Без перьев - Вуди Аллен

Всем известно, что Шекспир (Марло) заимствовал сюжеты у предшественников (последователей). Но когда пришел срок возвращать, оказалось, что он использовал сюжеты до конца. И ему ничего не оставалось, как пуститься в бега под вымышленным именем Уильяма (Вильяма) Барда (отсюда выражение: бессмертный бард), чтобы не загреметь в долговую тюрьму (отсюда выражение: долговая тюрьма). И тут на арену выходит сэр Фрэнсис Бэкон — передовой человек своего времени, разрабатывавший новые методы заморозки продуктов. Если верить слухам, он погиб при попытке заморозить цыпленка. Скорее всего, цыпленок опередил его. Пытаясь защитить Марло от Шекспира на случай, если они вправду окажутся одним лицом, Бэкон взял псевдонимом имя Александра Поупа, который в действительности был попом (по-латински — папой) Александром, главой Римско-католической церкви в изгнании — ибо в то время в его родной Италии хозяйничали так называемые барды, последнее племя кочевников, оставившее нам термин «бессмертный бард». А еще раньше папа Александр без остановки проскакал из Рима в Лондон, где в Тауэре томился приговоренный к смерти Рэйли.

Здесь история еще больше запутывается, потому что тем временем Бен Джонсон инсценирует похороны Марло, уговорив одного посредственного поэта сыграть роль покойного. Бена Джонсона не следует путать с Сэмюэлем Джонсоном, ибо он и был Сэмюэлем Джонсоном. А Сэмюэль Джонсон не был. Он был Сэмюэлем Пеписом. Пепис же — настоящее имя Рэйли, совершившего побег из Тауэра, чтобы написать «Потерянный рай» под именем Джона Мильтона, слепого поэта, который по ошибке совершил побег в Тауэр и был повешен как Джонатан Свифт. Все встанет на свои места, когда мы поймем, что Джордж Элиот был женщиной.

Таким образом, ясно, что «Король Лир» отнюдь не трагедия Шекспира, а сатирическое ревю Чосера, первоначально называвшееся «У каждого свои недостатки»[24]. В нем заключен ключ к тайне убийства Марло. Убийца был известен в елизаветинскую эпоху (имеется в виду Елизавета Баррет Браунинг) как Папаша Вик. Мы лучше знаем его под именем Виктора Гюго, автора «Нотрдамского горбуна», который считается многими литературоведами практически тем же «Кориоланом» с небольшими изменениями (произнесите оба названия скороговоркой).

Неудивительно, что встает вопрос: не над этой ли историей посмеялся Льюис Кэрролл, когда писал «Алису в Стране чудес»? В самом деле: Мартовский Заяц — это Шекспир, Безумный Шляпник — Марло, Соня — Фрэнсис Бэкон, или Мартовский Заяц — Бэкон, а Соня — Марло, либо Алиса — это Шекспир, или Бэкон, или Кэрролл — это Безумный Шляпник. Жаль, что нельзя уже спросить у Кэрролла. Или у Бэкона. Или у Марло. Или у Шекспира. Вывод ясен: собираясь переезжать, зайдите на почту и предупредите отдел доставки. Если, конечно, вам есть дело до потомков.

Если бы импрессионисты были дантистами

Неужели жизнь никогда не обернется ко мне своей лучшей стороной? Я в полном отчаянии! Голова моя разрывается! Мадам Сол Швиммер возбуждает против меня судебный иск за то, что я сделал ей зубной протез так, как чувствовал, а не так, чтобы он подходил к ее ротовой полости. Да, это верно! Не могу же я работать как заурядный ремесленник. Я вижу так: ее мост должен быть неровным, со своевольно вставленными зубами, напоминающими языки пламени! Она огорчается, что сделанная мною челюсть не помещается у нее во рту! Ах, какое негодование вызывает во мне этот тупой буржуазный взгляд на вещи! Просто убить ее хочется! Я пытался поставить удерживающую пластину, но она выпирает, как звезда из люстры. И все-таки я считаю свою работу прекрасной. Она, видите ли, жевать не может! Да какое мне дело до того, может она жевать или нет! Тео, силы мои на исходе! Мне не хватает на аренду помещения для кабинета и пришлось просить Сезанна войти со мной в долю, хотя он ужасно старый и дряхлый и не способен удержать инструменты в руках, так что надо их подвязывать, но руки у него так и ходят ходуном, и, когда ему удается попасть инструментом пациенту в рот, он вышибает больше зубов, чем вылечивает. Что мне делать?

На этой неделе мне удалось сделать весьма, на мой взгляд, удачные рентгеновские снимки. А Дега увидел их и разнес на все корки. Сказал, что композиция ни к черту не годится. Все кариозные полости оказались в нижнем левом углу. Я пытался объяснить, что именно так выглядит в реальности рот мадам Слоткин, но он даже не захотел меня выслушать! Сказал, что терпеть не может оправы, а красное дерево само по себе тяжеловесно. После его ухода я порвал снимки на мелкие кусочки! Но и это меня не успокоило, и я принялся пломбировать канал у мадам Вильмы Зардис, но, почувствовав тяжесть на сердце, бросил на полдороге. Меня как ударило: пломбирование зубного канала — совсем не то, что мне теперь нужно! Кровь бросилась мне в лицо, голова закружилась. Я выбежал на улицу — мне требовался глоток свежего воздуха! С затуманенной головой много дней бродил я без всякой цели, пока не очнулся на морском берегу. Придя в себя, я вернулся в кабинет. Моя пациентка все еще сидела в кресле с открытым ртом. Я завершил работу, но не смог поставить под ней свою подпись.

Я опять стеснен в средствах. Знаю, я для тебя обуза, но к кому еще мне обратиться? Нужны деньги на материалы. Сейчас я работаю только с зубной нитью, импровизирую напропалую и получаю потрясающие результаты. Боже! Мне не на что купить даже новокаин. Сегодня надо было рвать зуб, и пришлось усыплять пациента, читая ему Драйзера. Помоги.

Мы договорились арендовать помещение на паях с Гогеном. Он прекрасный дантист, специализирующийся на зубных протезах, и, кажется, хорошо ко мне относится. Он высоко оценил мою работу над зубами мистера Джея Грингласса. Помнишь, я запломбировал ему семь нижних зубов, а потом взял и все удалил. Грингласс воспринял это очень враждебно, и меня вызвали в суд. Речь шла о наследовании удаленных зубов, и по совету моего адвоката я настаивал на наследовании зубов целиком, но мне присудили только пломбы. Потом кто-то увидел одну из них у меня на полу, и теперь ее хотят поместить на выставке! Уже зашла речь о ретроспективе!

Я, видимо, совершил роковую ошибку, связавшись с Гогеном. Он человек крайне неуравновешенный. Он ужасно много пьет. Когда я его упрекнул, он сорвал со стены мой докторский диплом. Однажды в мирную минуту я уговорил его поработать на свежем воздухе, в лугах, среди зелени, под золотыми лучами солнца. Он надевал коронки мадемуазель Анджеле Тоннато, а я ставил временную пломбу мсье Луи Кауфману. Как хорошо было нам обоим творить на пленэре! Эти ряды ослепительно белых зубов, сверкающих на солнце! Внезапный порыв ветра сорвал парик с головы Кауфмана и унес в кусты. Он кинулся за ним и опрокинул наземь рабочий столик Гогена. Гоген напустился на меня и хотел ударить, но вместо этого сбил с ног Кауфмана, который упал задом на включенный бор. Кауфман подскочил и быстрее ветра промчался мимо меня, увлекая за собой мадемуазель Тоннато. Дело кончилось тем, что страховая компания «Рифкин, Рифкин, Рифкин и Мельтцер» наложила арест на мой банковский счет. Вышли сколько можешь.

Тулуз-Лотрек — несчастнейший из смертных. Более, чем кто-либо еще, он мечтает стать великим дантистом и обладает подлинным талантом, но из-за малого роста не может дотянуться до ртов своих пациентов, а встать на табурет ему не позволяет гордость. Он вслепую ощупывает их лица, пытаясь обнаружить зубы, и вчера поставил коронки на подбородок мадам Фительсон. Кстати, старина Моне работает теперь только с очень крупными ртами, а Сера, человек угрюмый и немногословный, без всяких объяснений объявил о том, что будет лечить не больше одного зуба за визит, и так до тех пор, пока не обновит всю полость. В этом чувствуется основательность архитектора, но должен ли так поступать дантист?

Я влюблен. На прошлой неделе ко мне на проф-осмотр пришла Клер Мемлинг. (Я послал ей открытку, извещая, что со времени ее последнего посещения прошло полгода, хотя на самом деле прошло всего четыре дня.) Тео, она сводит меня с ума! Я просто сгораю от желания! Ее прикус! Никогда не видел такого прикуса! Ее челюсти безупречно соответствуют одна другой. Не то что у мадам Иткин, у которой нижняя челюсть выдается на целый дюйм — сущая волчица! Нет! У Клер зубы прямые и ровные. Не зубы, а дар Божий! Правда, она не абсолютное совершенство. Но недостатков в ней ровно столько, сколько нужно, чтобы подчеркнуть ее прелесть. Например, у нее есть щербинка между нижним девятым и одиннадцатым. Десятый она потеряла в отрочестве. Вдруг ни с того ни с сего возникло дупло. Зуб без труда удалили (точнее, он сам вывалился, когда она с кем-то заболталась), а искусственный не поставили. «Разве можно заменить нижний десятый! — сказала она мне. — Это был не зуб, это была судьба». С годами разговоры об утраченном зубе утихли, и, насколько я понимаю, теперь я единственный, с кем она может доверительно побеседовать на эту тему. Ах, Тео, я люблю ее. Глядя сегодня ей в рот, я чувствовал себя робким студентом, роняющим тампоны и зеркала. Потом я обнял ее, показывая, как нужно правильно чистить зубы. До этого моя милая дурочка неподвижно фиксировала щетку во рту и мотала головой из стороны в сторону. В следующий четверг я дам ей подышать веселящим газом и сделаю предложение.