Кровавый пир - Андрей Зарин

– Одного достали, – сказал казак, – говорит, к нам бежал.

– А откуда знал он, что мы тут? – спросил Гришка.

– Были нищие у нас, так говорили, ну, я и пошел. Встречу, думаю! – ответил в темноте голос.

Василий прислушался к нему и узнал.

– Аким, ты это? – окликнул он.

– Я! А ты неужто государь мой Василий Павлович? – воскликнул радостно Аким.

– Кто это? – спросил Гришка.

– А был мой служилый! Теперь я, брат Аким, – сказал он, – уже не Василий Павлович, а простой казак Степана Тимофеевича!

– Да неужто! Вот радость‑то, государь мой! Возьми меня в службу!

– Пожди, пожди! Сперва сослужить нужно. Вот мы пришли Саратов взять. Велика оборона?

– И что, милостивцы, обороны‑то, может, тысячи две стрельцов, да што в них. И они, и посадские только и ждут вас! Ей – ей!

– Вот‑то ладна штука! – одобрил Гришка.

– Теперь, ежели хотите, я вернуся и сейчас к надолбам людей пошлю. Они вам отворят. Я тем временем пожар зажгу! Они бросятся тушить, а вы и тут!

– Ладно, братику, добрый казак будешь, – одобрил его Гришка, – а ты не врешь?

– Я? – обиделся Аким. – Да я бы один воеводу убил. Чтоб ему пусто было! Как ты убег, Василий Павлович, он на меня. Двор разорил, коня отнял, меня батогами прибил. А я что? Я и не знал!

– А кто над стрельцами?

– Он да Лукоперов молодой!

– Сергей? Он там! – радостно вскрикнул Василий. – А старик с Наташей?

– Все там! Насилу убегли. Усадьбу‑то их выжгли. Они побоялись и в осадный двор стать. У воеводы живут!

– Вот! – глаза Василия сверкнули даже в темноте. – Слушай, Аким; найди ты там людей, посадских, што ли! Чтобы они берегли воеводу и Лукоперовых. Я их живыми взять хочу!

– Можно, государь!

– Атаманом зови!

– Да бросьте вы это! – перебил их Гришка. – Как же ты, бисов сынку, нам сделаешь?

– А так, – ответил Аким, – как вторые петухи пропоют, идите к надолбам. Там вас ждать будут. А под утро я красного петуха пущу. Тогда и валите в город!

– С Богом! – сказал Гришка. Аким исчез.

Наступило томительное ожидание. Нельзя было ни громко говорить, ни люльки казаку раскурить, не то что огонь зажечь. Гришка, умевший узнавать время по звездам, обещался сказать, когда пора.

– Мы все поначалу на конях выедем, – сказал он, – а там пусть пешие бегут. Им ворота откроем!

– Ладно! – согласился Василий, весь дрожа от нетерпения.

Часы остались до мщения и радостного свидания.

Гришка подал знак. Казаки и Василий со своим отрядом двинулись к надолбам, Пасынков повел голытьбу в обход, к воротам. Кругом царило мертвенное молчание. Веяло утреннею прохладою. Василий подъехал к калитке, опущенной и задвинутой болтом.

Вдруг с верху стены раздался голос:

– Казаки?

– Мы, мы, братику! – отозвался Гришка

За калиткой зашевелились, потом она, тихо скрипя, поднялась кверху. Два человека вышли из‑под нее.

– Аким говорил зарева пождать! – сказали они.

– Тсс! – остановил их Василий.

Казаки массою надвинулись на них. Гришка обернулся и замахал плетью.

Прошло с полчаса. Восток стал бледнеть. Где‑то запел петух… заблеяла овца… замычал бык…

– Воеводе и не в ум! – сказали посадские.

– Тсс!..

Городские стены стали обрисовываться, и вдруг на одной башне показалось пламя.

Казаки вздрогнули.

– Тихо! – сказал Гришка.

Пламя росло… Ударил набат… пронесся шум, топот… Загудели набатные колокола. В это время с другой стороны показалось пламя.

– Едем, братцы! – радостно приказал Василий, и казаки один за другим стали въезжать через надолбы в городской посад…

Часть четвертая

I

Когда Иван Лукоперов замкнул дверь в светелку дочери, Наташа поднялась с полу, шатаясь, добрела до кровати и, упавши в нее ничком, залилась горькими слезами.

Закатились ее красные зореньки! Наступила тьма, тьма непроглядная!

Ничего она не понимала, ничего она не знала, но ясно было, что отец прознал про ее тайную любовь и теперь еще грозит беда неминучая и ее Васе. Так бы и побежала она до него, так бы и рассказала про все, что сделалось, а и того нельзя. Заперли ее, словно птицу в клетке, и нет ей свободы, нет ей выходу!

Лучше было бы, коли она давно, давно убежала бы с Васей. Жили бы они в тихом хуторке, в вишневом садочке. Никто бы не тревожил их, никакой князь на нее бы не зарился.

И, раздумывая думы свои, она плакала еще сильнее, еще горше, пока сон не смежил ее веки.

Было темно уже, когда она проснулась. Подле нее стояла Паша, зажигая светец, и таинственным шепотом говорила:

– Боярышня ты моя родная, скушай чего капелечку. Принесла я тебе поснедать и медку попить. Эх, сиротиночка ты моя горькая! Нет у тебя ни матушки, ни мамки, ни старой няньки!

– Паша, – сказала Наташа, садясь на постели, – скажи, что случилось?

Паша быстро юркнула к двери, посмотрела за нее, затворила, вернулась к Наташе и, сев на полу, зашептала:

– А случилась беда, боярышня! Беда горькая! Вчерась Сергей Иванович гостя свово проводил да назад, а тут наш‑то сокол, Василий Павлович свет, через тын. Сергей Иванович на него, а он на него! И пошло у них! Только наш‑то сокол Сергея Ивановича так отвозил, что тот еле домой дополз. Батюшке‑то и рассказал. Батюшка‑то твой и меня драть велел, да спасибо молодцам! Кричи, говорят. Я кричала, а они по полу били. Гневлив, беда!..

– Что же будет теперь, Паша?

– А того не знаю. Надо думать, Сергей‑то Иванович так не оставит, без отместки. Больно осерчал уж он. Зверем рычит. Тамотко лежит, в повалуше! Скушай, милая!

– Нет, Паша, не хочется. Не уходи от меня!

– Не смею, голубушка; не смею, родная; строго заказал: ты, гыт, дашь поесть и назад. Беда, коли увидит!

Наташа снова осталась одна. Черные думы охватили ее. Думала опять она о своей разрушенной любви, думала о страшной ссоре, жалела, что не бежала с Васильем, вспоминала проведенные с ним часы, а потом с ужасом думала о том, как отомстит за себя Сергей, и ни разу не раскаялась она в тайной любви своей.

Время шло. Светец догорел, зашипел и погас. Темнота ночи наполнила светелку, потом луна заглянула в оконце и палевым лучом пронизала темноту ночи.

Наташа смотрела на луну и думала: «Может, Вася смотрит на нее тоже и их взгляды теперь встречаются!»

Она не замечала, как идет время. Луна, светившая ей слева, долго освещала ее лицо, заливая уже все оконце светом, потом зашла с правой стороны, а Наташа все сидела под окном и думала думы. Это были уже не думы. Что‑то серое, тяжелое расплывалось по ее душе, и щемило ее сердце, и давило ее тоскою, и не давало вздохнуть.

Вдруг она вся вздрогнула и вскочила.

Со двора раздались крики, голоса; послышалось словно бряцание оружия, замелькали огни фонарей. Потом снова все стихло.

Наташа бросилась на постель, зарылась головою в подушки и дрожала от какого‑то непонятного ей страха…

Загорелось, засветилось яркое солнце. Дверь в Наташину светелку тихо скрипнула, и в нее скользнула Паша с ломтем ситного, намазанного медом, и с кружкою сбитня.

– Паша, что ночью было у нас? – тревожно спросила Наташа.

Девушка закачала головою и приблизилась к самому Наташиному уху.

– Беды, беды! – зашептала она. – Сергей‑то Иванович в ночь поднялся, да людей собрал, да с ними на Васильеву усадьбу пошел…

Наташа задрожала и зажмурилась.

– …Усадьбу‑то всю сожгли, а его, сокола‑то нашего, вытащили да бить начали. Розгами! Били, били, а он и дух вон. Его и бросили! Мне Первунок говорил. А его холопьев к нам привели!.. Боярышня, родная, очнись! Что с тобою? – в ужасе зашептала Паша. – Ах ты, напасть какая! Что я сделала!

Она стала трясти руки Наташи. Та очнулась и вдруг выпрямилась. Бледное лицо ее казалось лицом мертвеца, глаза же горели ярким пламенем.

– Ну! – горячо молвила она. – Если Васю он забил, он не брат мне больше, а ворог! Ворог! Ворог! – и, всплеснув руками, она упала в постель и залилась слезами. Паша вилась над нею, как голубь над голубкой, и под конец заревела сама, обняв свою болрышню.

Кроме слез, ничего у них на защиту не было.

Днем вошел к своей дочери хмурый, мрачный Лукоперов. Он сел на скамейку, гладя рукой свою длинную бороду, потер переносицу, провел рукою по лысой голове, наконец заговорил:

– Вот что, доченька, ты этого Ваську – разбойника из головы выбрось! Теперя к тому ж он и помер, так о нем и речей быть не должно. А к тебе вскорости князь Прилуков свататься будет, так о нем думай! Поняла?

– Поняла, батюшка! А с чего Василий помер?

– С чего? – старик совсем растерялся. – С чего? – повторил он. – А со смерти, доченька! – вдруг ответил он резко и встал. – Так помни! – прибавил он. – А пока што я тебя еще подержу на запоре, как ослушницу!

Он кивнул головою и вышел.

– Скрывают! – промолвила вполголоса Наташа – Самим зазорно! Ох, братец, братец, кровушка моя!

Слезы опять выступили на ее глазах, но она поспешно отерла их и села к пяльцам, но игла падала из ее руки, шелк путался и узор мелькал в глазах и двоился…