На троне великого деда - Грегор Самаров

Переодевшаяся тем временем княгиня Дашкова почти нетерпеливо отстранила обнимавшую её великую княгиню и сказала.

— Главное дело сделано, но это — далеко не всё. Вы победили императрицу, теперь необходимо покорить сердце всего народа.

— Народа? — спросила Екатерина Алексеевна. — Каким образом возможно это сделать? Ведь мы не можем же позвать весь народ.

— Но мы можем пойти к нему, — ответила Дашкова. — Умоляю вас, ваше императорское высочество, довериться моему руководительству! Дозвольте теперь мне за вас думать и поступать! Накиньте этот чёрный плащ и этот вуаль, здесь всё уже приготовлено, и поезжайте со мной! Сани только с одним кучером без ливреи уже ждут нас… Все церкви теперь открыты для того, чтобы народ мог молиться о здоровье государыни. Мы тоже помолимся пред алтарём Господа о блестящей, светлой будущности.

Улыбка согласия промелькнула на лице великой княгини. Она закуталась в плащ, накинула на голову густой чёрный вуаль и под руку со своей неутомимой, энергичной приятельницей направилась к одному из боковых выходов дворца. У крыльца ждали простые сани, запряжённые великолепным рысаком, которым управлял кучер в тёмном кафтане. Великая княгиня и Дашкова сели и помчались по льду через Неву в Петропавловский собор.

VII

Оживлённые пёстрой толпой улицы города и набережной Невы быстро приняли совершенно иной вид. С необычайной быстротой распространилось передаваемое из уст в уста известие о тяжёлой, безнадёжной болезни императрицы. Смутное беспокойство, волновавшее раньше умы, благодаря распространившейся вести перешло в страх, и все, начиная от высших придворных сановников до самого незначительного горожанина, с дрожью и трепетом ожидали близкого будущего. В течение уже долгого времени перемены царствующих на престоле лиц являлись в полном смысле слова государственными переворотами и сопровождались революционными актами, во время которых страдали очень многие. И на этот раз народ боялся какой-нибудь неожиданной, непредвиденной катастрофы, которая нарушила бы правильность жизни и спокойную работу каждого отдельного человека; ведь каждому пришлось бы перестраивать жизнь при совершенно других условиях.

Но если бы даже и не произошло этой катастрофы, то во всяком случае перемена на троне заставляла тревожиться людей всех слоёв общества. Правление императрицы Елизаветы Петровны, несмотря на обрушивавшийся на некоторых отдельных лиц гнев, в общем было очень мягким и милостивым для народа, и теперь никто не знал, будет ли её наследник придерживаться тех же правил. Кроме того, Елизавета Петровна была ярким типом национального русского характера; она была глубоко верующей и преданной дочерью той церкви, которая занимала важное место в сердце всего русского народа. Великий же князь родился в другой стране; все знали, что он любит иноземцев, что он говорит главным образом по-немецки и окружает себя немецкими войсками, вызванными им из Голштинии. Среди его недоброжелателей, к которым принадлежали люди различных слоёв придворной аристократии и главным образом духовенство, рассказывали, что Пётр Фёдорович в глубине своей души придерживается лютеранского вероисповедания и что он, получив власть в свои руки, сейчас же даст лютеранской религии почётное, если не главное, место на Руси. Но даже те, которые лично без особенного содрогания думали о подобной возможности, всё же должны были предугадывать те волнения и ту борьбу, которые вспыхнут в государстве, если великий князь действительно обнаружит подобные взгляды и намерения. Поэтому вполне понятен был страх, царивший во всех душах и всегда бывающий пред переворотами, которые нарушают обычное течение давно вошедшей в колею жизни. Понятно было и то, что теперь все с благодарностью вспоминали всё хорошее, сделанное для страны императрицей Елизаветой Петровной.

Никто не думал о покое во время беспокойства, охватившего весь город. Несмотря на поздний час, окна домов были освещены, улицы были полны двигающегося народа, собиравшегося в маленькие и большие группы, которые горячо толковали и переиначивали известия из дворца. В одном месте рассказывали, что великий князь Пётр Фёдорович заключён в Шлиссельбургскую крепость и что императрица назначила своим наследником своего несовершеннолетнего внучатого племянника Павла Петровича. Другие уверяли, что императрица уже скончалась, и что великий князь ускакал в Ораниенбаум, чтобы встать во главе своего голштинского войска и идти на Петербург. И все эти фантастические, противоречащие друг другу вести ещё более усиливали всеобщее беспокойство.

Наконец среди народа распространилось известие, что императрица при своём духовнике, вельможах и при всём дворе благословила Петра Фёдоровича и снова признала его своим наследником. Хотя эта весть и устраняла мысль о насильственном перевороте, но тем не менее она не уменьшила страха и тревога пред будущим; и когда пред полуночью зазвонили во всех церквах колокола и стало известно, что церкви открыты, чтобы народ мог помолиться о здравии больной императрицы, то огромные толпы устремились в храмы для того, чтобы обратиться с мольбой к Богу и Его святым. Без сомнения, во всё двадцатилетнее царствование императрицы никто не молился о её здравии и сохранении её жизни так горячо, как в эту минуту, когда все ощущали огромный страх пред переменой обычной жизни, пред новыми, неизвестными условиями, в которые поставит их будущее.

Густая толпа народа шла по Неве, направлялась к ярко освещённому и своими колоколами призывавшему к молитве Петропавловскому собору, золотые купола которого мерцали при свете звёзд. Ворота крепости были широко раскрыты, стража стояла под ружьём; всё более и более сплочёнными массами проникал народ в мрачные стены. Несколько привязанных к железным палкам факелов освещали площадь пред собором, предназначенным быть усыпальницей русских императоров. Тяжёлые двери собора были тоже широко раскрыты, и через них был виден озарённый светами алтарь, пред которым многочисленное духовенство совершало молитвы; вся внутренность собора была освещена массой белых и разноцветных лампад, фантастически озарявших лики святых. Лучи лампад падали на развешанные по стенам образа и играли на их золочёных, блестящих ризах.

Внутри храма стояли молящиеся из разных слоёв общества — офицеры и придворные в блестящих костюмах, сановники в украшенных драгоценными камнями национальных платьях или в шитых золотом французских кафтанах с дорогими шубами на плечах, дамы в богатых туалетах, простые горожане и крестьяне в плохих кафтанах, солдаты и женщины из простонародья; все они стояли рядом друг с другом. Со всех губ слетали слова произносимых шёпотом молитв, так что весь храм был наполнен как бы тихим журчанием, ещё более усиливавшим таинственность собора. Посредине церкви шёл как бы поток, состоящий из входивших и выходивших богомольцев, иногда здесь замечалась такая давка, что женщины и слабые люди боялись быть раздавленными; изредка из толпы даже раздавался крик. У колонн внутри храма стояли гвардейские офицеры, они раздавали приказания, не давая скопляться чересчур большим толпам. Все беспрекословно слушались их.

У находящихся недалеко от алтаря колонн стояли два офицера в блестящей и красивой форме Преображенского полка. Оба были молоды и красивы и с отличными манерами, но оба они до такой степени не походили друг на друга, что, взглянув на них, можно было даже забыть одинаковость их формы.

Один из них, стоявший направо от алтаря, отличался высокой, атлетической фигурой, в которой так и сквозила могучая сила; его круглая, красивая голова покоилась на широких плечах; его лицо было славянского типа, у него были довольно большой, несколько широкий нос, низкий, широкий лоб и глубоко посаженные, блестящие глаза. Нижняя часть его лица слегка выступала вперёд, что придавало ему чувственное, даже порой животное выражение. Всё это вместе с горячим блеском глаз офицера могло вызвать опасение в ту минуту, когда этот человек рассердится и даст выход своей воле. Но его могучая сила соединялась с юношеской нежностью и мягкостью, и офицер не производил отталкивающего впечатления, а, наоборот, возбуждал симпатию и некоторое почтительное удивление.

При взгляде на этого человека невольно приходила в голову мысль о покрытой зелёною травою, залитой солнечными лучами горе, которая кажется вполне мирной, но в глубине которой бродят стихийные силы, способные при первом же удобном случае вырваться наружу, залить всё кругом кипящею лавою и превратить приветливую гору в свирепый вулкан. Этот человек должен был производить сильнейшее впечатление на женские сердца. Женщина со смелым умом и горячим сердцем при виде этой могучей фигуры невольно пожелала бы покорить её и заставить этого великана служить ей.