Обреченные на месть - Федор Зуев

Стаи голубей, снующие там и тут, прыгающие между ними городские белки, упряжки собак, выводимые на прогулку одним или двумя сопровождающими, цокающие в потоке машин лошади, запряженные в старинные кебы, — все это в ожидании встречи с Ангелиной превращало первый день моего знакомства с Америкой и Нью-Йорком в ощущение первого дня моей новой жизни. И я чувствовал это всей своей кожей и сердцем, которое то сладко сжималось, то начинало бешено биться, пытаясь вырваться наружу из жестких решеток грудной клетки…

Мы остановились напротив светло-серого многоэтажного здания госпиталя. Поставив машину на платную стоянку, довольный Морсиано сообщил:

— Кто-то оставил на этом месте тридцать оплаченных минут. Обычно я пользуюсь правом не платить и выставляю табличку, что эта машина принадлежит детективу. Но с сегодняшнего дня я взял двухнедельный Рождественский отпуск. И чтобы меня вдруг не вызвали и не запрягли по самые ноздри в работу, я веду себя как частное лицо и стараюсь мыслить как обыкновенный городской обыватель. Это помогает быстро перестроиться и переключиться на другую психологическую волну. Хотя избавиться от наработанного менталитета вряд ли когда-нибудь получится, — заключил он.

Я ничего не понял из его философии, но молча шел рядом, делая вид, что внимательно его слушаю и изредка кивал в такт его рассуждениям. Зайдя в холл госпиталя, мы остановились у стойки, за которой восседал секьюрити — гигантских объемов негр в коричневом служебном костюме. Его сахарно белые зубы и желтоватые белки глаз, добродушная улыбка и шлепающие губы, вызывающие в разговоре звуки то ли чихающего автомобиля, то ли зажатого ладонями саксофона, порождали единственное желание — тут же улыбнуться в ответ. Марк Твен, Гек Финн и «Хижина дяди Тома» за долю секунды промелькнули в моей голове.

— Миссисипи? — спросил я, указывая на него пальцем.

— Нет, сэр, Конго, — засмеялся гигант-секьюрити с гулким эхом огромной бочки.

— Мой друг из Москвы, — добавил Морсиано, тоже показав на меня пальцем, вежливо улыбнувшись и получив пластиковый пропуск.

— Прекрасный город, — отозвался черный здоровяк. — И там, наверное, уже снег, — заключил он.

— Что есть то есть, — перевел ему на прощанье мой ответ Морсиано.

Мы вошли в лифт и поднялись на шестой этаж. Меня знобило. С каждым шагом приближаясь к Ангелине, я чувствовал, как нарастает мой страх.

Нажав на звонок у белой металлической двери и стоя в ожидании перед маленьким стеклянным окошком, я понял, что боюсь воскрешения Ангелины, за которое уже именно сейчас придется дорого заплатить. И я в этом не ошибся…

Открылась дверь, санитар пригласил нас зайти в кабинет дежурного врача. И оставил нас там одних на несколько коротких, томительных минут, которые показались мне часом.

Вошедшая миловидная женщина-врач представилась нам сама и представила еще одну работницу этого госпиталя. Она оказалась госпитальным адвокатом, которая объяснила нам наши права и права лежащих в госпитале больных, в данном случае, Ангелины. Фред Ди Морсиано тщательно переводил мне все сказанное. Врач предупредила, что Ангелина в данный момент находится в неадекватном состоянии из-за приема новых лекарств. Но это состояние временно и в дальнейшем все должно измениться к лучшему. Предупредив, что наш визит продлится не более четверти часа, она пригласила следовать за ней. Мы вошли в небольшой, запирающийся снаружи бокс, где находилась только одна кровать с матрасом и подушкой. В центре помещения стояла Ангелина, одетая в короткий зелено-голубой халатик на голое тело.

Зрелище было ужасное. Она замерла с разведенными в стороны руками, как памятник Юрию Гагарину в Москве. Явно никого не видя и ничего не понимая. Ее глаза были направлены поверх наших голов. Из открытого рта вывалился совершенно сухой язык, слипшиеся волосы висели, словно пакля… На наше появление реакции не было никакой.

— Что вы с ней сделали?! — заорал я, не помня себя. — Срочно дайте ей воды, разве вы не видите, что она хочет пить! — снова крикнул я, не владея собой.

Заволновавшаяся врач что-то сказала санитарке, и та вскоре вернулась с пластиковым стаканчиком и влажным ватным тампоном, которым она стала промокать язык несчастной Ангелины. Морсиано перевел мне, что в этом состоянии санитары опасаются поить больных водой, так как есть риск, что они могут захлебнуться.

— Так почему же у нас, в России, вовремя дают пить больным? — настаивал я, хотя в душе и не был уверен в сказанном.

— Не волнуйтесь, сэр, — обратилась ко мне доктор. — Это временное состояние, и через два-три дня ваша жена уже будет реагировать на окружающих и, возможно, узнает вас.

— Постарайтесь больше не мучить ее жаждой. В противном случае я переведу свою жену в другой госпиталь, — со злостью сообщил я.

Как мне показалось, Фреди не без удовольствия перевел мою реплику.

Мне было тяжело и неловко находиться рядом с Линой в обществе посторонних людей, и мы поспешили к выходу. В дверях я обернулся, чтобы взглянуть на нее еще раз. Лина все так же стояла посреди бокса, полуодетая и отрешенная, словно одинокая рождественская елочка…

Выйдя из госпиталя, я объявил Морсиано, что хочу срочно выпить, на что он ответил приглашением в ближайший бар.

Глава 5

Петр Львович Черных не находил себе места. По прилету он вместе с Вячеславом должен был ехать в Вашингтон и остановиться там, в районе Александрия, в специально для них подготовленной частной квартире. Но сейчас он сидел в дешевом придорожном мотеле и ломал голову над тем, что произошло с его подопечным. Он не мог сейчас определить, на что вообще был готов Слава, не мог расшифровать его реплику «Если потеряюсь, то не случайно»… Прождав Вячеслава три часа в холле на выходе из терминала, он узнал от служащих аэропорта, что иногда при перегрузке терминала открывается дополнительный выход для пассажиров. Не постоянно, но периодически. И сегодня это уже было не менее двух раз. Услышав об этом, он почувствовал, будто на него вылили ведро холодной воды. Он прокололся, как последний дилетант. Пока он болваном дожидался этого придурка в холле, этот обдолбанный полусонный после лекарств отморозок отправился в свободное плавание — куда глаза глядят. Деньги у него, конечно, были. Значит, на улице не заночует. Но где? С английским у Славки дупель — пусто. На уровне школьной программы. Может, кто-то из русскоговорящих таксистов — бывших соотечественников решит выручить, конечно, не за бесплатно и отвезет. Но куда? Ну, конечно же, в Бруклин, куда же еще?! И как самый верный вариант — на Брайтон-Бич, наверняка предложив съемную комнату у кого-то из родственников или своих знакомых.

Все эти догадки он незамедлительно переадресовал своему начальству, позвонив в Вашингтон. Обвинил своих оппонентов, что не выслали за ними машину, как поначалу собирались сделать. Прокол получался обоюдный. Одних прихватила жаба — потратить лишних полсотни долларов на бензин и при этом поиметь чужое наследство в сотню миллионов…

А он из-за этих зажравшихся тупорылых жлобов должен был метаться между двумя противоположными выходами на холоде, под дождем, пытаясь найти драгоценного фигуранта. Хотя их пассажир, ни разу не бывавший в Америке, мог попереться куда угодно, благо переходов с эскалаторами и монорельсовыми поездами, заманчиво проносящимися мимо, в аэропорту было сколько угодно.

Получив короткие указания из Вашингтона, вместе с энергичным матом, и усвоив все, что о нем думают, вспотевший Петр Львович протер затуманившиеся очки, не к месту вспомнив народную украинскую пословицу «дурни думками богаты». По решению более умных и авторитетных людей Слава, если оказался с водилой-доброхотом в Бруклине, мог, как вариант, далее загулять со своим новым приятелем в одном из брайтонских кабаков уже этим вечером.

Далее подсказывать что-то «матерому профессионалу» было не нужно. Петр Львович, вызвав в мотель кар-сервис, энергично принялся за проверку злачных заведений. Где-то с девяти вечера до двух часов ночи он объезжал и обходил все кабаки подряд, тратя в среднем по двадцать-тридцать минут на каждый. Выпив сто граммов водки и закусив чем-нибудь у стойки бара, чуть подождав и оглядевшись, он переходил в следующее заведение. Иногда это был пивной бар, где Львович честно выпивал свой бокал пива и отправлялся дальше. И так, начиная с «Одессы», по Брайтону идя на уменьшение нумераций, он заглядывал во все гостеприимно и радушно распахнутые двери. Вплоть до «Гамбриниуса». Последнее место, куда его впустили, был ресторан «Россия» в районе Аушена, и там буквально в прямом и переносном смысле от потерял ключи от задницы…

Зная, что уже больше никуда не попадет этой ночью, он заказал сразу триста граммов водки и какой-то салат, дополнив сервировку стола бутылкой «баржома». Музыка продолжала играть, оркестр напоследок лабал без перерывов. Разбушевавшиеся русско-, польско-, украинско-еврейские эмигранты дошли до своего высшего пика веселья. Какая-то мадам поволокла его на танцевальный пятачок перед оркестром, и Львович, махнув на все рукой и нецензурно послав кого-то как можно дальше, бросился с мадам во все тяжкие…