Соломенные люди - Майкл Смит

В номере я вынул из шкафа ноутбук, поставил его на стол и включил. Ожидая загрузки, я достал DVD-диск из кармана. Отцовская видеокассета была спрятана в багажнике взятого напрокат автомобиля, на диске же находилась ее оцифрованная копия. Когда ноутбук наконец окончательно проснулся — можно было подумать, что ему требовалось принять душ, глотнуть кофе и просмотреть свежую газету, — я вставил диск в дисковод. На рабочем столе появилась иконка. Видео было сохранено в виде четырех очень больших MPEG-файлов. Оно было слишком длинным для того, чтобы оцифровать его в полном разрешении и поместить на один диск; поэтому, сидя за компьютером в копировальном центре Биллингса, когда никто не заглядывал мне через плечо я записал первую и последнюю части в высоком разрешении, вместе с фрагментом второй части, действие которого происходило в доме родителей. Длинную сцену в баре я сохранил в более низком разрешении, но тем не менее на это потребовалось некоторое время. Все вместе едва влезло на восемнадцатигигабайтный диск.

Сперва я попытался воспользоваться «Кастинг-агентом», старой программой видеообработки, которая чертовски глючная, но иногда справляется с задачами, на которые другие программы не способны. Однако она вылетела настолько окончательно и бесповоротно, что пришлось перезагружать компьютер. В конце концов я вернулся к стандартному софту и запустил фильм на воспроизведение.

Я пропустил запись вперед до конца первой части, той, которую снимали где-то в горах, и, вырезав последние десять секунд, сохранил их на жестком диске. Затем удалил из файла видео, оставив лишь звуковую дорожку. Я знал, что на нем изображено — группа людей в черных плащах, стоящих рядом друг с другом. Мне же необходимо было знать, что сказал снимавший.

Сохранив полученный файл, я запустил профессиональный набор программ обработки звука и следующие полчаса колдовал над звуковой дорожкой, пытаясь применить разнообразные фильтры и посмотреть, что получится. Если прибавить амплитуду, звук получался хуже, хотя и громче; уменьшение частоты и шумов приводило к тому, что он начинал звучать еще неразборчивее. Самое большее, что я смог понять, — что фраза состояла из двух или трех слов.

Тогда я взялся за дело всерьез и вырезал еще один аудиоклип из фрагмента, непосредственно предшествовавшего диалогу. Проанализировав частоты, составлявшие шум ветра, я сформировал полосовой фильтр и применил его к первому фрагменту, который начал звучать отчетливее. Еще немного — и шумы постепенно начали складываться в слова. Но в какие именно? Сделав все, что было в моих силах, я достал из сумки от ноутбука наушники, надел их, запустил фрагмент по кругу и закрыл глаза.

После примерно сорока повторов я понял. «Соломенные люди».

Я остановил воспроизведение и снял наушники, уверенный, что не ошибся. «Соломенные люди», действительно. Проблема заключалась в том, что слова эти не имели никакого смысла. Они звучали словно название альтернативной рок-группы — хотя я сомневался, что снятые на видео люди зарабатывали себе на жизнь недоделанными кошачьими концертами. Участники рок-групп не живут вместе на лыжных курортах. Они строят себе поместья в псевдотюдоровском стиле в противоположных концах планеты и встречаются только тогда, когда им предварительно платят. Все, что мне удалось, — лишь добавить еще больше необъяснимого к запечатленному на кассете. Я снова просмотрел видео, запустив его с DVD, просто на всякий случай — возможно, другой формат помог бы заметить нечто новое. Но ничего нового я так и не обнаружил.

Я немного посидел в кресле, глядя в никуда и чувствуя, как мною овладевает сон. Время от времени слышались чьи-то шаги в коридоре, снаружи доносился шум машин или отдаленные отголоски разговоров людей, которых я не знаю и никогда не встречу. Впрочем, сейчас мне было совершенно все равно.

Около шести утра зазвонил мобильник, вырвав меня из полудремы. Нашарив телефон, я нажал на кнопку ответа.

— Хей! — послышалось в трубке. Где-то в отдалении раздавались другие голоса и приглушенная музыка. — Уорд, это Бобби.

— Привет, старик, — сказал я, протирая глаза. — Спасибо за совет. В Биллингсе все получилось лучше некуда.

— Здорово, — ответил он. — Но я звоню не из-за этого. Я тут в одном заведении, как там, черт побери, оно называется… «Сакагавея». Что-то типа бара. Вроде того. На главной улице. С охрененной вывеской.

Неожиданно я полностью проснулся.

— Ты в Дайерсбурге?

— Именно. Только что прилетел.

— Зачем, черт бы тебя побрал?

— Ну, понимаешь, после того как ты позвонил, мне вдруг стало немного скучно. Я поразмыслил над тем, про что ты говорил, покопался тут и там…

— Покопался в чем?

— Кое в чем. Уорд, давай поднимай задницу и дуй сюда. Пиво тебя уже ждет. Мне нужно кое-что тебе рассказать, дружище, и не по телефону.

— Почему? — Я уже упаковывал компьютер.

— Потому что тебе может стать страшно.

Глава 10

«Сакагавея» — это большой мотель на главной улице. Его украшает огромная разноцветная неоновая вывеска, которая видна на расстоянии примерно в полмили с любого направления, притягивая неосторожных путников, словно магнит. Я даже как-то раз останавливался там минут на десять, когда впервые приехал в гости к родителям. Комната, которую мне дали, была обставлена в дешевом стиле шестидесятых годов, а ворс на коврах свалялся, словно шерсть на нелюбимой собаке. Сперва я решил, что это проявление местной экстравагантности, но, присмотревшись внимательнее, понял, что обстановка в номере попросту не менялась с тех пор, как я родился. Обнаружив, что обслуживание гостей здесь не предусмотрено, я послал все к черту и отказался от номера. Никогда не останавливаюсь в гостиницах, где нет обслуживания в номерах. Просто терпеть этого не могу.

Холл был маленьким, сырым и провонявшим хлоркой — вероятно, из-за крошечного бассейна, находившегося в соседнем помещении. Иссохший старик за стойкой направил меня наверх, не прибегая к словам, — одним лишь любопытным взглядом. Оказавшись в баре, я понял почему. Здесь было практически безжизненно. Посреди зала располагалась стойка с одинокой официанткой, а вдоль стены — ряд древних игральных автоматов в которые безмятежно бросали монетки несколько столь же престарелых посетителей. Большие окна в передней части помещения выходили на автостоянку и не слишком оживленную улицу. В разных местах зала сидело несколько пар, громко беседуя, будто в надежде, что это создаст в баре хоть сколько-нибудь подходящую атмосферу. Но тщетно.

За столиком возле окна я увидел Бобби Найгарда.

— Что это за хрень такая — Сакагавея? — первое, что он спросил.

Я сел напротив.

— Сакагавея — так звали одну индейскую девицу, которая путешествовала вместе с Льюисом и Кларком. Помогала им общаться с местным населением, чтобы их не убили, и все такое. Экспедиция проходила недалеко отсюда, по пути к горам Биттеррут.

— Спасибо, профессор. Но разве сейчас можно говорить «девица»? Это ведь вроде как проявление сексизма, или как оно там называется?

— Вероятно, — сказал я. — И знаешь что? Мне на это наплевать. Всяко лучше, чем «скво».

— А лучше ли? Может, и нет. Может, это как «ниггер». Символ гордыни. Использование терминологии угнетателей.

— Пусть будет так, Бобби. Рад тебя видеть.

Он подмигнул, и мы чокнулись кружками. Бобби выглядел практически так же, как обычно, хотя я не виделся с ним два года. Он был чуть ниже меня ростом, чуть шире в плечах. Короткая стрижка, всегда казавшееся слегка покрасневшим лицо, и вид человека, готового многое стерпеть, не особо при этом переживая. В свое время он служил в армии, и порой кажется, что служит до сих пор, только не в тех подразделениях, о которых можно услышать в новостях.

После того как мы выпили, Бобби поставил кружку на столик и огляделся по сторонам.

— Ну и дыра же тут, скажу я тебе.

— Тогда почему ты здесь?

— Эта чертова вывеска меня заманила. А что, в городе есть отель получше?

— Нет, я имел в виду — почему ты прилетел в Дайерсбург?

— До этого я еще дойду. А пока — как у тебя дела? Соболезную твоему горю, старик.

Внезапно — возможно, потому, что я сидел вместе с тем, кого считал своим другом, — я вновь ощутил боль утраты, резкую и неожиданную, которую, как я понял, мне предстоит теперь временами испытывать до конца своей жизни, независимо от того, что совершили мои родители. Я хотел что-то сказать, но передумал. Меня вдруг охватили усталость, безразличие и грусть. Бобби снова чокнулся со мной кружкой. Мы выпили. Он немного помолчал, затем сменил тему.

— Так чем ты теперь занимаешься? Ты никогда не говорил.

— Ничем особенным, — ответил я.

Он поднял бровь.