Обнаженная натура - Владислав Артемов

— В бане, скорее всего украл, — пояснил Степаныч. — У меня раз в бане шубу уволокли, а в ней три тысячи казенных денег…

— Подожди, Степаныч, — попросил Пашка. — Ну и дальше что, Люб?..

— Ну, в общем, что дальше… «Позвольте, — говорит, — не более трех минут побыть наедине в комнате моей покойной двоюродной тети Клары…» «Пожалуйста, — говорю, — хоть час…» Кто ж мог подумать? И точно, как и сказал, не больше трех минут был, а потом ушел. У всех на виду, Паш!.. У всех на виду, вот что поразительно!..

— Да что ж тут поразительного? — не понял Родионов.

— Люстра! — крикнула Любка и горестно всплеснула руками.

— Старинная, бронзовая. Пуда два. Шесть рожков, — пояснил Степаныч. — Не считая стекла навешанного…

— Я в комнату — люстры нет! У всех ведь на виду! В каком кармане унес?!

— В каком кармане, Паш? — повторил и Степаныч, разведя руками. — Как еще гроб не упер старухин…

— А что, разве из морга не привозили ее? Я-то думал в мое отсутствие и похоронят окончательно… Что ж они тянут?..

— Вот именно! — поддержала Любка. — Как будто долгое дело смерть оформить… Какой уж день гроб этот торчит в квартире.

— Бардак в стране, — радостно подтвердил Степаныч. — Может, закопали уже, как бомжиху… Да тут, Паш, у нас целая баталия была…

Выяснилось, что самое главное произошло немного погодя. Вскоре после похищения люстры была предпринята официальная попытка реквизировать комнату Розенгольц, причем людьми посторонними, не имеющими к дому никакого отношения.

Трое неизвестных, очень похожих на тех, что выносили накануне тело покойной, только на этот раз все они были уже без усов, профессионально без всяких ключей вскрыв замок скорняка, проникли в комнату, но находились в ней недолго. Профессорша Подомарева, следившая за неизвестными в щелочку, оповестила полковника Сухорука, а тот поднял тревогу.

К счастью, неизвестные совершили ошибку с самого начала, и ошибка эта состояла в том, что явились они без всяких вещей, исключая кое-какой строительный инструмент, бывший у них в руках, да еще наушники, что висели на шее у одного из них. Если бы они, как это принято в таких спорных случаях, сумели внести и разместить в комнате хотя бы самый никчемный скарб, вешалку какую-нибудь и повесить на нее телогрейку, — вопрос был бы почти решен. Вряд ли кто-нибудь посмел тронуть эту самую телогрейку, потому что известны подобные случаи, когда суды признавали, что в подкладке выброшенной без спросу рвани хозяином были зашиты сто рублей. По крайней мере об одном таком случае писалось года три назад в газете «Ленинградский рабочий».

Словом, претенденты на освободившуюся жилплощадь проявили глупость и легкомыслие. Напрасно один из них размахивал перед носом у жены скорняка официальным ордером. Ордер этот был ею выхвачен и мгновенно уничтожен без всякого следа. Она и потом, в спокойной уже обстановке, так и не смогла толком разъяснить соседям это маленькое чудо бесследного исчезновения материи, произошедшее у всех на глазах.

Напрасно потерпевшие угрожали жильцам судом, напрасно один из них доказывал, что ордер-то самый временный, «всего на несколько дней, до получения полноценного жилья» — они были вытеснены из спорной комнаты, а потом и за пределы дома.

Тот же час решено было комнату освоить, во избежание новых вторжений.

— Тащи, Василий Фомич, своего лисопеса! — приказал Кузьма Захарьевич. — Занимай территорию. Официально. Подписи соберем…

— Да я!.. С меня… Эх!.. — обрадовался скорняк и кинулся к телефону.

Когда Родионов вернулся с работы, жильцы как раз проветривали коридор, открыв все окна и входную дверь.

На кухне, где в это время полковник доваривал борщ, слышался громкий разговор, связанный с происшедшими событиями.

Чернокнижник высказал опасение, что, привлеченные запахом свежих шкур лисопеса, на дом могут нахлынуть окрестные крысы. Тотчас разговор перекинулся на крыс, ибо замечено, что как только любой разговор на любую тему, коснется хотя бы косвенно темы крыс, тема эта немедленно и надолго становится главной и единственной.

— Я лично в «Огоньке» читал! — горячился Юра Батраков. — Этих самых крыс чем только не морили. Ядами, радиацией, водкой, наркотиками, лучами какими-то…

— Крысу не уморишь ничем, — вставил Степаныч, внимательно слушающий рассказчика и ожидающий только момента, когда можно будет встрять в разговор со своей историей. — На Львовщине крыс этих, поверите ли, пока через дорогу переходил, ботинки на мне съели… И какие ботинки! У самого Наполеона не было таких ботинок…

— Да помолчи ты, Степаныч! — досадливо отмахнулся Юра. — Тут серьезное дело… Так вот, Кузьма Захарович, они в лаборатории своей уже три поколения извели этих крыс… Лысые стали, вялые, не жрут почти…

— Так-так… — заинтересованно проговорил полковник, предвкушая интересную развязку.

— Ну и что ж бы вы думали? — томил Юра, оглядывая присутствующих. — Ну…

— Ну что ж бы мы думали? — нетерпеливо повторил и Степаныч.

— Представьте себе! — радостно воскликнул Батраков. — Ни с того, ни с сего в пятом поколении появляются от этих заморенных крыс… Тут пишут, что на порядок совершеннее, чем исходный первоначальный матерьял…

— Это как от майора сразу на генерал-майора. — пояснил Кузьма Захарьевич. — Где, ты говоришь, опыты ставили?

— Академия Наук! — Юра поднял забинтованный палец. — Там четко расписано, по дням и минутам… Так вот они сами удивляются. Думали, еще месяц-другой и крысы вымрут окончательно, а те наоборот, закалились, а потом в одну ночь прогрызли стальные прутья и дали деру!

— Ты скажи, звери!.. — восхитился Степаныч.

— Да-а, представляю себе крыс этих. — Кузьма Захарьевич внимательно поглядел в угол кухни. — В огне не горят… Надо бы, кстати, вон ту дыру заделать, Юрок… Давно тебе говорил…

— Так я к чему веду, Кузьма Захарович. — продолжал Батраков воодушевленно. — Это ведь притча получается, если вдуматься… От революции сколько прошло? Как раз четыре поколения!

— Партию не трожь, сынок! — посерьезнев, предупредил полковник.

— Да хрена ли с этой партией, Кузьма Захарович…

— У нас был один партейный, — снова влез Степаныч. — Ему, к примеру, два литра выпить…

— Да помолчи ты, старый хрыч! — озлился Юра. — Разговор-то серьезный здесь… Тут притча выходит, а ты лезешь со всякой дрянью…

— А кто на поминках нажрался? — напомнил Степаныч.

— Ванька! Внучок! — воскликнул полковник взволнованно. — То-то у него резцы сперва вылезли, а потом уж передние зубы… Действительно, притча получается…

— Пятое поколение, Кузьма Захарович, — обрадовался и Юра. — Я как разговор ваш с бабой Верой услышал давеча про зубы, сразу сопоставил.

— Так-так-так-так… — забыв про борщ, волновался еще больше полковник.

— В том-то и дело, что именно так! Они им еще покажут кузькину мать…

Чернокнижник Груздев, казалось, ничего не слышал, молча и хмуро доканчивал свою банку консервов. Отломил корочку хлеба и рылся ею на самом дне.

— Нет, — задумчиво сказал Родионов. — Нет, Юра. Доброе так не вырастает. Только хищное что-нибудь, безжалостное…

— А на хрена нам доброе, Пашка? На добрых воду возят. А нам! — он ударил кулаком по столу, отчего поморщился Груздев. — Нам нужны хищные и злые потомки. Мстители, Пашка. Так-то…

— Бойцы! — поддержал Кузьма Захарьевич и взмахнул черпаком, как булавою.

— Нас же первых и стопчут, — заметил Родионов.

— Нас и так давно уже топчут, — парировал Батраков. — Пусть уж лучше свои…

— Где ж тебя топчут? — возразил Родионов. — Церкви открыты, служба идет, книги нужные издают…

Кузьма Захарьевич и Юра дружно рассмеялись.

— С вами говорить, Павел, все равно что с дитем малым. — утирая выступившие слезы, снисходительно произнес Кузьма Захарьевич. — На Бога, стало быть, надеемся…

— На кого же еще? — понимая бесполезность намечающегося спора, тихо ответил Родионов.

— Нет, Паша. Партию надо заново строить… Честных коммунистов…

— Э-э, Кузьма Захарович, не то! — перебил Батраков. — Коммунизм масоны придумали. Тут нужна другая политика! Надо созывать Земский собор, объединять всех честных людей…

— Надо всех блядей этих сперва перестрелять, — вмешался Степаныч.

Груздев бросил пустую банку в мусорное ведро бабы Веры и пошел к дверям. После мордовских лагерей он не выносил никаких разговоров о политике.

Родионов же к политике и ко всякого рода партиям и движениям относился абсолютно равнодушно. Слишком отчетливо видна была здесь непрекращающаяся борьба мелких самолюбий, хотя бы она и вдохновлялась целями самыми грандиозными, к примеру, целью завоевания мирового господства. Для Родионова история двигалась сама собою, как движутся материки или тектонические пласты, и при любых раскладах — в конце ее с неизбежностью ожидал Апокалипсис.