.

Петер

Последние дни выдались ужасными. Во-первых, расследование зашло в тупик. Во-вторых, участие Ханне в собраниях вызывает у меня стресс. Она просто сидит и молчит. И из-за этого я нервничаю. Я понимаю, что роль консультанта – наблюдать за ходом дела и давать комментарии, но все равно мне не по себе. Я вижу, каким взглядом она смотрит на меня.

Иногда у меня возникает ощущение, что она ждет от меня каких-то действий. Что я заговорю с ней, объяснюсь, расскажу, почему сделал то, что сделал. Но, может, это только мое воображение. Угрызения совести дают о себе знать.

Но такова жизнь. Она как нарыв на заднице, который не дает покоя, и единственный способ избавиться от боли, это покончить с собой. Но я пока к этому не готов.

Машина останавливается. Голос Моррисса затихает в динамиках.

– Ты что, дрыхнешь, Линдгрен?

Я виновато улыбаюсь Манфреду и выхожу из машины на парковку при магазине «NK».

– Прости.

– Ничего.

Мы выходим на Хамнгатан. Рождественская торговля в самом разгаре. Улица заполнена людьми. С крыш и карнизов капает вода. Снег растаял, только кое-где вдоль стен домов жмутся грязные сугробы. Ярко-синее небо, свежий холодный воздух, словно белье после стирки. Солнечные лучи проникли между высотками и бросают блики на асфальт. Я жмурюсь от солнца, ищу офис «Клотс и Мор».

Агнешка Линден встречает нас на рецепции. На вид ей лет сорок. Одета в темно-синий строгий костюм. Прическа – аккуратный паж. Тонкие светлые волосы, румяные щеки. Женщина вся светится здоровьем. При виде ее мне вспоминается учительница физкультуры в школе. Ее звали Сиркка. Она все время рассказывала нам о пользе холодного душа после утренней пробежки вместо завтрака.