Духи для прекрасной дамы - Дамский LADY

Велина вышла из комнаты дочери.

«Неужели мама права, и другого выхода нет? Может в этом и заключается любовь – отдавать себя для любимого человека? Идти на всё ради его счастья? Ведь если его не станет, я просто не смогу жить... Но Руслан ни за что не откажется от меня добровольно. Значит, я сделаю так, что он забудет обо мне, забудет о нас» – Ясмина поднялась с постели, вытерла слезы тыльной стороной ладони и направилась в комнату матери.

– Мама, ты права. Я сделаю, как ты говорила. Пожалуйста, помоги мне с заклинанием, – голос девушки звучал глухо от подступивших слез, – Я хочу, чтобы он забыл обо мне, будто меня никогда не было в его жизни.

– Мы создадим с тобой особые духи, духи памяти, – Велина старалась не выказывать свою радость, – в них будут собраны ароматы вашей любви.

Взмахом руки ведьма открыла невидимую дверь. В просторном помещении стены были заставлены склянками и колбами разных размеров и цветов. Одни были наполнены жидкостями, другие травами, третьи лягушачьими лапками, медвежьими когтями и львиными клыками, да и еще много чем. Мать подала Ясмине пустой флакон и сказала:

– Я буду читать заклинание, а ты вспоминай.

И Велина заговорила на древнем языке, а Ясмина наполняла сосуд своей любовью. Она думала об аромате весенних луговых цветов, в которых они утопали на первом свидании. О запахе моря, по берегу которого так часто любили гулять по вечерам. Об утренней росе, так приятно холодящей босые ноги, когда утром она бежала ему навстречу. О запахе пирогов, которые она пекла для него. Она вспоминала каждую минуту, каждое мгновение, что они провели вместе. И как только Руслан почувствует аромат этих духов, он всё это забудет. Но зато будет жив. Пусть и без неё. С последним словом ведьмы слезинка скатилась по щеке Ясмины прямо в горлышко флакона. Девушка закрыла сосуд с кроваво-красными духами и посмотрела на мать.

– Нанеси пару капель на своё тело и иди к нему. Нескольких секунд будет достаточно, чтобы наполнить этим ароматом комнату. Но помни – он не должен тебя увидеть!

– Спасибо мама.

Руслан всё ещё был без сознания. Такой родной для неё, но для него она скоро станет чужой. Ясмина провела ладонью по его волосам, по холодной щеке, взяла за руку.

– Будь счастлив в своей смертной жизни, а я буду незримо охранять тебя. Я люблю тебя, – девушка едва коснулась своими губами его губ и исчезла. А Руслан открыл глаза. Он не помнил, где находится и что с ним случилось. Но он почувствовал восхитительный аромат, знакомый до боли.

Останусь пеплом на губах,Останусь пламенем в глазах,В твоих руках дыханьем ветра...Останусь снегом на щеке,Останусь светом вдалеке,Я для тебя останусь ветом...

А где-то на окраине города Велина передала свиток со старинными заклинаниями колдуну–наемнику по имени Болеста. Древние знания, как плата за выполненную работу.

– Вы достаточно помяли мальчишку. Она готова отказаться от него. Наконец-то моя дочь согласилась с нашими правилами и законами, – женщина довольно улыбалась.

– Главное, чтобы Древние не узнали, что мы действовали от их имени и в их обличии, – Болеста был бесстрашным воином, но не дураком.

– Не волнуйся. Они давно уехали на север страны, живут в своём мирке и думать забыли о нас. Остались только старые предания, чтобы пугать молодежь и не дать ей делать, что вздумается.

И они разошлись. Каждый получил, что хотел.

Красная Москва

Соединить войной неразделимое,

Средь боли, смерти, страшной пустоты.

Когда-то я была тебе любимая.

А ныне – лишь сожженные мосты...

1 МЕСТО, звание "Золотой флакончик"

Автор: Marian

Она старалась не думать о страшных шрамах, что останутся на ее левой щеке и на теле. И о правой поврежденной руке. А самое главное старалась не думать о том, что будет ждать ее в новой жизни, полной чернеющей тьмы, которая окутала ее покрывалом после контузии. 

К ней часто приходили медсестры. Заходил доктор, который оперировал ее в ночь, когда ее привезли в госпиталь – едва живую, без сознания. Снаряд в тот день разорвался совсем рядом. Она накрыла раненого замполита своим телом, укрывая его от осколков, а сама не спаслась – ни от частичек разорвавшегося снаряда, ни от контузии. Медсестры постоянно уговаривали ее не думать о своем увечье, о разрушенной осколком снаряда красоте лица. Старенькая же санитарка порой тихонько плакала, сидя на краешке кровати, она хорошо слышала в тишине палаты. Потому она не любила эти визиты. Она не могла выносить их жалость и эти слезы старой санитарки.

А вот редких визитов военврача почему-то ждала, затаив сердце. Может быть, потому что он не говорил лживых слов, что все образуется в ее жизни, что она должна быть рада тому, что осталась жива, когда не должна была, что внесена в списки на медаль за отвагу. Доктор вообще не говорил. Он заходил к ней в палату и молчал. Она определяла его присутствие по тихому скрипу двери и запаху, который иногда улавливал нос. Пахло от него табаком, и еще чем-то смутно знакомым. Этот еле уловимый аромат будоражил ее память, заставлял напряженно думать, откуда она знает его, что вызывало в итоге неизменную головную боль из-за контузии.

Его молчание стало интриговать ее только, когда несколько притупилась горечь от осознания собственной ущербности. Вдруг проснулось желание узнать, отчего товарищ военврач не говорит ни слова ей. Ведь она слышала его голос за дверью палаты, едва уловимый уху, но было ясно, что хирург не немой, как она отчего-то решила в первые дни. Потому однажды набралась смелости и попросила санитарку проводить ее в кабинет врача, мол, поблагодарить еще раз желает. Доктор и тогда не произнес ни слова, так же молча, как раньше, пригласил ее ввести в комнату, помог присесть. И она совсем смутилась этому молчанию, стала гладить пальцами сукно стола, нащупала чернильный набор в волнении.

– Я бы хотела снова поблагодарить вас, товарищ военврач, за спасение своей жизни, – сказала она. – Я понимаю характер ранений, вы сотворили чудо – рука будет работать. Что до зрения...

А сердце вдруг как-то странно встрепенулось, когда она нащупала возле чернильного набора странный маленький флакон. Толстое стекло, непривычная форма. А потом вдруг вспомнила, роняя из дрогнувших пальцев флакон на сукно стола. «Красная Москва»... Теперь она знала, что за аромат входил в палату с каждым визитом военврача. Аромат жасмина и розы. Дивный запах духов, которые она получила в восемнадцатый день рождения от того, женой кого мечтала стать еще с шестого класса, когда при слиянии двух классов в один ее посадили за одну парту с Рыжим, как она называла его из-за темно-медного цвета волос.

– ... только два месяца, Аля. В конце мая вернусь в Москву, и тогда мы непременно распишемся, – говорил он, гладя ее холодные ладони. Аля кивала в ответ, уже зная, что как только он уедет в Ленинград, она соберет свои нехитрые пожитки в старенький потрепанный чемодан и сядет в поезд на Куйбышев, где его отец нашел ей место медсестры в одной из местных больниц. Только и отважилась поцеловать крепко в губы, когда прощались. Навсегда...

Аля всегда знала, что дочь инвалида и уборщицы совсем не пара сыну главврача военного госпиталя и редактора отдела литературы одной из московских газет. Тем более, ее родители нещадно пили после того, как случилась с отцом Али та производственная травма в 1930 году. Босяки и алкоголики, ютившиеся в комнатке полуподвала, и семья из четырехкомнатной квартиры на пятом этаже... Знала Аля это, но все равно не могла не мечтать. Только из-за Бори Аля стала усерднее и прилежнее учится. Только из-за него успешно сдала выпускные экзамены и поступила в медицинскую школу, мечтая, что встанет за его спиной когда-нибудь на операции в госпитале, где ему прочили место родители. А когда она осталась одна (отец был осужден за хранение краденого в 1936 году, за два года до смерти матери, а Борис еще не вернулся на каникулы из военной академии), к растерянной и перепуганной Але пришла мать Бори и предложила помощь. В обмен на то, что она уйдет из его жизни. Навсегда.

«Вы не пара Борису, разве сами не понимаете этого? С вашей-то биографией! А иначе... я все равно жизни вам не дам!», говорила тогда мать Бориса, сидевшая на краешке стула в ее комнатке, гордо держа голову над жабо с агатовой брошью. Аля понимала все сама. Они были такие разные – она и ее Рыжий. И круг их знакомых был разный. Куда ей в простеньком ситцевом платьице и стоптанных туфлях до шелков платьев, лисьих горжеток и брошей с камнями, до мира дорогих духов. И Аля уехала тогда, оставив в пустой комнате на столе короткую записку для Бориса, которую придавила флаконом «Красной Москвы». У медсестры таких духов быть не должно.