Огненная река - О Чонхи

Деревянный пол слишком холодный, мне кажется, я могу застудиться. Я прополз через комнату, будто переплыл её, и покрутил ручку двери. Я так и знал, дверь была заперта. Всё это время телефон трезвонил через определённые промежутки времени. Звонили, наверное, не менее получаса.

Телефон звонил всегда в одно и то же время по полчаса, а потом замолкал. Я знал, что она уходит из дома лишь после того как проверит, заперта ли дверь, но я, чего бы мне это ни стоило, каждый раз проверял, действительно ли дверь закрыта, заглядывал в щель, пытаясь рассмотреть комнату, а потом пробовал открыть замок, вставляя в него гвоздь или спичку. Туда можно войти только в том случае, если она уйдёт из дома, оставив дверь открытой. Но такого быть не может, поэтому я делаю вывод, что никогда не смогу войти туда. Я всегда пытался открыть дверь просто из любопытства, какое бывает у детей, но когда понимал, что мне туда не пробраться, я впадал в такую тоску, что, казалось, схожу с ума. Лишь после того как кончики пальцев опухали и на них выступала кровь, я отходил от двери в отчаянии, думая, что завтра обязательно найду ключ, но при этом совершенно точно знал, что этого никогда не будет.

Дверь была недоступна, как мираж.

Когда телефон перестал звонить, я опять ползком вернулся в свою комнату. Мне было так одиноко, что даже не хотелось зажигать свет. Я шарил руками по полу, приговаривая: «Что же делать? Что же делать?»

Мне захотелось в туалет. Я подтащил к себе ночной горшок, стоящий в холодной части комнаты, присел и напряг живот. Я сидел на горшке, распространяя зловоние, и думал: «Как же я одинок». Мне казалось, что я самый одинокий и несчастный старик на свете. Я чувствовал, как увлажняются мои глаза, старался сдержать слёзы, вдыхал родной запах из горшка и наслаждался одиночеством.

Как это ни странно, телефон начал звонить с тех пор, как она стала ходить в «Эдэн». Если бы дверь была не заперта, то я бы сообщил ему, кто бы это ни был, что он может встретиться с ней в «Эдэне». Это может быть мужчина, с которым она общалась до замужества. А может быть, в последнее время у неё появился новый мужчина. Да, возможно. Ведь краснота вокруг её глаз стала ещё заметнее. У неё изнурённый вид, как у осенней бабочки.

Она стала похожа на моего сына перед его смертью. Видимо, человек должен подготовиться и к смерти. Он тоже готовился. Он умер на следующий год после женитьбы.

В то время он служил в армии и раза два в месяц приезжал ночевать домой. На следующий день на рассвете, пока все ещё спали, он брал теннисную ракетку и выходил из дома, стараясь скрыться от людских взглядов. Он ходил на теннисный корт за нашим домом. Никто из нас не слышал, как он выходил.

На рассвете, пока ещё не взошло солнце, он стучал по мячу, борясь с холодным ветром, мяч при этом звонко отскакивал, и я вздрагивал и просыпался. При этом я испытывал странное чувство — страх и наслаждение одновременно, как будто тёмной ночью кто-то вонзает мне в сердце нож или, наоборот, я хочу кого-то зарезать и испытываю при этом наслаждение, освобождающее меня от застарелой давней вражды.

Лёжа неподвижно, я слушал, как мяч отскакивает от земли. Когда наступало утро, и он возвращался, вытирая пот, в белоснежной рубашке, с широкой улыбкой, я вдруг чувствовал запах свежей крови и вздрагивал.

Я спрашивал его: «Точно попадал ракеткой по мячу?» В ответ он просто улыбался, показывая свои ровные зубы.

— С кем ты играл?

Я продолжал расспрашивать его, а он снимал через голову рубашку и обливал крепкие мускулистые плечи холодной водой, брызгая во все стороны.

Когда он был ещё маленьким, лет тринадцати, мы с ним часто ходили играть в теннис. Однажды дул сильный ветер, и играть было трудно, поэтому другие игроки уже давно разошлись, и мы остались одни на пустом корте. Я уговаривал его вернуться домой, но сын упрямился и не слушал меня.

Во второй половине дня ветер стал ещё сильней, играть стало совсем невозможно. Но он всё упорствовал. Из-за белой линии со всех сторон в него летели мячи, а он неутомимо бегал, размахивая ракеткой.

Я подошёл к нему, положил руку на плечо, желая успокоить и уговорить вернуться домой, но он вздрогнул, и я сильнее сжал свою руку.

Он заплакал и закричал, вытирая слезы кулаком: «Я хочу убить! Убить всех!» В его глазах, поднятых на меня, гнев и ущемлённое чувство собственного достоинства боролись с почтением к своему отцу.

Вечером мы молча возвращались домой. Я не смог положить руку на его хрупкие плечи, как делал это раньше. С тех пор мы перестали играть в теннис.

Выходит, он каждый раз, когда мяч попадал на его ракетку, кого-то или что-то убивал.

Однажды на рассвете я тайком подглядывал за ним. В углу корта он бил мячом в одну точку на стенке; мяч каждый раз попадал точно в цель и возвращался на ракетку.

Мои глаза поблёскивали, как у охотника, который точно прицелился в спаривающихся зверей, или как у старой змеи, играющей с жирной лягушкой, зажав в зубах жестокую радость.

Я затаился в ярких солнечных лучах поднимающегося солнца, стараясь не пропустить ни одного его движения.

Он наклонял тело навстречу мячу, далеко отводил руку и тут же поднимал её вверх, и это было необыкновенно красиво и страшно. Будто он стоял на высокой крутой скале, и смотреть на это было жутко и завораживающе. Когда мастерство становится крайне утончённым и совершенным, то кажется, что делать это очень просто, настолько оттачиваются движения. В его игре был виден только взмах ракеткой, мяч казался отблеском света.

Он так был похож на меня, молодого. Когда я понял, что моя физическая сила и мастерство достигли вершины, и мяч не будет отскакивать от ракетки правильней, меня охватило чувство безнадёжности, и я даже думал покончить жизнь самоубийством. Церемония смерти слишком прозрачна и не прощает ни малейшей ошибки. В то время я убивал и убивал пробивающееся во мне чувство головокружительной пустоты; размахивая ракеткой, я ощущал себя на краю скалы. При этом я прекрасно знал, что тем самым, в конце концов, погублю себя.

В итоге я оказался трусом, бросил ракетку и, женившись, вывел себя на общепринятую орбиту.

Я не задавал себе таких вопросов — зачем живу? Для чего ежедневно ем? Наслаждаюсь хорошей погодой? Время от времени они упрямо вылезали, как нитки из старого ковра, но, к счастью, у меня появился ребёнок. Это был отличный ответ на все мои вопросы.

Я тайком наблюдал за ним и знал, что он умрёт.

Как-то он приехал домой в отпуск из части с убитым волком на плече.

Он упорно твердил, что это волк, настаивал на этом, но это точно была собака со следами пули в боку.

Мы наточили ножи, разожгли печь, опалили шерсть, приготовили и съели её. Мы обнажали свои дёсны в оскале, как волки, облизывали кости красными длинными языками и высасывали из них мозг. А он хлопал себя по животу, длинно отрыгивал и говорил: «Вы знаете, я долго думал, где устроить свадьбу. Думал, думал и пришёл к решению, что лучше всего церемонию провести в церкви. Я нашёл одну церковь. Как вы знаете, там бывает очень тихо, если зайти в будний день. Я не знал, с кем я должен поговорить, ходил по пустой церкви большими тяжёлыми шагами из угла в угол, то садился на скамейку, то ложился на неё. Представляете, именно в этот момент меня обнаружил пастор. По-видимому, он решил, что я вор, который пробрался, чтобы украсть подсвечники, как Жан Вальжан, и заорал на меня грохочущим, как раскаты грома, голосом: „Кто ты такой?“ Мне было так неловко и стыдно перед ним, что не нашёл в этот момент подходящих слов и просто ответил: „Я грешник“».

Он рассказывал, и мы хихикали, как настоящие безбожники.

Затем он отправился на войну. Пришла открытка, где он писал, что там всё время идут дожди. Как будто доказывая это, по написанному растекались чернила, вызывая у меня ощущение, что по его словам стучат капли дождя. А потом он вернулся без ног, а еще три месяца спустя покончил с собой, выстрелив себе в голову из охотничьего ружья.

Он умер на теннисном корте. Как он добрался туда без ног? Когда я увидел, как на мокрой земле, где растаял снег, загустевает его кровь, становясь цвета глины, меня стало рвать.

Я специально выбрал для него маленький гроб.

После его смерти ни я, ни она не говорили о нём. Она, видимо, была очень рассержена. Она не могла ему простить такую измену.

После того как мы его кремировали, я хотел, чтобы она ушла.

Я ей много раз упорно повторял, что она не обязана оставаться со мной, говорил, чтобы она нашла себе другое жильё и уходила.

Но она отвечала на это спокойно: «Ничего, скоро я привыкну. Люди обычно привыкают к любым обстоятельствам, не так ли?»

Кто же так тихо ходит по террасе, ступая осторожно, как кошка? Кажется, дверь не плотно закрыта, от ветра она постоянно хлопает.

— Кто там, на террасе? — закричал я.

В ответ я услышал, как что-то невнятно пробормотала Субун.