Освобождение - Евгений Анташкевич

Один мальчишка хитро загнутой кочерёжкой катил перед собой велосипедное колесо без шины, остальные забегали вперёд, норовили ударить по колесу ногой и сбить его, но мальчишка увиливал от них, и они смеялись, а прохожие смотрели на них, уступали дорогу и улыбались. Вдруг мальчишки врезались в ряд идущих впереди них девушек, их было три и ещё две, девушки их не видели и не успели расступиться, и колесо проехало у них под ногами. Они испугались и подхватили подолы своих платьев. Мальчишкам было впору надавать подзатыльников, но девушки только рассмеялись, а одна уронила на тротуар мороженое. Она остановилась и, облизывая липкие пальцы, смотрела, как из-под молочной кляксы в сторону бордюрного камня текла белая густая струйка. На одного мальчишку она всё же замахнулась, топнула твёрдым каблучком, мальчишки брызнули в разные стороны, а виновник увернулся и состроил ей рожу.

– Брось их, Маня, я знаю, из какой они гимназии, им там уши надерут… – крикнула красавица блондинка; они все снова взялись под руки и пошли как ни в чём не бывало, они показались Михаилу Капитоновичу светлыми, весёлыми и праздничными…

«Вот щас догоню и сам надаю им подзатыльников!» – с улыбкой подумал Михаил Капитонович про мальчишек. Девушки прошли мимо, они смеялись и подшучивали друг над дружкой, как они испугались мальчишек. Мальчишки разбежались, их компания оказалась хрупкой и недолговечной, и только один уже далеко катил кочерёжкой колесо. Михаил Капитонович оглянулся на девушек. Наверное, они уже забыли о мальчишках, он смотрел им вслед, и ему захотелось закурить. Они были такие молодые и красивые, и такие русские. Долго смотреть вслед удаляющимся девушкам было неудобно, и он повернулся.

Как он ненавидел этот город, когда в нём оказался – голодный, разутый и пьяный. Ему казалось, что он здесь только сделает пересадку и отдых и скоро будет в России, а может быть, не в России, а где-нибудь в Австралии, или в Лос-Анджелесе, или в Монтевидео. Харбин показался ему только точкой-«дидянь», где надо было привести себя в порядок и построить планы. Как он был благодарен маленькой леди Энн за то, что она проделала с ним путь от самого Иркутска и довезла аж до Токио. Она его бросила, потому что он не смог построить планы и привести себя в порядок. И он снова оказался здесь. Сколько раз он думал, что надо взять себя в руки и попытаться отсюда вырваться, но, как щепку, попавшую в воронку, его снова затягивало, и он оказывался здесь – разутый, пьяный и голодный.

Идти надо было в конец Маньчжурского проспекта, где он снимал маленькую квартирку.

Он шёл.

Он шёл по этой дороге в который раз и вокруг себя видел то, что видел уже много раз. И сейчас он шёл и видел русских людей, русские дома, построенные русскими руками, очень странно здесь смотрелись китайцы-рикши, и китайцы-разносчики, и китайские иероглифы, написанные на вывесках рядом с русскими названиями. Ему долго снились Омск и Иртыш, и сейчас он иногда видит свой дом и липы на тротуаре перед домом. Вдруг Михаил Капитонович обнаружил, что здесь тоже вдоль тротуара посажены липы. Они совсем недавно отцвели, и он вспомнил, как пару недель назад глубокой тёплой ночью возвращался домой и как они одуревающе сладко пахли, а башмаки липли к тротуарному камню. Тогда он не обратил на это внимания, но запомнил, а сейчас вспомнил и подумал: «И что? Скоро этому тоже придёт конец? Ну так и что? Ты же не любишь этот город! И пусть придёт конец, и ты куда-нибудь…», он остановился, потому что понял, что он уже не сможет «куда-нибудь…» по простой причине – он не знает куда.

Сорокин посмотрел на часы – было около шести вечера, надо было отдохнуть, переодеться и сменить японского капитана. Он пошёл быстрее, он смотрел на проспект и видел, что эта большая улица ничем не отличается от любой большой улицы в любом русском городе. В двадцатом с отступающими белыми войсками он проскочил Новониколаевск, проскочил Красноярск, Иркутск, тогда была зима, но улицы были те же. И он почувствовал, что этот город, в котором он прожил двадцать с лишним лет и который честно ненавидел, – такой же русский.

Около дома у штакетника стояли атаман и Дора Михайловна. Он коротко поздоровался, и все поднялись в его квартиру. Атаман начал:

– Я понимаю, Михаил Капитонович, вы весь в делах, а наше с вами дело – как?

«Наше»!» – с иронией подумал Сорокин и не ответил.

– С границы приходят тревожные вести, всё может начаться со дня на день!

– Или с минуты на минуту! – подтвердила Дора Михайловна.

«А ты-то куда торопишься? – Он ухмыльнулся, вспомнив цветы в горшках в её заведении. – Даже цветы кто-то поливает, значит, ты ждёшь гостей тут и никуда не собираешься!»

– Хорошо, господа, завтра я направлю моих людей.

Сорокину очень хотелось распрощаться с гостями, и он стал доставать из шифоньера костюм и свежую рубашку.

Атаман жал ему руку, а вежливая Дора дёргала атамана за рукав.

Отдохнуть не удалось, через сорок минут Сорокин уже был на «кукушке».

– Ну что? – спросил он китайца.

– Моя много нюхай, – больсой охрана на Сунхуацзян-река!

Ещё через двадцать минут Сорокин стоял в прихожей особняка. Коити надевал пиджак.

– Ночевать будете здесь?

– А есть место?

– Найдут, – ответил Коити и позвал повара-охранника. – Этот господин будет ночевать в кабинете, надо устроить…

– Постель, понимаем…

– Хорошо, но вас должны были предупредить, что с постояльцем вы общаться не будете! Он об этом тоже предупреждён.

Сорокин на замшевом диване при свете ночника до темноты читал газеты. Постоялец в гостиной шелестел бумагами, и оба курили так, что повар начал кашлять и попросил разрешения открыть форточку, хотя бы в кухне. Потом он утих, Сорокин зашёл и увидел, что он спит на большом широком сундуке.

Около двенадцати он услышал из гостиной хруст костей, стон хорошо потянувшегося тела и тихий голос:

– Что вы там застряли, я слышу, как вы шуршите газетами, что мы, так и будем, как воистину русские, сидеть по разным углам? Идите сюда!

Сорокину не хотелось получать выговор от Асакусы, но охранник спал крепко, это было слышно, и он поднялся.

Он вошёл, в гостиной со стула поднялся высокий пожилой костлявый мужчина с полуседой курчавой копной волос, в лёгком костюме и в шлёпанцах и указал ему на кресло.

– Вы присаживайтесь, а я сейчас! – сказал он и крадучись вышел.

Он вернулся через пару минут, неся поднос, на котором стоял графин, два лафитника и китайские солёные орешки.

– А то, если вы голодны, могу принести что-нибудь более… посущественнее… я знаю, где лежит, я тут уже освоился.

Михаил Капитонович согласился и кивнул:

– Только я не пью!

– Ха! А что так? – удивился мужчина. – А хотя у нас всё так – или пьём, или уж вовсе… ну ваше право! А какое сегодня число?

– 8-е…

– …августа?..

– …уже кончается!

Когда он поставил на стол поднос и снова вышел, Сорокин вспомнил ту давнюю поездку в Дайрен, фотографии из японских журналов и инструктаж Кости Номуры: «Так это же комбриг Юшков, только вот не помню его имени-отчества! Вот, оказывается, кого они здесь прячут, а Советы разыскивают!»

Юшков вернулся с тарелкой с мясом, хлебом, зеленью и парой огурцов.

– Ну раз не пьёте, значит, не обессудьте, я один! Хотя, судя по вашему взгляду, вы в своё время выпили изрядно! Я прав?

Сорокин улыбнулся и кивнул.

– Не будем представляться, мы не на приёме, зовите меня просто Эдгар, можно – Эдик!

– Можете называть меня просто Михаил! – ответил на любезность Михаил Капитонович.

Юшков нарезал мясо, располосовал вдоль на четыре части огурцы и сказал, что забыл соль. Вернувшись, он налил себе, вопросительно глянул на Сорокина, тот отрицательно покачал головой, и Юшков выпил и сразу налил вторую.

– Ничто так не старит офицера, как задержка второй рюмки, – сказал он и махом выпил вторую. – Ну вот так-то лучше! – Он хрумкнул огурцом и, не прожевав, спросил: – Что там на воле? Что слышно?

– Вы о чём?

– Я думаю, вы прекрасно понимаете, о чём я! Скоро здесь будут советские войска, неужели непонятно?

Сорокин вспомнил слова атамана.

– Откуда вам это известно?

– Ха, молодой человек! Это не может быть известно, но об этом нельзя не догадаться!

– Так скажите, нам никто ничего не говорит!

– И не скажет, кто же вам такое скажет?

«А вот ты и ошибся, атаман Лычёв всё знает и уже сказал!» – внутренне улыбнувшись, подумал Сорокин.

– Вы улыбаетесь, только не хотите этого показать, значит…

– О том, о чём вы говорите, наверное, действительно можно догадаться, но японцы молчат, а кроме них, кому ещё?..