Соломенные люди - Майкл Смит

— Так чем ты теперь занимаешься? Ты никогда не говорил.

— Ничем особенным, — ответил я.

Он поднял бровь.

— Ничем особенным — это значит «лучше не спрашивай»?

— Нет, просто ничем таким, о чем стоило бы говорить. Может, и есть пара занятий, которых я еще не пробовал, но сомневаюсь, что будет хоть какая-то разница. Такое ощущение, что я всегда оказываюсь на обочине, а работодатели до сих пор не могут понять ключевую роль, которую могли бы сыграть в современной экономике такие, как я.

— Неверие в других и коммерческая близорукость, — кивнул он, давая знак принести еще пару пива. — Как оно всегда и бывает.

После того как официантка, молодая, но весьма унылая, принесла нам заказ, мы немного поболтали. Под моей прежней работой, о которой я упоминал, подразумевалась служба в ЦРУ. Я работал на них девять лет и именно тогда и познакомился с Бобби. Мы сразу же подружились. В основном я работал на местах, хотя к концу стал заниматься мониторингом средств массовой информации. Мне пришлось уйти, когда агентство несколько лет назад ввело ежегодные проверки на детекторе лжи. Тогда службу оставили многие, возмущенные подобным недоверием после стольких лет, отданных защите интересов своей страны. Что касается меня, то я ушел из-за того, что кое-что совершил. На самом деле ничего ужасного, но просто нечто такое, за что можно попасть в тюрьму. ЦРУ, возможно, и не самая честная организация в мире, но там предпочитают, чтобы их сотрудники по возможности не нарушали закон. В свое время я воспользовался некоторыми связями, чтобы добыть немного денег, выдоив небольшую сумму сквозь всегда имеющиеся щели. Из-за этого произошли некоторые неприятности, одного человека убили. Вот и все.

Хотя Бобби теперь жил в Аризоне, он продолжал временами работать на Контору и поддерживал контакты с некоторыми старыми друзьями. Двое из них сейчас занимались внедрением агентов в группы повстанцев, и, услышав об этом, я еще раз обрадовался, что ушел из фирмы. Это не та работа, с которой стоит связываться, если тебе дорога жизнь. Один из этих парней, тощий псих по имени Джонни Клэр, сейчас жил среди сборища вооруженных фанатиков, отсиживавшихся где-то в лесах Оклахомы. Лучше уж он, чем я, хотя Джонни был достаточно странным типом для того, чтобы вписаться в какую бы то ни было компанию.

— Ладно, — сказал Бобби, вооружившись очередной кружкой пива, — может, теперь объяснишь, как так получилось, что ты приехал сюда на похороны и вдруг ни с того ни с сего тебе понадобилось оцифровать какую-то домашнюю видеозапись?

— Может, и объясню, — ответил я, восхищаясь тем, как он пытается выведать у меня информацию, не раскрывая, что на уме у него самого. Профессиональный навык, очевидно, вошедший в привычку. Когда мы познакомились, он немало времени проводил за допросами граждан стран Ближнего Востока, и почти все они в конце концов начинали говорить. Потом он перешел в службу информационной разведки. — Но не обязательно. И уж в любом случае при условии, что ты наконец расскажешь, почему вдруг решил перелететь через три штата, чтобы купить мне пива.

— Ладно, — сказал он. — Ладно. Но сначала позволь мне кое-что спросить у тебя. Где ты родился?

— Бобби…

— Просто ответь, Уорд.

— Ты знаешь, где я родился. Окружная больница, Хантерс-Рок, Калифорния.

Название места слетело у меня с языка столь же легко, как собственное имя. Это одна из первых вещей, которые ты узнаешь.

— В самом деле, я помню, ты мне говорил. Тебя еще расстраивал тот факт, что никто больше не пишет «Хантерс» через апостроф.

— Меня это просто бесит.

— Верно. Это скандал. А теперь слушай. Когда мы с тобой говорили вчера по телефону, ты рассказал мне про своих предков и что-то насчет видеокассеты, которая имеет какое-то отношение к твоему детству. И вот теперь, после этого разговора, — я здесь. Все равно мне особо нечего делать. Я окружен компьютерами, так что я уже вытащил из Сети все, что было возможно, да и лысого на сегодня погонять успел.

— Неплохая мысль, — сказал я. — Надеюсь, не тогда, когда говорил со мной по телефону?

— Надейся и дальше, — хитро улыбнулся он. — Ну вот я и подумал: почему бы мне немного не покопаться в жизни Уорда?

Я уставился на него, зная, что он мой друг и все будет в порядке, но все равно чувствуя себя так, словно он вторгся в мою жизнь без спроса.

— Знаю, знаю, — сказал он, успокаивающе поднимая руку. — Мне просто было скучно, что я еще могу сказать? Извини. Так или иначе, я запустил свои компьютеры и залез в несколько баз данных. Сразу должен сказать, что не нашел ничего такого, чего бы уже не знал. В свое время был арестован и допрошен, но отпущен из-за отсутствия улик. Плюс свидетель, отказавшийся от дачи показаний, и еще один, который исчез. Дело о торговле наркотиками в Нью-Йорке в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, которое замяли, когда ты согласился поставлять информацию о некоей студенческой группировке из Колумбии.

— Они были сволочами, — попытался защититься я. — Расистами и сволочами. К тому же один из них спал с моей девушкой.

— Да ладно тебе. Ты мне уже об этом рассказывал, и мне в любом случае наплевать. Если бы ты этого не сделал, ты не оказался бы в Конторе и мы бы с тобой не познакомились, а это было бы нехорошо. Как я уже сказал, либо в досье нет ничего такого, о чем я уже не знал бы, либо ты хорошо эту информацию спрятал. Очень хорошо. Хотел бы я знать, о чем именно, — просто из интереса.

— Не скажу, — ответил я. — У человека есть право на тайны.

— Что ж, Уорд, у тебя они и в самом деле есть. Это я точно могу сказать.

— В смысле?

— Где-то через час меня несколько раздосадовало, что мне ничего не удалось найти, и я занялся проверкой материалов по Хантерс-Року — с апострофом. Я узнал адрес дома твоих родителей, когда они въехали в него и когда выехали. Они поселились там девятого июля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, насколько я помню, это был понедельник. Они платили налоги, занимались своими делами. Твой отец работал в агентстве недвижимости Голсона, мать — на полставки в магазине. Чуть больше десяти лет спустя там же родился ты. Верно?

— Верно, — ответил я, не понимая, куда он клонит.

Он покачал головой.

— Неверно. В окружной больнице в Хантерс-Роке нет никаких данных об Уорде Хопкинсе, родившемся в этот день.

Мне показалось, что мир слегка покачнулся.

— То есть?

— Таких данных нет ни в центральной больнице в Бонвилле, ни в больнице имени Джеймса Нолана и ни в одном другом медицинском учреждении в радиусе двухсот миль.

— Этого не может быть. Я родился в окружной. В Хантерс-Роке.

Он снова твердо покачал головой.

— Нет.

— Ты уверен?

— Я не только уверен, но еще и проверил на пять лет в обе стороны, на случай, если ты по какой-то причине исказил свой возраст, скажем, из тщеславия или просто от неумения считать. Уорда Хопкинса нет. Ни одного Хопкинса, под любым именем. Я не знаю, где ты родился, друг мой, но я точно знаю, что не в Хантерс-Роке или его окрестностях.

Я открыл рот и снова его закрыл.

— Может, это и не столь важно, — сказал Бобби, а потом пронзил меня взглядом. — Но ведь это имеет отношение к той кассете, которую тебе нужно было оцифровать, не так ли?

— Проиграй еще раз, — сказал он.

— Честное слово, не думаю, что смогу это вынести, Бобби.

Бобби посмотрел на меня. Он сидел на одном из двух стульев в номере отеля, склонившись над моим ноутбуком. Я только что проиграл ему все файлы, уверенный, что видел их уже достаточное число раз для одного дня. А может быть, и для всей жизни.

— Поверь, мне и первого раза вполне хватило.

— Ладно, тогда проиграй звук.

Я наклонился, нашел файл и дважды щелкнул по нему мышкой.

Бобби несколько раз прослушал отфильтрованную версию, затем сам остановил воспроизведение и кивнул.

— Действительно, похоже на «соломенные люди». У тебя есть мысли, что бы это могло значить?

— Ничего определенного. А у тебя?

Он потянулся к стакану. К этому времени у нас осталось полбутылки «Джека Дэниелса».

— Единственное, что приходит на ум, — есть такое жаргонное выражение для покупки оружия через подставных лиц.

Я кивнул. Бобби имел в виду способ, с помощью которого те, кто не имеет права приобретать оружие — в силу недостаточного возраста, предыдущих судимостей или отсутствия лицензии, — все же могут стать его обладателями. Просто идешь в оружейный магазин вместе с другом, имеющим все соответствующие права. Ты договариваешься с продавцом, выбираешь то, что тебе нужно. Когда же приходит время расплачиваться, то передает деньги и фактически совершает покупку твой друг — тот самый «соломенный человек».

Конечно, предполагается, что продавец не должен разрешать подобное, зная, что в итоге владельцем оружия окажешься ты, но большинство из них смотрят на это сквозь пальцы. Продано — значит продано. Как только ты выйдешь из магазина, будет ли продавшего волновать, что ты собираешься делать дальше? Пока ты не пристрелишь его родную мать, ему, скорее всего, будет на это просто наплевать. Среди тех, кто торгует оружием, конечно, есть и честные люди. Но немало и тех, кто считает, будто каждый американец, мужчина или женщина, должен владеть огнестрельным оружием с рождения. Их совершенно не волнует тот факт, что эти маленькие и тяжелые механизмы — всего лишь средство лишить кого-то жизни, они верят, что оружие само по себе морально чисто и лишь те, кто его использует, могут обратить его во зло. Такими в основном считаются чернокожие или нехорошие белые наркоманы, которых «мы ни в коем случае в нашем магазине не обслуживаем».