Очень уж краткая история человечества с древнейших времен до наших дней и даже несколько дольше - Игорь Бестужев-Лада

Но у Госпожи Истории свои Законы. После Начала — обязательно будет и Конец. За Возрождением — обязательно последует Упадок (без гарантии скорого нового Возрождения, потому что возможны разные варианты).

Глава 7

Декаданс (Упадок)

Упорен в нас порок, раскаянье — притворно,

За все сторицею себе воздать спеша,

Опять путем греха, смеясь, скользит душа,

Слезами трусости омыв свой путь позорный.

Когда счастливое младенчество, шаловливое детство, озорное отрочество и пылкая юность остаются позади, наступает зрелость — всезнающая, всемогущая, уверенная в своей бесконечности. Только самым отъявленным меланхоликам да еще способным наблюдать, размышлять и сравнивать приходит в голову, что всякая зрелость неизбежно переходит во все более пожилой возраст, затем в старость, а затем в глубокую старость, с ее дряхлостью, инфарктами, инсультами и прочими конвульсиями. От горького осознания которых спасает сначала старческий маразм, а потом смерть-избавительница.

Иногда этот процесс затягивается, и наступает патология, именуемая долгожительством. Это похуже дряхлости, потому что внутри все болит, а вокруг все ужасно раздражает (потому что оно не похоже на времена юности или хотя бы зрелости). Но рано или поздно конец все равно наступает. Правда, лишь для тебя одного. Потому что, говоря словами поэта, равнодушная природа продолжает красою вечною сиять. Жизнь продолжается, только не такая, как твоя, качественно иная. И это, как ни странно, тоже огорчает, хотя должно бы радовать.

Во второй половине XIX века, казалось, все издержки Ренессанса позади, а впереди, даже если считать минувшие века младостью, детством и юностью, — бесконечная благополучная зрелость.

Только что схлынула волна европейских и латиноамериканских революций. Только что начавшая дряхлеть Россия потерпела поражение в Крымской войне против коалиции европейских держав и перестала быть грозным для всех «жандармом Европы». Только что в первой половине 1860-х мир окончательно расстался с пережитком древности и средневековья. Только что состоялась Франко-прусская война 1870–1871 годов, отличавшаяся от наполеоновских войн только тем, что за несколько дней разбили не французы немцев, а немцы французов.

И дальше почти полвека на западе Европы — никаких войн. Оживленная торговля. Туризм и бесконечные выставки-фестивали. Со скуки даже древнегреческие Олимпийские игры возобновили.

Как назвать такое благодушное время? Мы уже говорили, что французы придумали название: «ля бель эпок». Прямо новое барокко-рококо. Только не в архитектуре, а в жизни.

Между прочим, зря придумали: сглазили.

Но в те времена все были уверены, что новое рококо в жизни будет бесконечным. И не обращали внимания на жалкую пару (больше не набралось) чудаков-философов. Тем более философов-немцев, которые вечно придумывают что-то огорчающе-непонятное. Как можно, например, всерьез отнестись к человеку, который утверждает, будто оптимизм — нелепое мировоззрение, горькая насмешка над невыразимыми страданиями человечества? Или к философу, который объявляет, будто человек — это мост между недочеловеком и сверхчеловеком? Да еще считает обычную и привычную жизнь своего времени «декадансом»?

Скандал разразился, когда заговорили поэтические музы.

В 1857 году вышел сборник стихов хорошего французского поэта под кокетливо-шокирующим названием «Цветы зла». Когда перелистываешь его полтораста лет спустя, ясно видно, что это — всего лишь цветочки по сравнению с ягодками последующих времен.

Скажите, ну что тут такого:

О, муза! Бедная! Скажи мне, что с тобой?Уж утро, а твой взгляд полн сумрачных видений;Безумие и страх кладут наперебойНа твой холодный лоб безжизненные тени…

Тем не менее автор был публично обвинен в оскорблении общественной нравственности и привлечен к судебной ответственности. Ряд стихотворений из книжки изъяли. «Эстетизация пороков», «заигрывание со злом» — таков был суровый вердикт литературной критики.

Дурные примеры, как известно, заразительны. А уж стихи, которые публично признают скандально-дурными!..

Словом, прошло совсем немного времени, и во Франции появилось целых три стихотворца, которых тоже иначе не называли, как «проклятыми поэтами», потому что их творения были еще кошмарнее. Трем подражателям нашлись еще тридцать три в разных странах Запада. А к 1890-м годам мода на «эстетизацию пороков» добралась и до России. Подражатели «Цветов зла» получили общий ярлык: «декаденты» (упадочники). А мода продолжала распространяться…

Сегодня, с расстояния полутора веков, нам более или менее ясно, что именно произошло. А тогда это просто считалось дурной модой.

А произошел не более и не менее как переход количества в новое качество (худшее). Именно в середине XIX века крупные города Западной Европы наводнили толпы поэтов, писателей, художников, композиторов, музыкантов, которым, как мы уже говорили, стало просто физически невозможно пробиться к своей аудитории, и они бедствовали или даже умирали от голода на своих чердаках и в своих мастерских.

Всего несколькими десятилетиями раньше, в пору золотого века западной культуры (до первой половины XIX века включительно), порядок был один — и быть не могло никакого другого. В каждой сфере искусства каждой крупной европейской страны существовал корифей-кумир (реже двое-трое), не знать которого для просвещенного человека было предосудительно. Сразу за ним шел десяток-другой поэтов, вообще художников второго ряда (в России они так и назывались: «поэты пушкинской поры»). Знать хотя бы некоторых из них было желательно, но не обязательно. А иерархию замыкали сотни любителей, произведения которых были рассчитаны на домашнюю аудиторию («я пишу стихи в альбом…»). Таким образом, система «художник — его аудитория» была строго сбалансирована веками.

А теперь вообразите, что на чердаках Парижа вдруг появляется десяток или сотня умирающих от голода вольтеров. Как им пробиться к своей аудитории? Единственный способ: стать модными. А как именно?

И тут мы вынуждены сделать экскурс в культурологию, чтобы прояснить ситуацию.

Культуру, как явление сложное, многоплановое, можно представлять и с той, и с другой, и с третьей стороны. В том числе как совокупность культов (доминирующих ценностей) Добра, Любви, Семьи, Разума и так далее. В этой плоскости художникам можно соревноваться друг с другом только в мастерстве. А само по себе мастерство модным не бывает.

Однако помимо культуры существует еще и ее «тень» — «теневая культура», антикультура. В точности такая же, как «теневая экономика». Она происходит из совершенно иного источника и удовлетворяет совершенно иные потребности. Тут не эстетическая потребность, а необходимость разрядки, разновидность релаксации путем перехода в виртуальный мир низменных страстей, а то и звериных инстинктов.

До второй половины XIX века две эти культуры существовали параллельно, заполняли каждая свою нишу, жили каждая своей жизнью, не испытывая надобности одна в другой.

На одной площади античного города могла идти трагедия. И зрители испытывали катарсис — очищение, возвышение духа. А на другой — происходила резня гладиаторов (тогдашний вид сегодняшнего реслинга, или боев без правил), бой быков или петухов. И зрители с таким же наслаждением испытывали антикатарсис — загрязнение, замутнение духа самоозверением. Для одной аудитории — высокое искусство, литургия. Для другой — торжество низменного, вакханалия.

Разница между культурой и антикультурой бросается в глаза. Но ее трудно разглядеть, когда антикультура подделывается под культуру.

Можно ли, например, назвать «Три мушкетера» детективом? Нет, это романтика, высокая культура. А можно ли назвать мутную лавину наших детективов романтикой (или, если угодно, реализмом)? Нет, это наблюдение исподтишка за мучениями людей — и только. Большой грех сам по себе. И стопроцентная антикультура.

Можно ли назвать бокс сам по себе мордобоем? Нет, это — физическая культура, разновидность общей культуры. Но когда на арене ломают кости, а озверевшие фанаты после соревнования крушат все кругом — это типичная, воинствующая антикультура. И это — верный признак близкой катастрофы (достаточно вспомнить историю Древнего Рима).

Что проделали, по сути, помянутые выше «проклятые поэты»? Они использовали запретный дотоле прием — ввели инструментарий антикультуры (тогда еще гомеопатическими дозами) в произведения культуры. И получили взрыв. Скандал, Славу, Подражание, Моду.