С носом - Микко Римминен

Он, похоже, и не заметил, что в доме гости, и так как Ирья вдруг застопорилась, я решила изобразить что-то вроде громкого покашливания.

— Надо же, — промычал муж Ирьи и повернул угловатую щетинистую голову в сторону двери, заметив, что там кто-то стоит.

— Это Ирма, — сказала Ирья.

— Добрый день, — сказала я.

— Добрый. И простите, что я вот так, я не знал, что вы там стоите. Но вы только гляньте на него.

Он опять уткнулся взглядом в плоский телевизор, стоявший на бескнижной книжной полке. По-моему, ничего особенного там не было, ни в телевизоре, ни в программе, какого-то семи-восьмилетнего парнишку посадили за черный рояль, в глаза бросалась, пожалуй, только костюмная скованность его тела.

Мужчину же поведение этого парня явно раздражало, он продолжал на него смотреть и шипеть, а я стояла в полном недоумении. Но тут Ирья сказала: пойдем-ка сварим кофе, и я ошарашенно, но с благодарностью последовала за ней.

— Это был Рейно, — сказала Ирья, поставив кофейник на плиту и сев за стол. — Он сейчас в вынужденном отпуске.

— Ох! — вскрикнула я. За стеной у Ялканенов послышался приглушенный крик и грохот, от которого одни из каповых часов сдвинулись на сантиметр со своего места, и в голове промелькнуло: просто не может быть, чтобы и там были семейные разборки, у Ялканенов, у этих милых Ялканенов. — Совсем из головы вылетело, — сказала я Ирье, которая не обратила на шум за стеной никакого внимания. — Извини, я думала, он болен или еще что-то.

— Заболеешь тут, если привык всю жизнь работать.

— Да, нелегко это, — проговорила я натужно. — Сидеть целый день дома.

В последнее предложение закрался тон, который сын наверняка назвал бы дипломатичным, и я ужаснулась собственным словам, ведь это надо же было сморозить такую нелепость, наверное, я обидела ее, Ирью, ведь она как раз целыми днями дома и сидит. Тут не могло спасти даже то, что меня-то вообще можно было назвать профессором, или советчиком, или специалистом, или консультантом по домоседству, но Ирья, конечно, об этом не знала, и мне так хотелось поговорить с ней по душам обо всех этих длинных, пыльных, тихих и одиноких днях, проведенных дома, но я была для нее человеком занятым. Довольствовалась тем, что просто сгладила предыдущую фразу:

— Не то чтобы в этом было что-то предосудительное. В сидении дома. Конечно, если привыкнешь.

— Да, — вздохнула Ирья. Ее что-то тяготило, это было видно по взгляду, который рассеянно скользил по кухне.

— Оно, конечно, совсем другое дело, пока не привыкнешь. То есть что это я, право, совсем запуталась. Так вот. Хотела сказать, что не всегда оно комфортно, на работе. Иногда и дома очень хорошо. Да.

— Да.

— А мне кофе будет? — послышалось из гостиной.

— Будет! — вскрикнула в ответ Ирья так внезапно, что я даже вздрогнула. Где-то под сердцем пробежал холодок, как будто ледяная жидкость разлилась по телу.

— Ну конечно, кто-то ведь должен работать.

— Да, — снова сказала Ирья, и я испугалась еще больше, вдруг она обиделась, или опечалена чем-то, или просто не в настроении, потом она встала, налила кофе в кружку с божьими коровками и отнесла мужу, а у меня тем временем появилась секунда, чтобы как-то организовать и сдержать поток мыслей, и я была Ирье за это очень благодарна, я словно пыталась построить из сырых куриных яиц нечто цельное и прочное. Решила сосредоточиться на бытии, оказалось, что это в общем-то не так уж и сложно, слушала, как вздыхает кофейник, как тикают каповые часы, после недавних тарелок с городами они казались родными, хотя оставались при этом жутко уродливыми; мысль об уродстве я даже нашла забавной, ведь теперь я знала, что Ирья думала об этих часах; подумалось и о том, что, может быть, особенно сильно они раздражают ее сейчас, когда обстановка в доме напряженная.

Ирья совершенно беззвучно вернулась в кухню, вошла как раз у меня за спиной. Подливая кофе, она пробормотала что-то вроде: вообще-то он не плохой. Я даже не сразу сообразила, о чем она. Внезапно до меня дошло, кто этот «он», и понимание заволокло мой ум, как большая и жуткая подводная тень.

— Конечно! — вскрикнула я настолько пронзительно, что даже ушам стало больно.

Ирья никак не отреагировала на мой поросячий визг, она села за стол, отхлебнула кофе, посмотрела в окно и сказала:

— Хорошо, хоть не сильно пьет. Большинство из его друзей-работяг уже с пятницы в дым пьяные. Звонят из какого-нибудь кабака, типа «Не ждали», каждые полчаса и зовут туда.

Я попыталась оценить длительность запоя и пришла к выводу, что сегодня вторник. Не так уж и долго, насколько я понимаю, вот если бы прошло уже несколько недель отпускного пьянства, то тогда, конечно, другое дело, все это я поспешила облечь в слова, но застопорилась в первую же секунду, стараясь подобрать как можно более подходящую и мягкую форму, на том и скисла; вернувшись обратно к действительности, почувствовала, что в уголке правого глаза начинается какое-то невнятное подергивание. Перевела взгляд направо и заметила, как за окном по стволу дерева вверх шмыгнула шустрая белка. Было такое ощущение, что это именно она подергивала меня за край века.

— Ах да, твой бумажник, — сказала вдруг Ирья.

— Бумажник?

— Ну как же? — спросила Ирья, оторвав взгляд от темного и холодного стекла духовки, в которое она смотрела, явно тоже успев побывать где-то совсем далеко отсюда. И конечно, по всему этому было видно, как нелегко дается такое испытание их бюджету, несмотря на все ее прежние речи. Хотелось прекратить все это мое наступление и уйти, оставив их в покое, но все же я решила сначала вернуть ее к действительности, Ирью, напомнив, что речь шла о бумажнике, она ответила с грустью, что, похоже, у нее сегодня что-то с головой, а потом мы просто улыбнулись друг другу слабой, едва заметной улыбкой. Тем не менее у нее в руках вдруг оказался мой бумажник, не знаю уж, из-под какого стола она его достала, но он внезапно возник на столе, черный комочек, похожий на измученный внутренний орган, лежащий на вощеной скатерти «Маримекко» с крупными жидкими цветами, похожими на сырые яйца. Через несколько секунд после того, как Ирья положила его на стол, он сдулся и осел, словно принял более удобное положение.

Мы обе смотрели на бумажник. Предсказанный стариком Хятиля дождь отбивал бодрую барабанную дробь по стеклу. Я взяла свое деньгохранилище со стола и принялась изучать его содержимое, он был пуст, как и прежде, да и чему там было быть, водительские права, старый чек и прочая ерунда.

— Можно было с ним и не торопиться, — усмехнулась я, но без улыбки, конечно.

Ирья, вероятно, подумала, что я там чего-то недосчиталась и поспешила возразить, возможно, она подумала, что я смутилась из-за обнаруженной недостачи и худобы бумажника. Мне пришлось успокоить ее: пусть не вздумает волноваться, я ведь им совсем не пользуюсь, бумажником, я больше люблю кошельки, вот, смотри. И я достала из сумки свой сморщенный мешочек и позвенела им, как уличный музыкант, Ирья засмеялась и сказала: ты, значит, тоже, и достала свой. Это был кошелек Акционерного банка, не менее дряхлый, чем мой. Вот мы так сидели и звенели кошельками, словно победители, и смеялись — немного грустно, но все же вместе.

Потом мы долго молчали. Смотрели на ворону за окном на ветке клена, помешивали кофе и вздыхали. Рейно вошел за добавкой, но разговаривать не стал, в животе опять возникла пустота, так что пришлось взять кусочек булочки. Оказавшись внутри их натянутых отношений, я сразу ощутила на спине что-то липкое и неприятное, словно туда вылили что-то холодное и вязкое, вроде пюре.

А потом, когда молчание затянулось настолько, что надо было либо сказать что-то, либо уже уйти, зазвонил телефон. Звонил сын, и я была ему страшно благодарна, но не ответила, подумала, что это хороший предлог, чтобы встать и непринужденно уйти, телефон продолжал жужжать, я стала поспешно закапывать бумажник в сумку, пытаясь объяснить Ирье, что звонит сын, что он должен забрать меня, что он, пока я сидела у нее, ездил по делам и мы договорились, что он пустит звонок, когда будет подъезжать. Слова, казалось, застревали в горле, оно вдруг стало тесным, будто с колючками внутри, сначала оттуда вырывались только сухие, древесно-стружечные хрипы, но потом мне наконец удалось донести свою мысль до слушателя и начать пробираться к выходу.

Ирья стояла посреди кухни, терла полотенцем в красно-белую клетку внутренность кружки и со слегка начальственным видом смотрела на остывающий кофейник. Я стала продвигаться к прихожей. Ирья очнулась и отправилась провожать меня до двери. В гостиной на диване сидел ее муж, держал в руках пульт от телевизора и в оцепенении всматривался в темный экран. Стало жаль их обоих.

В дверях обнялись. Это произошло совершенно естественно, как бывает у друзей и хороших знакомых, без всяких жеманных хореографий.