Письма. Часть 2 - Марина Цветаева

Пишу второпях, утром под шум примуса и Муркин тончайший, нежнейший, протяжнейший визг (деликатное упоминание о том, что мокр).

Ваши последние письма получила (О<льги> Е<лисеевны> с письмом Вадима и вчера Адино — Аля). Отвечу как следует, но сейчас спешная оказия, не хочется пропускать, едут Булгаковы[287] и Исцеленновы (оказ<ывается>, два Н).

Мур цветет: громко смеется, хорошеет, тяжелеет, очаровывает всех. Катя Р<ейтлингер> неожиданно вышла замуж. У Веры Андреевой скарлатина, увезена на 11/2 месяца в барак, в Прагу, с А<нной> И<льиничной> беседуем через забор. Скоро пришлю карточки Катиной свадьбы, мы с Алей были и снимали. Еще из новостей: монах: задолжав всем (в частности, Беранеку тысяч десять) и пропавший без вести который месяц, оказался «сидящим на земле» (т. е. вспахивающим ее) в Словакии. Увез безвозвратно Сережино непромокаемое пальто. Честнейший Р<у>дин до сих пор не выслал ни кроны долга, и С<ережа>, покрывая, до сих пор без редакторского жалования. В следующем письме напишу о «дорогом» (кажется — все-таки в кавычках!). Сталинский живет рядом, в Ржевницах, и навещает исключительно Пешехоновых (нашел!).

Починила себе все зубы (три золотых коронки) и задолжала врачу 800 кр<он>. (В лавки долг — больше тысячи.)

На этом кончаю и целую.

МЦ.

<Приписка на полях:>

У С<ережи> флегмона: вся рука изрезана. На перевязи. Не сможет писать еще больше месяца.

КОЛБАСИНОЙ-ЧЕРНОВОЙ О.Е., ЧЕРНОВЫМ Н. В. и А. В

Париж, 18-го апр<еля> 1926 г., воскресение

Дорогая Ольга Елисеевна, Наташа, Адя,

Не примите за злую волю, — у меня просто нет времени, нет времени, нет времени. Никогда ни на что.

Скоро отъезд.[288] Завалена и удушена неубранными вещами — чемодан без ключей — тащиться к слесарю? а где он? — хочется курить — гильзы вышли — пропали Муркины штаны — и пр. и пр. А посуда! А обед! А рукописи!

С<ергей> Я<ковлевич> всецело поглощен типографией, у Мирского[289] заболела мать, кроме того — живет за городом. Неорганизованный быт — вот моя единственная трагедия. Не помогли бы и деньги. Или уж — без счета!

Точного дня отъезда не знаю, не позже 22-го, а то придется пережидать Пасху, а Мур и так зелен, как все дети Парижа. («C’est l’air de Paris qui fait зa[290]».)

_______

Едем мы в St. Gilles-sur Vie. 2 комн<аты> с кухней — 400 фр<анков> в месяц. Газ. (Везде керосин и топка углем.) Место ровное и безлесое — не мое. Но лучшее для детей. Пляж и море — больше ничего. В глубь страны — огороды и лужайки, но какие-то неопределенные (пересеченная местность, выгодная для войны, но — когда войны нет?).

Сняла на полгода и уже внесла 1/2 суммы. Вторую — при выезде. Те же комнаты в сезон ходят по 700–800 фр<анков>. В общем, не дешево, но дешевле, чем все по соседству (была везде). Хозяевам вместе 150 лет — рыбак и рыбачка. Крохотный, но отдельный садик для Мура. Это даст мне возможность утром, готовя, писать. Дети будут пастись в саду. После обеда — на море.

_______

Новости: М. С. Булгакова выходит замуж за моего знакомого Радзевича. Видела и того и другую. С обоими встретилась очень хорошо. Хочу помочь, пока здесь, чем могу. С свадьбой торопятся, оба из желания закрепить: она — его желание, он — свое. Ни у того ни у другого, конечно, ни carte d’identite,[291] ни метрики. Необходимо добыть.

У нас ярмарка, — последний привет La Villette.[292] Сегодня Аля идет с Володей.[293]

Спасибо за чудное мыло, фартучек, яичко, веточку. (Два листика последней, увы, ушли в суп!) Давно поблагодарила бы, если бы не заколдованный круг суток.

_______

Мур вырос и похудел, явно малокровен, скорее нужно увозить.

_______

Недавно заходил Невинный — проездом из Цюриха в Париж. Просил кланяться всем.

Пока до свидания. Напишите — как ваши планы? Очень хочу осенью жить в Hyиres,[294] если не уеду в Чехию. В Париж не хочу или — возможно меньше.

ЛЯЦКОМУ Е. А.[295]

Вшеноры, 18-го декабря 1924 г.

Дорогой Евгений Александрович,

Огромное спасибо за Ольгу Елисеевну.[296] Сегодня Ваше письмо Заблоцкому будет доставлено, посмотрим, заартачится или нет.[297]

Если деньги все-таки удастся получить, непременно сообщу Черновой, чьему участию она обязана этой удаче.

Сердечный привет и благодарность.

М. Цветаева

Вшеноры, 23-го февраля 1925 г.

Дорогой Евгений Александрович,

— Выручайте! —

17-го февраля, во вторник, умер Никодим Павлович Кондаков (смерть замечательная, при встрече расскажу), а 18-го в среду С<ергей> Я <ковлевич> должен был держать у него экзамен. Узнав, я, несмотря на горе по Кондакову, сразу учла трудность положения и посоветовала С<ереже> обратиться к Вам. Он же, по свойственному ему донкихотству, стал горячо возражать против устройства своих личных дел в такую минуту («что значат мои экзамены рядом со смертью Кондакова» и т. п.).

Поэтому, беря на себя неблагодарную роль Санчо-Пансы,[298] действую самостоятельно и сердечно прошу Вас подписать ему экзаменационный лист, который прилагаю. Остальной минимум (греческий, Нидерлэ) сдан блестяще.

— Суждено Вам быть благодетелем моего семейства! —

Не удивляйтесь незаполненности экзам<енационного> листа, — боюсь напутать с точным названием Вашего курса[299] и чешской орфографией.

Сердечный привет и — заранее — благодарность.

МЦ.

Адр<ес>: Vsenory, c. 23 (p.p.Dobrichovice) u Prahi.

БУЛГАКОВУ В. Ф

Вшеноры, 11-го января 1925 г.

Милый Валентин Федорович,

Посылаю Вам Нечитайлова, — сделала, что могла. Одну песню (Московская Царица) я бы, вообще, выпустила, — она неисправима, все вкось и врозь, размера подлинника же я не знаю. (Отметила это на полях).[300]

_______

Стихи Туринцева прочитаны и отмечены. Лучшее, по-моему, паровоз. «Разлучная» слабее, особенно конец. Остальных бы я определенно не взяла. Что скажете с Сергеем Владиславовичем?[301]

_______

А у Ляцкого я бы все-таки просила 350 кр<он> за лист,[302] — все равно придется уступить. Если же сразу — 300, получится 250, если не 200 кр<он>.

_______

По-моему, можно сдавать, не дожидаясь Рафальского, — С<ергей> Я<ковлевич> никак не может его разыскать. Жаль из-за 2–3 стихотворений задерживать. Вставим post factum.

Трепещу за подарок Крачковского. О Калинникове Вам С<ергей> Я<ковлевич> расскажет. Два листа с лишним (не с третьим ли?!) Немировича[303] — наша роковая дань возрасту и славе.

_______

Пока всего лучшего, желаю Вам (нам!) успеха. Очень тронута печеньем, — спасибо.

МЦ.

Вшеноры, 17-го января 1925 г.

Милый Валентин Федорович,

Отвечаю по пунктам:

1) Юбиляру[304] верю нб слово,[305] это все, что Вам — С<ергею> В<ладиславовичу> — мне — остается.

2) Поэму Бальмонта оставляю на усмотрение. Ваше и С<ергея> В<ладиславовича>.[306] Если вы, люди правовые, такую исключительность предпочтения допускаете (Б<альмон>т единственный «иностранец» в сборнике) — то мне, как поэту и сотоварищу его, нечего возразить. Меньше всего бы меня смущало поведение К<рачков>ского.[307]

3) Калинников. — Гм. — Из всего, мною читанного, по-моему, приемлема только «Земля». Либо те две сказки. Остальное явно не подходит. Будьте упорны, сдастся.

4) О Туринцевской «Музыке».[308] Согласна. Но если пойдет поэма Б<альмон>та с посвящением К<рачков>скому, не согласна. — Некий параллелизм с Крачковским. — Не хочу. — А снять посвящение — обидеть автора.

5) Нечитайлова жалко.[309] Но, пожалуй, правы. Кроме того, он кажется не здешний, будут нарекания.

6) «Примечаний» С. Н. Булгакова не брать ни в коем случае. Напишу и напомню. Он первый предложил примечания, за тяжестью, опустить. А теперь возгордился. Статьи он обратно не возьмет, ибо ее никто не берет, даже без примечаний.

7) Р<афаль>ского я бы взяла, — в пару Туринцеву. С<ергей> Я<ковлевич> Вам стихи достанет. Не подойдут — не возьмем.