Хромосома Христа - Владимир Колотенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я все правильно рассчитал. Неожиданное прикосновение и испуг сделали свое дело. Она ничего не заметила, только быстро прикоснулась пальцами левой руки к голове и удивленно на меня посмотрела.
– Поздравляю, – сказал я.
Волосок уже был у меня между пальцами.
– С чем? – удивилась Инна и встала с табурета.
Я чмокнул ее в щеку.
– Что, что случилось?!
Яркий румянец тотчас залил ее щеки.
– Ты едешь на конференцию в Осло!
– Ой!.. Правда? Ура-а-а!.. Обещаешь?
Я кивнул.
– Я заметила: ты – человек слова.
Я кивнул.
Не знаю почему, но я был уверен, что с ее клеточками никаких проблем у меня не будет. Впоследствии так и случилось, они были одними из самых жизнеспособных и жизнерадостных. Ее геном оказался самым надежным. В тот год Инне в апреле исполнилось двадцать семь. Или в марте? Кажется, в марте. В тот год.
– А Тине?
– А Аннушке, кажется, только шестнадцать.
– Аннушке Гронской или Поздняковой? – спрашивает Лена. – Я их все еще путаю.
Можно было бы пригласить и сегодня Лену вместе поужинать, но я, боясь показаться навязчивым, не предлагаю ей даже подвезти ее домой.
– Жирардо…
Никакой Пирамиды не было еще и в помине!
– Ты так мне и не ответил: мы едем завтра в Турею?
– А как же! Я обещал Милке подправить гнездо аистов!
– Ты и Тину свою собирался клонировать?
Ну, знаешь…
– Ты не видела мою зажигалку?
ГЛАВА 3
Я назвал свою технологию карманной культурой клеток. Пришлось повозиться, но игра стоила свеч. На самом деле это было не так уж и сложно: Жорин дезинтегратор тканей, простой микроскоп, термостат, даже термос, сбалансированный по солевому составу и питательным веществам раствор… Непременный и усовершенствованный мною микроманипулятор Фонбрюнна, без которого все мои телодвижения были бы тщетными, я тоже успешно использовал. Как же без микроманипулятора?! Ведь без него к ядру клетки не проберешься! И вот еще что – мое огромное желание! Я понимал: Бог послал мне новое испытание, но и еще одну возможность, шанс, еще один лотерейный билет, чтобы я выиграл очередное сражение с вечностью. Я был бесконечно рад этому и сожалел только об одном: зачем я прогнал тогда Аню?
Теперь бег времени снова ускорился…
Надо сказать, что как только результаты наших исследований стали достоянием не только мировой научной общественности, но и широких масс населения, у нас не было ни минуты покоя. О нас писали «Гардиан» и «Нью-Йорк Таймс», «Lesoir» и «PerStandart», «LeFigaro» и еще с десяток изданий. Мы стали героями многих телерепортажей, какой-то журналист из Англии уже писал о нас книжку, о нас снимали научно-популярные фильмы. Мне предложили стать соавтором фантастического киносценария под названием «На пороге вечности». Словом, настигла и нас суета сует. Пожар оказался боем местного значения, и о нем скоро забыли, как забывают об утерянной пуговице.
Но важнее всего было другое. За цикл работ, посвященных изучению продолжительности жизни клеток и экспериментальных животных путем генетических рекомбинаций, меня объявили претендентом на соискание Нобелевской премии. Вот где был порох! К этой премии Шведская Академия представила Ларсона, немолодого шведа из Массачусетса, и меня – нестарого ученого средней руки из периферии Союза, неожиданно ставшего известным всему научному миру своими оригинальными подходами к решению глобальных проблем человечества. Вот где был бум! Наши работы были оценены должным образом, и академики не ошиблись. Как потом оказалось, работы проторили надежную тропу и вывели-таки человечество на дорогу бессмертия. Мы с Ларсоном были заочно знакомы, и вот представилась возможность пожать руки друг другу. У многих из нашего окружения, выдающихся профессоров и руководителей местного уровня, случился стресс: как же так?! Это невозможно! Но и такое, оказывается, бывает! А я был уверен, что премию заслужил, и готовил речь. Каждый из нас это заслужил, но на всех премий не хватило. Черный фрак до сих пор пылится в моем сундуке. Я ждал встречи с королевой Швеции и приготовил ей несколько лестных фраз на английском, в котором каждый день совершенствовался. Это был один из прекрасных сонетов Шекспира:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье
И совершенству ложный приговор
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока,
Все мерзостно, что вижу я вокруг…
Если честно – я хотел прочитать его и принцессе!
Пожар, надо сказать, сильно нас подкосил, выбил из-под ног землю. Я мог бы долго рассказывать, как рвалась нить между нами, как мы рассыпались. Как жемчужины по паркету. Это было бы очень грустно. Можно остыть, потерять интерес, зачерстветь, но нет в мире силы, способной разрушить узы братства. Мы стали похожи на первых христиан Римской империи. Нас, правда, никто не преследовал, не травил тиграми и львами, не распинал на крестах вдоль столбовых дорог…
Тем не менее, со временем каждый из нас достиг каких-то высот. Мы получили звания и должности… Профессора и члены-корреспонденты. Стас стал академиком национальной Академии наук Голландии, а Шут тоже достиг каких-то научных или коммерческих высот. Защитил докторскую по надуванию печени и Ушков… Одним словом, мы стали знамениты, мир нас признал, стал хвалить и холить, за нами гонялись… Кто-то, конечно, хулил и требовал новых подтверждений и доказательств результатов наших исследований. Мир ловил нас в свои сети, мы убегали. И как часто бывает, когда дело сделано и люди насытились славой, став для многих героями и кумирами, мы притишили свой бег по тропам науки и теперь наслаждались славой, рассказывая о своих достижениях.
Нам нравилось путешествовать по миру с лекциями и презентациями своих книг, быть героями телерепортажей и гостями королевских семей.
Шли годы, кто-то умер, кто-то сбежал в Штаты или в Париж… Мне удалось повидать мир и свет, я объелся славословиями…
Вскоре мы разбежались.
Мы, конечно, перезванивались какое-то время, поздравляли друг друга с праздниками и днями рождениями… Как же, как же! Мы ведь были не чужие!
Вера в бессмертие, что бы там ни говорили и как бы к этому ни относились скептики, навсегда овладела нами. Аза и связанные с ней ожидания чуда пропитали насквозь каждую нашу клеточку и переполнили все наши чувства. Даже живя вдалеке друг от друга, духовно мы всегда оставались вместе. Мы были единым живым организмом, синцитием, клетки которого рассеяны по планете, но живут одной жизнью. Так мне, по крайней мере, казалось и хотелось, чтобы было именно так. К тому же, каждый из нас знал: мы обязательно своего добьёмся! Наши стаканы были переполнены ожиданием na4ala na4al. Даже Тина это признала: «Levinesttire – ilfautleboire!» (Вино откупорено – его надо пить! – Лат.)
Мы рассыпались, но не распались. Было нелегко, а новая зима только началась.
– Какая зима? – спрашивает Лена.
– Самая обыкновенная, уже выпал первый снег.
Перед Новым Годом вдруг прошел ливень, улицы превратились в бурлящие реки, а ночью ударил мороз. Я месяца два провалялся с воспалением легких. Были и другие проблемы… И знаешь, как раз в эти самые окаянные дни я вдруг осознал: ничто так не гложет сердце, ничто так не убивает человека – ни поражение, ни проигрыш, ни какой-то там неуспех, ни даже чья-либо смерть – ничто так не опустошает, как разочарование! Разочарование – вот что страшно! Все мы были жутко ра-зо-ча-ро-ва-ны. Жутко!
– Представляю себе! – говорит Лена.
– Признаюсь: я пал духом. Я не жил, а просто терял время.
А в середине мая Жора позвонил и сказал:
– Приезжай…
– И ты поехал? – спрашивает Лена.
Я уже не помню, с каких пор мы с ней перешли на «ты»? С тех самых?
ГЛАВА 4
Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.
– Ты где? Приезжай…
Улицы просто кишели людьми. Москва!.. Мне пришлось выискивать лабораторию Жоры где-то на окраине Москвы, в одном из корпусов Института дружбы народов. Новое здание из стекла и бетона сверкало в лучах солнца. Жора встретил меня на крыльце.
– Как нашел? – спросил он вместо приветствия.
Сверкающие стеклянные двери приветливо распахнулись, мы зашли в роскошный светлый вестибюль, пересекли его по диагонали и тут же по крутым ступенькам юркнули вниз, как вскоре оказалось – в преисподнюю ада. Да-да, это были владения ада. Со света ничего нельзя было разглядеть. Я слышал только уверенные шаги Жоры и слепо спешил за ним.
– Здесь осторожненько…
Жора дождался, пока я поравнялся с ним, и, положив на голову свою теплую ладонь, чуть-чуть примял меня к земле. Нужно было сделать поклон, чтобы пройти под какой-то трубой. Глаза постепенно свыкались с темнотой, и я почувствовал себя уверенней. Перед нами был длинный коридор, под сводом которого висели едва различимые тусклые лампочки, вкрученные в голые патроны, и из них густая удушливая темнота выжимала жалкий и, казалось, липкий желтоватый свет. Справа по ходу прохладно серебрились изолированные фольгой длинные теплопроводы, по которым Жора время от времени приветственно похлопывал правой рукой, мол, свои идут, все в порядке. Когда впереди возникала очередная преграда, Жора дожидался меня, а иногда даже брал за руку, чтобы не тратить слов, и вел за собой, как слепого. Мы шли по этим подземным лабиринтам минут пять-семь, а мне показалось – целую вечность. Наконец Жора открыл дверь.
