Жребий викинга - Богдан Сушинский

— Об этом я и думаю. Курень рядом.

Но и на сей раз Елизавета ответила отказом и потребовала, чтобы Радомир как можно скорее подвел ей коня и помог взобраться в седло.

Коська теперь выглядел ангельски смирным и смотрел на княжну невинными, слезящимися от умиления глазами. Когда Радомир подвел его к княжне, этот гуннский пони даже миролюбиво потянулся к ней запененной мордой, как делал это обычно, желая продемонстрировать свою радость от встречи с юной наездницей. А когда княжна наотмашь ударила его по ноздре затянутой в кожаную перчатку рукой, пони обиженно помотал головой. Не зря, видно, в жилах его текла кровь норовистых предков — низкорослых гуннских степняков, от которых и вела свое начало русинская ветвь этой породы[33], «примчавшейся» на Русь вместе с конницей Аттилы и его сыновей-преемников.

Старый конюх Ульдин, родословная которого по отцу тоже уходила ко временам гуннских нашествий, даже утверждал, что предок Коськи служил учебным конем детям одного из гуннских каганов. Похоже, что теперь лошадка готова была выпрашивать себе прощение, ссылаясь на вольнолюбивую, бунтарскую кровь предков своих.

— Твоя хижина стоит неподалеку от того места, где когда-то стояло капище язычников? — спросила Елизавета, готовясь вернуться в седло.

— Неподалеку, — проворчал Радомир.

— Старшая сестра моя как-то говорила, что в этой хижине бывает волхв.

Солнце поднималось все выше и становилось по-летнему жарким. Хотя княжна и чувствовала себя в мокром одеянии неуютно, тем не менее тело постепенно отходило от речного холода, проникаясь одновременно и своим собственным, и солнечным теплом. Во всяком случае, теперь княжна уже могла не торопиться, а на крики с того берега реки, откуда ей советовали поскорее возвращаться, — попросту не обращать внимания.

— Это мой дед, волхв Перунич. Он живет за несколько верст отсюда, в урочище, у Черной Могилы.

— Ага, значит, «молодым волхвичем» сестра называла тебя, — едва заметно улыбнулась княжна, обрадовавшись тому, что легко разгадала тайну старшей сестры.

— Другого волхвича в этих краях быть не может.

— Волхвов рядом с летними княжескими хоромами тоже быть не должно, — властно обронила Елизавета. — Разве твой дед, волхв Перунич, про то не ведает?

— Он многое ведает, — тут же возгордился своим предком Радомир, — чего не ведает даже твой отец, великий князь.

Подсаживал он княжну на коня долго и неумело. Но юная княжна не только не обижалась на него за это, но и сама не очень-то старалась попасть левой ногой в стремя, а затем перебросить правую через седло. А тут еще и лошадка начала вертеться, то отводя от наездницы свой круп, то приближаясь к ней.

А тем временем в душе девчушки, вместе с игривым коварством, зарождались и первые по-настоящему женские чувства. Называя Радомира волхвичем-неумехой, Елизавета задиристо посмеивалась над ним, умышленно соскальзывая подошвой сапожка со стремени, а когда все-таки устроилась в седле, деловито поинтересовалась:

— Это возле Черной Могилы находилось когда-то требище, на котором сжигали мертвых и приносили в жертву Перуну предков наших?

— Возле могилы…

— Когда-нибудь проведешь меня к ней.

— Кто же тебя в такую даль отпустит? — окинул ее ироническим взглядом Волхвич.

— Запомни, раб княжеский, что я уже взрослая, — назидательно молвила княжна.

— Какая же ты взрослая? — рассмеялся Волхвич, прощая ей «княжеского раба». — Даже меня, и то пока еще взрослым не признают, а уж тебя, младеницу…

— Это я — «младеница»?!

— Так обычно говорит моя мать, предупреждая, что на девиц заглядываться мне пока еще рано, а на младениц уже поздно.

— Перед тобой стоит норманнка, жалкий рыбачишко! — напомнила ему княжна. — А норманнки взрослыми становятся рано. Значительно раньше, нежели ваши славянки, — решительно дернула она поводья и, слегка пришпорив своего Коську, направилась к реке.

— Ладно, если княгиня Ингигерда отпустит тебя на Черную Могилу, проведу.

— Не отпустит, так сама уйду.

— Но только тогда проведу, когда хоть что-нибудь узнаешь о богах наших — Перуне, Световиде-Даждьбоге и Велесе, о Свароге и Роде, о волхвах и капищах, о том, от кого мы, славяне, произошли. А то ведь с чем ты, норманнка, заявишься на старое капище, рядом с которым, в Черной Могиле, покоится прах всех древних волхвов?

— Я прикажу монаху Дамиану, чтобы он больше рассказывал о древних языческих богах и волхвах, а себе прикажу прилежнее, чем до сих пор, внять его рассказам. Тогда на капище и Черную Могилу поведешь?

— Тогда поведу.

— И с дедом своим, волхвом, познакомишь?

— Могу даже попросить его принести тебя в жертву Пе-руну.

— Меня? Княжну?! — как-то слишком уж серьезно восприняла эту угрозу Елизавета.

— Давно уже Перуну не приносили в жертву юных княгинь, — благочестиво поднял глаза к небу Волхвич. — Прости нас, боже! Этой жертвой ты будешь доволен.

— Значит, не спасать меня от печенегов, черных клобуков и прочих волков степных намерен, а, наоборот, готов убивать?

— Жертвоприношение убийством не считается. Жертве оказывается божественная честь. Хоть это ты уже могла бы знать, норманнка?

— В таком случае обещаю: как только стану великой княгиней или королевой, первое, что я сделаю, это окажу подобную же «небесную честь», тебе, княжий раб.

Такой решительности от этой княжеской «младеницы» парнишка уж никак не ожидал.

— Да нет, это я просто так сказал, — начал оправдываться Радомир, входя в спокойную воду речушки вслед за Коськой. Не мести княжны он испугался — обидеть ее не хотел, слишком уж понравилась ему эта златовласая красавица, жаль только, что возрастом не вышла. Пока что… — Конечно же, я буду защищать тебя. Если хочешь, специально стану воином княжеской дружины.

— Но там ведь нужны настоящие воины, — скептически осмотрела она плечистую фигуру парнишки с выделяющимися бугорками мышц на руках.

— Когда-нибудь я стану лучшим из них.

— Когда еще это случится?! — притворно вздохнула Елизавета. — И случится ли?

Уже когда Радомир сорвал лодку с отмели и уселся в нее, княжна, лошадка которой теперь покорно месила копытами прибрежный ил, расстегнула красную фибулу и, сняв с себя белое корзно[34], бросила его в лодку.

— Ты решила раздеваться посреди реки? — въедливо поинтересовался пятнадцатилетний Волхвич.

— Если на этот раз позволишь мне утонуть, эта накидка останется тебе на память, — с притворной тоской в голосе и во взгляде объяснила ему юная княжна.