Пролог - Наталия Репина

– Какие?! – кричала Катя. – Какииие?! Прочти хоть одно, ну прочти, я слушаю! Внимательно слушаю тебя!!

И Володя, как назло, не мог припомнить ни одного стихотворения Михалкова, не только хорошего, но хоть какого-нибудь. Катя же в ответ начинала рассказывать о некоем известном только ей поэте со странным именем Эзра, не то англичанине, не то американце, но почему-то переходила на Гвидо Кавальканти, бросала и начинала сначала. Фира тихо – слишком тихо, чтобы быть воспринятой, говорила Кате какие-то успокоительные слова. Из дома доносились звуки Первого концерта Чайковского, который тут же сменялся этюдом Шопена и трескучими пассажами Листа – там развлекался Илюша в тайной надежде, что его искусство рано или поздно привлечет к себе внимание.

Маша, краем уха уловив имя Кавальканти, пыталась прислушаться к Катиному крику, но ее снова отвлекал Аникеев. В какой-то момент подошла Аня – она села с краю стола и завела беседу с манекенщицей Олей о трудностях постоянного пребывания на ногах: Аня выстаивала долгие церковные службы, Оля выхаживала долгие модные показы. Оля была почти трезва: завтра ее должны были снимать для журнала «Крестьянка», и она боялась отеков.

Наконец всеобщий хаотичный крик, достигнув своего апогея, стал утихать и разваливаться: Катя, слегка шатаясь, удалилась в дом, откуда вернулась мрачная, молчаливая, шмыгающая носом, с мокрыми волосами. Некий Аникеев впал в задумчивость и перестал обращать на Машу внимание, и только с края стола по-прежнему тихо журчали Аня и Оля. Музыка тоже стихла. Недовольный Илюша вышел на крыльцо и, засунув руки в карманы, покачиваясь с носка на пятку, стал смотреть на затихающий стол. Он знал, что это затишье предвещало вторую волну оживления, и мысленно примеривался, к какой части пирующих ему примкнуть. Маша стала смотреть на Илюшу. Он был очень хорош собой, у него было так называемое аристократическое лицо: прямой нос с четко вырезанными ноздрями, большие глаза, упрямый подбородок, слегка выдающийся вперед, и, конечно же, густая шевелюра, которую он зачесывал назад. Раньше он даже немного нравился ей; она ходила на концерты, в которых он принимал участие, и любовалась им, когда он закидывал назад голову на писаниссимо или бросался на клавиатуру в бурных местах. Странное дело: сегодня она была совершенно равнодушна. Она продолжала видеть и оценивать Илюшину красоту, но опять почувствовала себя внутри некоего пустого пространства. Как муха в воздушном шарике – вспомнилось ей сравнение, и она опять с ним согласилась. Ей всех и всё было прекрасно видно, она могла общаться изнутри своего шара, но никакие волны и флюиды не проникали внутрь его, в том числе и волны Илюшиного очарования.

Мимо Илюши, дружески хлопнув по плечу, проскользнул в дом Алик Чечуев. Илюша обернулся ему вслед и опять стал смотреть на гостей.

Застолье освещалось только двумя керосиновыми лампами, одна из которых была очень старой, с треснувшим стеклом, и сильно коптила. Мошки крутились над лампами и время от времени падали внутрь, вспыхивая мгновенным и слабым огоньком. Несильно налетел ветер; лампы заморгали, тени на лицах гостей заметались, но тут же успокоились. Маша попыталась прикрутить фитиль старой лампы, которая была ближе к ней, но чуть вовсе ее не погасила. Из дома вдруг грянула музыка: Гленн Миллер. Все повернулись в сторону музыки. На крыльце, двигаясь в синкопированном джазовом ритме, показался Алик. Его встретили веселым гулом. Не переставая танцевать, Алик стал спускаться со ступеней, немного задев Илюшу и даже не извинившись. Это, по-видимому, Илюшу обидело. В несколько прыжков он опередил Алика – направление его движения было понятно: Оля – и первым оказался у заветного края стола. Он протянул Оле руку, и та легко встала. Улыбаясь, они отошли от стола, но быстро поняли, что танцевать на траве невозможно.

– На тропинку, на тропинку! – закричал Володя, подхватывая Фиру.

Смеясь, все повскакивали с мест и кинулись к маленькой дорожке от калитки к дому, которая была вымощена тяжелыми квадратными плитами. Не больше одного человека помещалось на такой плите, и танцующие, веселясь все больше, растянулись в длинную цепочку. Балансируя каждый на своей плите, они выписывали лихие джазовые па, одновременно стараясь не упасть. Но вот Володя случайно толкнул племянника Шестакова, а тот уже нарочно – Аникеева, который ни в какую не хотел спрыгивать со своей плиты, и уже через несколько минут танец превратился в визжащее соревнование, целью которого было, не отрывая ног от плиты, столкнуть соседа на траву.

Маша улыбаясь смотрела на борьбу. Она не пошла танцевать потому, что не умела, а когда танец превратился в чехарду и кучу малу, вроде как-то и уже стало поздно. Раньше, впрочем, она бы с удовольствием включилась в общее развлечение, но сейчас словно какая сила удерживала ее, внушая, что, если к чему-то можно не присоединяться, то присоединяться не стоит.

Алик также оказался не у дел. Стараясь не обижаться на Илюшу, он подсел к Маше. Как и все, он объяснил ее нежелание недавними похоронами.

– Извини, – сказал он аккуратно, боясь и ожидая самой грустной реакции.

Маша удивленно взглянула на него.

– Музыка, – сказал Алик, кивая в сторону дома.

Маша засмеялась.

– Все в порядке, Алик, что ты, – сказал она. – Я бы просто не пришла, если что.

– Может, тогда… – Алик мотнул головой в сторону дурачащихся ребят. У него мгновенно промелькнула мысль о желательной ревности со стороны Оли, но он тут же ее отверг как невозможную: Маша очевидно уступала Оле.

– Ты иди, – сказала Маша, – Я посижу, мне не скучно.

– Не грусти, – сказал Алик, чмокнул ее в щеку, поднимаясь, и большими комическими прыжками кинулся к дерущимся. Но бодрая композиция в этот момент закончилась, и ее сменила медленная лирическая тема. Алик настиг каменную тропинку в тот момент, когда Илюша вновь галантно протягивал Оле руку, без всяких дополнительных слов оттеснил его, схватил Олю и вытащил и на траву – танцевать медленный танец на траве было можно.

Все остальные тоже разобрались на пары: Володя с Фирой, племянник Шестакова с Катей, Илюша, нимало не расстроившись – он уже чувствовал себя отомщенным – подхватил Аню. Некий Аникеев, оставшийся в одиночестве, двинулся к Маше. Она подумала, что, наверное, ее одинокое сидение за столом выглядит довольно демонстративно, а значит, придется танцевать. Если можно не идти, то зачем идти, – еще раз промелькнуло в голове. Но она залпом допила оставшееся у нее в бокале вино и подала Аникееву руку. Они присоединились к остальным. Аникеев крепко ухватил ее за талию.

– Я не принц, – сказал ей на ухо Аникеев, – отнюдь.

При слове «отнюдь» на нее пахнуло вином и рыбой.

– Не страшно, – сказала