Великолепные руины - Меган Ченс

раздавшийся стук в дверь и решила, что заколю себя шпилькой, если в комнату войдет кузина без всяких признаков плохого самочувствия на лице. А в том, что их у нее не будет, я не сомневалась. Ведь она была Голди Салливан, а я была… я.

Но порог моей спальни переступила не Голди, а Шин – с подносом в руках, принесшим запах чем-то вроде кофе.

– Благослови тебя Господь! – схватила я чашку, прежде чем служанка поставила поднос. На нем были еще бекон и какие-то пирожные. Но ни одно, ни другое не показалось мне аппетитным в то утро.

Шин окинула меня критическим взглядом, но спросила только одно:

– Не хотите ополоснуться, мисс?

Мной овладело смущение. Что она могла подумать? Но наряду со смущением я испытала признательность Шин за ее предложение. И к тому моменту, как я искупалась, оделась и села перед зеркалом, предоставив китаянке атаковать мои спутанные волосы, я почти пришла в себя. Я наблюдала за тем, как Шин укрощала мои растрепанные пряди, ловко расправляя и приглаживая их, чего мне не удавалось никогда даже всеми десятью пальцами. И боролась с назойливым искушением покоситься на культю ее указательного пальца. Чтобы переключиться, я спросила:

– Голди все еще спит?

– Она уехала, мисс.

– Уехала? Куда?

– Я не знаю, мисс.

– Она ничего не сказала?

Шин только помотала головой и занялась очередной прядью. Глотнув кофе, я сказала себе: «Ничего страшного!» Кузина, без сомнения, догадывалась о моем ужасном самочувствии и не захотела меня будить. И все-таки мысль о том, что она уехала из дома, не сказав мне ни слова…

– Не похоже это на Голди, – пробормотала я.

Руки Шин замерли, и я взглянула на нее в зеркало. Вид у китаянки был такой, словно она хотела мне что-то сказать. Но уже в следующий миг она плотно сжала губы и продолжила расчесывать мои волосы. Но во время этой короткой паузы в выражении ее лица было нечто такое, что заставило меня вспомнить минувшую ночь и шаги в коридоре.

Шин обвила прядь вокруг своих пальцев и прицепила ее на место.

Еще одна прядь, еще одна шпилька. А потом Шин осторожно приложила пальцы к моим вискам и повернула мою голову к зеркалу, дав мне возможность восхититься ее искусной работой. Еще секунда – и она тихо (так тихо, что я сперва даже усомнилась, не почудилось ли мне это) сказала:

– Будьте осторожны, мисс Мэй.

Я попыталась перехватить в зеркале ее взгляд, но Шин отвела свои глаза в сторону. Закрепив последнюю шпильку, китаянка спросила:

– Вы наденете сегодня голубую юбку, мисс?

Мне следовало ее расспросить. Но вместо этого я решила, что опять допустила промах: «Наверное, Шин просто намекнула, что тут не принято расспрашивать о других домочадцах, и я переступила некую условную границу». Я ведь сама попросила служанку о помощи; ни стыдиться, ни смущаться из-за того, что она мне дала совет, тоже не следовало.

Но недоумение осталось при мне. Где была Голди? Куда она отправилась посреди ночи? Зачем?

– Спасибо, Шин, – притворилась я такой, какой учила меня быть матушка. – Да, пожалуй, голубая юбка лучше всего.

В доме не было ни Голди, ни дяди Джонни. И даже при наличии служанок и лакеев, передвигавшихся из комнаты в комнату, словно тени, я ощутила одиночество, странное беспокойство и – что хуже всего – отсутствие цели. Жизнь, проводимая подобным образом… Нет! Я не могла ее понять. Без своих собственных денег и достойной родословной я не могла считаться «хорошей» невестой. Но и остаться навсегда бедной родственницей, целиком зависящей от тети с дядей, я себе тоже позволить не могла.

Что же мне было делать? Куда себя девать?

Я вспомнила, что сказала мне накануне Голди о тете Флоренс в благотворительном комитете и о других дамах, миссис Олрикс и миссис Хоффман, организовывавших благотворительные балы. Об этом мне бы тоже хотелось расспросить тетю Флоренс, а заодно узнать, была ли ей эта деятельность интересной, приносила ли удовлетворение. Но мне надо было считаться с предостережениями дяди и не хотелось ее расстраивать. Тетя Флоренс хранила ключи от такого множества загадок, и сейчас – когда меня ничто не отвлекало – эти загадки всем скопом начали меня одолевать. Я не могла пойти к тете без разрешения. Но я вспомнила о стоявшем в ее гостиной кувшинчике из-под конфет в форме колокола Свободы – сувенире из прошлой жизни. У тети должны были сохраниться и другие вещи. Альбомы, может, дневники… А что, если я найду у нее письмо матушки? Я ведь ничем не наврежу тете, если поищу его сама?

Я выскользнула из своей спальни в коридор. «Вестник» уже лежал там на столе, среди фарфоровых фавнов, поджидая Голди. Я взяла газету – уже раскрытую на страничке светской хроники. Как же внимательно все слуги предвосхищали все желания и потребности кузины!

На последнем вечере в богемном клубе «Хай-Джинкс» разговор вращался в основном вокруг тайн Чайнатауна, хотя об опиумных логовах там, как ни странно, знали все и в мельчайших подробностях. Профессиональные гиды обычно рассказывают в Чайнатауне о сырых подвалах, в которые ведут петляющие тоннели под кумирнями, и игорных притонах. Но самое пикантное там не это, а маленькие комнатушки с соломенными тюфяками, в которых почитатели длинных трубок проводят в грезах свои вечера. То, что многие из этих почитателей часто упоминаются в новостях о светской жизни – секрет Полишинеля. Но почему дебютантка (чье имя всем известно) покупает шелка и вышитые домашние туфли не где-либо, а именно в китайских лавках? А светские львы (в числе которых известный архитектор и любимый всеми судья) предпочитают фланировать именно в этом районе? И как насчет матрон, которые по вторникам вдруг проявляют интерес к китайским рынкам?

Как же этот Альфонс Бандерснитч умел заинтриговать! Откуда он все это знал? И что за дебютантка отваживалась посещать опиумные притоны? Наверняка ее тоже снедала скука…

Знаменательное наблюдение недели: мисс Мэй Кимбл и ее кузина, популярная мисс Голди Саллливан, были подозрительно веселыми вчера в «Клифф-Хаусе» в компании мистера Джерома Белдена, мистера Томаса О’Кифа и мисс Линетт Уолл. Все пятеро наслаждались лучшим шампанским из ресторанного меню. Как всегда, мисс Мэй Кимбл была у всех на устах. А мистер Эдвард Хертфорд сопроводил всю эту тепленькую компанию домой.

Как всегда, у всех на устах? В этой фразе не было ничего чрезмерно критического и тем более осуждающего. Но я пришла в ужас. Я и понятия не имела, что Альфонс Бандерснитч находился