Арсен Люпен против Херлока Шолмса - Морис Леблан

— В чем же она?

— Отыскать голубой бриллиант.

— Ах, голубой бриллиант!

— Конечно, ведь тот, что нашли во флаконе консула Блейхена, был ненастоящий.

— Верно. Настоящий Белокурая дама отослала мне, я изготовил точную его копию, и, поскольку имел виды на остальные драгоценности графини, а консул Блейхен и так вызывал ее подозрения, эта самая Белокурая дама, чтобы, в свою очередь, отвести подозрения от себя, запрятала фальшивый бриллиант в вещи того самого консула.

— А настоящий остался у вас.

— Ну разумеется!

— Мне нужен этот бриллиант.

— Никак невозможно. Тысяча извинений.

— Я обещал его графине де Крозон. И получу во что бы то ни стало.

— Как это вы его получите, если он у меня?

— Я получу его именно потому, что он у вас.

— Значит, я вам его отдам?

— Да.

— По своей воле?

— Я куплю его у вас.

Люпен опять развеселился.

— Вы настоящий житель своей страны. Все превращаете в сделку.

— Это и есть сделка.

— А что вы можете предложить?

— Свободу мадемуазель Дестанж.

— Ее свободу? Но, как мне кажется, она не под арестом?

— Я предоставлю господину Ганимару необходимые улики. Без вашей поддержки она тоже попадется.

Люпен засмеялся.

— Мой милый, вы предлагаете мне то, чего у вас самого нет. Мадемуазель Дестанж в надежном месте, ей нечего опасаться. Придумайте что-нибудь другое.

Англичанин несколько растерялся, на скулах его выступили красные пятна. Вдруг он положил руку на плечо противника:

— А если я предложу вам…

— Мою свободу?

— Нет… но ведь в конце концов я могу и выйти отсюда, начать совещаться с господином Ганимаром…

— И дать мне время подумать?

— Да.

— О, Господи, да что мне с того! Чертов механизм заело, — ответил Люпен, со злостью стукнув по лепке камина.

И чуть не вскрикнул от изумления: на этот раз по какому-то капризу судьбы неожиданно удача вернулась к нему и мраморная плита качнулась под его рукой.

Это было спасение, возможный побег. В таком случае, зачем подчиняться условиям Шолмса?

Он заходил по комнате, будто размышляя, какой дать ответ. Потом, в свою очередь, опустил руку Шолмсу на плечо.

— Взвесив все «за» и «против», я решил, что лучше самому обделывать свои дела.

— Но ведь…

— Нет, я ни в чьей помощи не нуждаюсь.

— Когда Ганимар вас схватит, все будет кончено. Уж он вас не отпустит.

— Кто знает!

— Поймите, это безумие. Все выходы охраняются.

— Есть еще один.

— Какой?

— Тот, что я изберу!

— Это всего лишь слова. Ваш арест можно считать свершившимся.

— Я другого мнения.

— Что же тогда?

— Оставлю голубой бриллиант себе.

Шолмс вытащил часы.

— Без десяти три. Ровно в три позову Ганимара.

— Значит, остается десять минут на то, чтобы поболтать. Воспользуемся этим, господин Шолмс, и чтобы удовлетворить снедающее меня любопытство, объясните, как раздобыли мой адрес и узнали имя Феликс Дэви?

Не спуская с Люпена глаз, тревожась из-за его хорошего настроения, Шолмс охотно пустился в объяснения, льстящие его тщеславию.

— Адрес? Мне дала его Белокурая дама.

— Клотильда?

— Она самая. Вспомните-ка… вчера утром… когда я хотел увезти ее на автомобиле, она звонила портнихе.

— Правда.

— Так вот, позднее я понял, что портнихой были вы. И ночью на корабле, призвав на помощь свою память, которой по праву могу похвастаться, мне удалось восстановить две последние цифры номера, который она набирала… 73. Таким образом, располагая списком «улучшенных» вами домов, для меня не составило никакого труда по прибытии в Париж сегодня утром в одиннадцать часов найти в телефонном справочнике имя и адрес господина Феликса Дэви. А узнав имя и адрес, я обратился за помощью к господину Ганимару.

— Замечательно! Первоклассная работа! Остается лишь снять перед вами шляпу. Однако непонятно, как это вам удалось сесть на гаврский поезд. Вы что, сбежали с «Ласточки»?

— Я не сбежал.

— Однако…

— Вы приказали капитану пришвартоваться в Саутгемптоне не раньше часа ночи. А они высадили меня в полночь. И я сел на пароход до Гавра.

— Значит, капитан меня предал? Но это немыслимо.

— Он вас не предавал.

— В чем же дело?

— Во всем виноваты его часы.

— Часы?

— Да, я перевел их на час вперед.

— Но как?

— Как обычно переводят стрелки, повернув колесико. Мы болтали, он сидел рядом, я рассказывал интересные истории. Клянусь вам, он даже ничего не заметил.

— Браво, браво, здорово придумано, запомню на будущее. Но как же часы, висевшие на стене в каюте?

— О, с ними было гораздо сложнее, ведь я лежал со связанными ногами, но матрос, охранявший меня в то время, как отсутствовал капитан, не отказался чуть подтолкнуть стрелки.

— Он? Что вы говорите? Он согласился?

— Так ведь он не понимал же всей важности своего поступка! Я сказал, что мне во что бы то ни стало нужно успеть к первому поезду на Лондон, ну и… он дал себя уговорить.

— За что получил…

— За что получил маленький подарок… который, кстати, этот прекрасный человек собирался честно передать вам.

— Какой подарок?

— Пустячок.

— Что же именно?

— Голубой бриллиант.

— Голубой бриллиант?

— Да, фальшивый, тот, на который вы подменили бриллиант графини, она сама дала его мне.

Ответом был внезапный и бурный взрыв смеха. Люпен даже зашелся, на глазах выступили слезы.

— Боже, как смешно! Мой фальшивый бриллиант отдали матросу! А капитанские часы! А стрелки стенных!

Никогда еще Шолмсу не казалось, что борьба между ними достигла такого накала. Могучий инстинкт подсказывал ему, что за этой напускной веселостью скрывается напряженная работа мысли, чрезвычайное напряжение всех сил и возможностей сидящего напротив человека.

Понемногу Люпен подходил все ближе и ближе. Англичанин отступил и словно невзначай опустил руку в жилетный карман.

— Три часа, господин Люпен.

— Уже три? Какая жалость! А мы так повеселились!

— Я жду вашего ответа.

— Ответа? Боже, какой же вы требовательный! Значит, партия приближается к концу. А ставкой — моя свобода?

— Или голубой бриллиант.

— Идет… Ваш первый ход. Что будете делать?

— Пойду королем, — ответил Шолмс, выхватив револьвер и стреляя.

— А у меня очко! — взмахнул кулаком Арсен.

Шолмс выстрелил в воздух, желая позвать на помощь Ганимара. Ему казалось, что вмешательство инспектора стало необходимым. Но удар пришелся прямо в живот — Шолмс побледнел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался возле камина, мраморная плита пришла в движение… Но поздно! Дверь отворилась.

— Сдавайтесь, Люпен… А не то…

Ганимар, по-видимому оказавшийся гораздо ближе, нежели предполагал Люпен, Ганимар стоял на пороге, а за ним десять, двадцать человек толкались, спеша на помощь. Это были здоровые парни, при малейшем сопротивлении они, не раздумывая, убили бы его, как собаку.

Спокойный, он махнул рукой.

— Уберите свои лапы. Я сдаюсь.

И скрестил на груди руки.

Наступило минутное замешательство. В опустевшей комнате с оторванными обоями слова Арсена Люпена отдавались, как эхо. «Я сдаюсь!» Немыслимые слова! Все ждали, что вот-вот он испарится, вскарабкавшись по трапу, или раскроется стена, и он в который уж раз уйдет от своих преследователей. Но Люпен сдавался!

Ганимар подошел и, взволнованно, со всей торжественностью, присущей этому действу, медленно вытянул руку в сторону противника, с великой радостью говоря:

— Вы арестованы, Люпен.

— Брр! — поежился тот. — Старина Ганимар, вы наводите на меня тоску! Что за мрачный вид? Можно подумать, собираетесь произнести речь на могиле друга. Полноте, к чему такая похоронная мина?

— Вы арестованы.

— И от этого вы так разволновались? Именем закона его верный служитель главный инспектор Ганимар арестовывает злого Люпена. Исторический момент, вы, конечно, понимаете всю его важность. И более того, подобное происходит уже во второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете!

И протянул руки.

Все это происходило с какой-то даже торжественностью. Агенты, несмотря на свою обычную грубость и ненависть к Люпену, вели себя довольно сдержанно, будто удивляясь, что им позволено дотронуться до этой неприкосновенной личности.

— Бедняга Люпен, — сказала личность, — что скажут твои благородные друзья, увидев, что тебя так унизили!

Напрягая мускулы, он с силой развел руки в стороны. Вздулись вены на лбу. Звенья цепи впились в кожу.

— Вот так! — сказал Люпен.

Разорванная цепь полетела на пол.

— Давай другую, приятель, эта ни на что не годится.

Принесли целых две.

— В добрый час! — одобрил он. — Лишние предосторожности не повредят.

И принялся считать агентов.

— Сколько же вас, друзья? Двадцать пять? Тридцать? Много… Ничего не поделаешь. Эх, было б вас всего пятнадцать!