Библиотекарь - Михаил Елизаров

Возле развилки с указателем «Камышево» мы притормозили. Спустя несколько минут подкатил ветхого образца ГАЗ с рифленым, вытянутым, как у грузовика, рылом. Я увидел Маргариту Тихоновну, она помахала нам рукой, и мы тронулись за автобусом.

Вскоре асфальт сменился бетонными плитами, затем щебенкой. Дальше нас принялась трясти грунтовая дорога с вековым следом колес, похожим на рельсы, только вывернутые наизнанку, внутрь окостеневшей земли. Вокруг лежали вымершие поля. Столбы электропередачи выглядели как обглоданные заразой деревья, а фарфоровые чашки на перекладинах смотрелись грибными наростами. Где-то далеко, за много километров, мерцали крошечные алые огоньки цивилизации.

Наконец, мы остановились и начали спешно выгружаться. Кроме наших, из автобуса вышли больше двух десятков человек – это были обещанные помощники от колонтайской читальни, а также добровольцы Симонян и Буркина.

В полной тишине люди готовились к сатисфакции. К нам подошли Маргарита Тихоновна, старшая Возглякова, Тимофей Степанович, Саша Сухарев и незнакомый мне читатель Николай Тарасович Иевлев – настоящий исполин двухметрового роста, широкоплечий, с могучей, как пень, шеей. Иевлев был наголо обрит, через его лоб и щеку пролегал глубокий с белым дном шрам, похожий на пекарскую зарубку на батоне.

Тимофей Степанович взглядом одобрил шкатулку с Книгой и склонился над сумкой. Старик вынул и нахлобучил на голову шапку-ушанку, снаружи укрепленную металлическими бляхами, облачился в тулуп, плотно обшитый кольцами от колодезной цепи, и подвесил к поясу шило. Достал чугунный шар, видимо, отпиленный от гантели – на шаре была выбита цифра «10», – положил его в брезентовый мешок и крепко подвязал у основания шнурком, превратив в подобие кистеня. Затем, демонстрируя удаль, легко вскинул мешок, раскрутил над головой и обрушил в землю – шар оставил внушительную вмятину.

Таня спрятала лицо за фехтовальной маской. Возгляковы и Маргарита Тихоновна, повязавшись толстыми платками, надели сверху простые строительные каски, а Оглоблин, Вырин, Пал Палыч и Сухарев – мотоциклетные, причем у Вырина и Оглоблина вместо пластиковых забрал были приделаны стальные, с глазными прорезями. Игорь Валерьевич Кручина надел старинную пожарную медную каску. Могучий Иевлев, видимо, для дополнительного устрашения врага, выбрал себе немецкую военную каску, Провоторов же взял советскую, а Луцис – авиационный шлем, ради которого он снял очки. Штурман Ларионов натянул танкистский кожаный шлем с поролоновой прокладкой на макушке, а травматолог Марат Андреевич голову вообще ничем не прикрывал, уповая на собственную ловкость.

Броня тоже была самая разнообразная. Луцис по всей одежде сделал небольшие карманы и рассовал в них защитные пластины. У Возгляковых в стеганые пазухи ватных штанов и телогреек были вставлены стальные полосы. Игорь Валерьевич надел настоящую кирасу, отчего стал похож на самовар. У Вырина кожаную куртку покрывала чешуя советских рублей – пошло, видимо, не меньше пятисот монет. Заметив мой заинтересованный взгляд, Гриша пояснил: «С десяти лет на мотоцикл копил, а потом Союз развалился, деньги обесценились, вот хоть теперь от них польза…»

Доспехи Пал Палыча представляли собой искусно соединенные то ли проволокой, то ли шнурками паркетины. Марат Андреевич соорудил длинный, до колен, панцирь из плотного линолеума. Гигант Иевлев носил сооружение, чем-то напоминающее мушкетерский плащ, из одеревеневшей толстой кожи. Сухарев облачился в брезентовую робу с часто нашитыми солдатскими звездчатыми пряжками, а Ларионов укрепил ворсистую шинель грубыми сапожными подошвами. Оглоблин в миру работал дрессировщиком служебных собак и поэтому принес специальный защитный комбинезон, ватные рукава и штанины которого не прокусил бы и крокодил. На Тане была войлочная куртка, сбитая до валеночной твердости. Маргарита Тихоновна надела короткую дубленку, сверху для прочности оклеенную толстой пеньковой веревкой.

Колонтайские читатели все как один практично обрядились в хоккейное снаряжение, с перчатками, наколенниками и щитками на бедрах и голенях, только шлемы у всех были вратарские, с белыми пластиковыми личинами.

Рядом с колонтайцами боевые наряды широнинцев напоминали беспорядочную экипировку зазеркальных Труляля и Траляля, с той разницей, что это зрелище вовсе не выглядело забавным.

К нам подошел расхваленный накануне Гаршенин. Совсем не богатырского вида, носатый, худой и высокий, он очень смахивал на петуха. Сходство усиливали длинные, острые, точно клювы, шипы, торчащие из его сапог спереди и сзади. Такой же клювастой обувью обзавелись и некоторые его бойцы. Вооружены добровольцы были косами, вилами на длинном древке, пожарными баграми, превратившимися в рогатины с длинным острием и крюком. Многие имели маленькие деревянные или плетеные, как лапти, щиты.

Я с обреченным интересом наблюдал за всем этим, пока Маргарита Тихоновна не обратилась ко мне:

– Алексей, а что же вы до сих пор не одеты? Мы же выступаем с минуты на минуту!

Получалось, дядин мотоциклетный шлем и куски протектора – теперь я понимал их прямое назначение – остались в шкафу.

– Мальчики, нет слов… Денис, ты же собирал Алексея?

– Я его спросил, он сказал, что собрался, я и подумал…

– Н-да, накладочка получилась… – Маргарита Тихоновна покачала головой. – Мы не можем выпустить Алексея в таком виде…

Я вздрогнул от нахлынувшей надежды:

– А может, я вас здесь подожду, а? – и запнулся.

На лицах стоящих вокруг читателей промелькнуло удивление.

– Алексей, ты не переживай, – виновато сказал Луцис, – я отдам тебе свое…

– Погоди, Денис, – вмешался Игорь Валерьевич. – Не налезет на Алексея твоя кольчужка. Маловата.

– Ой, ребята, с вами не соскучишься. Сейчас придумаем что-нибудь… – Маргарита Тихоновна подошла к нашим соседям. – Товарищи, миленькие, извините, у нас проблема, у Алексея Вязинцева ни оружия с собой, ни защитной одежды. Выручайте…

Я слышал, заворчали колонтайские «хоккеисты» – мол, это же не баловство, разве можно забывать самые необходимые вещи, в первый раз, что ли, а Маргарита Тихоновна кротко отвечала: «Да, именно, в первый раз».

Колонтайцы нашли матерчатый строительный шлем с подкладкой, пахнущей кислятиной, и две холщовых сумки, внутрь которых вложили небольшие печные противни. Ручки у сумок были довольно длинными, чтобы надевать эти простейшие латы через голову.

Увидев противни, Вырин резко стянул обитую рублями куртку:

– Бери, Алексей, почти твой размер.

Я отказывался, надеясь, что моя трусость хоть отчасти смахивает на благородство:

– Гриша, а сам как будешь? Тебе ведь нужнее!

Но неумолимый Вырин почти силой заставил меня облачиться в тяжелую броню, приговаривая:

– Я уже привык, обойдусь.

В плечах куртка оказалась чуть узковата, и натянувшиеся рукава едва прикрывали запястья, но в целом сидела нормально. Тимофей Степанович пожертвовал свою ушанку. Луцис дал спортивные наколенники и пластиковые щитки для бедер, Мария Антоновна Возглякова – грубые кожаные перчатки, Иевлев прикрепил на мое левое предплечье сделанный из половинки трубы стальной нарукавник.

В качестве оружия я получил дубину, утяжеленную ребристой насадкой, – кажется, это была какая-то деталь, возможно, шестеренка особо крупного механизма.

– Во здорово! – обрадовался моему виду Луцис. – Как Богдан Хмельницкий с булавой.

Я напряг челюсти – в расслабленном состоянии зубы вдруг начали выбивать дробные костяные трели.

– Маргарита Тихоновна, – осторожно спросил я, облизываясь от пересохшего на губах страха, – а откуда вы знаете, что против нас не выйдут люди с ружьями?!

– Исключается. Строжайше запрещено.

– Кто запретил? Терешников?

– Задолго до него… Это правило, неписаный закон.

– А вдруг обманут?

– Там наблюдатели, секунданты, следят, чтоб все честно было, – вмешался Луцис. – Не беспокойся.

– Вот сам подумай, – пробасил Иевлев, – у тебя пистолет, а у меня автомат – какая же это сатисфакция?

– Это уже тир! – пошутил Оглоблин.

– Но есть свои хитрости, – подытожил Сухарев. – Вот, к примеру, – он продемонстрировал подшипник размером с теннисный мяч. – В нем весу больше килограмма, если в голову попадет, мало не покажется.

– Может, я здесь вас подожду? – тихо пробормотал я, уставившись в землю. – Ну, пожалуйста…

Сколько же времени утекло с того момента, а я до сих пор испытываю горчайший стыд за те сбивчивые трусливые слова…

Меня плотным кольцом окружали широнинцы. В их сочувственных сердечных взглядах я не увидел и тени насмешки или осуждения. Раньше так смотрели только родители, когда я, провинившийся дома или в школе, стоял перед ними и не каялся, осознавая, что всякая моя вина ничтожна в сравнении с той любовью и всепрощением, что испытывают ко мне эти люди.