Настоящая любовь - Мэри Бэлоу

Он пребывал в сильном замешательстве. Взбираясь на холм, еле переставлял ноги. Ведь он знал, что его там никто не ждет. Если сомневался еще неделю назад, то теперь знал точно. Все оказалось гораздо хуже, чем он думал.

Вчера он послал семье Парри продукты — сам пойти не решился. И передал с посыльным просьбу, обращенную к главе семейства, зайти к его управляющему и справиться насчет работы у него на ферме. Харли дал ему понять, что не в его правилах нанимать фермеров, потерявших свои фермы, так как один этот факт свидетельствовал об их нерадивости. Но Герейнт пригвоздил его строгим взглядом голубых глаз и решительно заявил, что придется сделать исключение из правил.

Продукты вернулись обратно, а с ними вежливый отказ от предложения поработать. «Видимо, Уолдо Парри был не из тех, кто принимает подарки. А если и принимает, то по крайней мере не от человека, который сначала уничтожил его», — подумал Герейнт. Он был удивлен и разгневан, а потом вспомнил, как несколько раз старый граф присылал им с матерью одежду и еду, а мать всегда возвращала все обратно, хотя сама вместе с сыном мерзла в обносках и животы у них сводило от голода. Она не могла принять милость от человека, который отказывался признать в ней законную невестку, а в Герейнте своего законного внука, как-то раз объяснила мать, обнимая его худыми руками и проливая слезы ему на щеку.

Его вторая попытка совершить доброе дело также полностью провалилась. Он долго и мучительно обдумывал, как вернуть лошадей и коров, отнятых у Глина Бевана — к своему стыду, он обнаружил, что это действительно случилось после его возвращения в Тегфан, — и отказался от этой мысли. Такой поступок мог посеять смятение у остальных фермеров и вполне справедливо разозлить тех, кто заплатил десятину. Вместо этого Герейнт послал записку, в которой говорилось, что Глин Беван может бесплатно одалживать одну из рабочих лошадей Тегфана на время сева, сбора урожая или когда она ему понадобится.

Теперь он был вынужден признать, что поступил неуклюже. Но это была искренняя попытка исправить бедственное положение фермерской семьи, в котором он видел и свою вину. Пришел ответ. Глин Беван покорно благодарит, но, по всей вероятности, ему не представится случай воспользоваться собственностью его сиятельства.

Они недовольны тем, как он с ними обращается, думал расстроенный Герейнт, вспыхнув от гнева, а сами не позволяют ему изменить хоть что-нибудь.

Но он не собирался отступать. Не собирался прятаться. Все равно он им поможет, так или иначе. В поместье Тегфан обязательно произойдут изменения, и если он скажет свое слово, то в соседних поместьях тоже.

Итак, он отправился на день рождения к миссис Хауэлл. В конце концов, ведь его тоже пригласили, хотя и невольно. Но даже если бы и не пригласили, все равно землевладельцу следовало отдать дань уважения этой почтенной женщине в честь такого знаменательного события.

Приближаясь к дому, он подумал, что там будет Марджед. Эта мысль не оставляла его с той минуты, как он решился пойти на праздник. Она даже не посмотрит в его сторону. Для его собственного спокойствия было бы лучше держаться от нее подальше. Но он знал, что именно мысль встретить ее там повлияла на его решение отправиться в гости.

Он вновь ее увидит — и в таком месте, где, возможно, она не сумеет открыто оскорбить его. Хотя с Марджед ни в чем нельзя быть уверенным.

Уже подойдя к долгу, он все еще сомневался, что осмелится войти внутрь. Он замер у дверей, прислушиваясь к голосам. Но тут краем глаза заметил какое-то движение. Он повернул голову и увидел, что кто-то остановился в дальнем конце подворья, рядом с курятником. Маленькая женщина. Сирис Вильямс, решил он, хотя не был уверен из-за темноты. Но она разглядела его и уже присела в книксене. Он ответил ей кивком.

Ему ничего не оставалось, как поднять руку и постучать в дверь. А когда она открылась, он увидел, что кухня до отказа забита людьми. Все повернули головы, чтобы посмотреть, кто там опоздал. Наступило молчание, сопровождавшееся удивлением и неловкостью, отступать было некуда. Ему пришлось переступить порог, снять шляпу и поздороваться с каждым, кто обратил на него взор.

Глава 9

Испортил весь праздник, подумал Герейнт несколько минут спустя, после того как Айанто Ричардс спас его, выйдя вперед, чтобы поприветствовать гостя. Он прошествовал к камину, где восседала миссис Хауэлл, — проход для него освободился как по волшебству, — поздравил се с днем рождения и завел разговор с непринужденной легкостью. Этому умению он выучился давно и так часто оттачивал его на практике, что оно стало чуть ли не привычкой. Затем рядом с ним оказался преподобный Ллуид и занял его беседой.

Молчание сменилось тихим гулом голосов. Все вновь заговорили, но как-то настороженно, подумал Герейнт. Для такого большого собрания и по такому случаю, да еще с таким угощением, от которого, как он заметил, ломился стол, праздник был не очень веселым. Но он готов был поклясться, что до его прихода здесь было весело и веселье вновь воцарится, когда он уйдет.

Он должен уйти. Свой долг он уже выполнил. Характер показал. Пора было оставить обитателей дома с их гостями, чтобы они могли как следует попировать. Алед старался держаться в стороне и даже не смотрел на него. А еще друг называется.

Герейнт вдруг вспомнил, как однажды мчался, взволнованный, домой, торопясь рассказать новость: в часовне состоялась свадьба, а потом все собрались в доме отца невесты на пир. Перед домом выставили два длинных стола, заставленных едой. Ему удалось схватить большую булку, скатившуюся на землю, а мистер Вильямс увидел его и швырнул пригоршню мелких монет. Герейнт показал матери сокровища и осторожно переломил булку пополам, чтобы поделиться с ней.

Это был, наверное, единственный случай, когда он видел, что мама плачет. Она села, обняла его и рассказала о праздниках, на которые ходила в молодости, когда была просто дочерью священника — того, которого сменил преподобный Ллуид. Это были самые чудесные дни, поведала она с болью и печалью в голосе. И не только потому, что там царило веселье и угощение было на славу, но и потому, что вокруг были неравнодушные, любящие люди и ее не покидало чудесное ощущение, что она одна из них.

Да, думал Герейнт, когда-то он был изгоем, потому что любовь этих самых людей имела предел, не распространяясь на тех, кто, как они считали, нарушил их строгие моральные устои. Он и сейчас был изгоем — возможно, не без оснований. Но даже если и так, он пытался и раньше и теперь проявлять доброжелательность и сочувствие к их проблемам, а они не давали ему ни малейшего шанса.