Записки психиатра, или Всем галоперидолу за счет заведения - Максим Малявин

— Как ваши дела?

— Дела как дела,Грыз намедни удила,Мамка хера привела,Чуть ежа не родила.

Все это говорится на одной ноте, без какого-либо выражения вообще, с лицом, на котором застыло выражение отрешенного благодушия. Такими, наверное, бывают юродивые на паперти. Старушка мать, пришедшая с великовозрастным чадом на прием, укоризненно качает головой:

— Миша, как не стыдно!

— Стыдно — не видно,А видно — завидно,А нет — так и ладно,Невнятно, понятно.

— Выпишу вам, Михаил, таблеточки, будете пить.

— Таблетки пить —Печень растить,Мыслей не думать,Детей не родить,Мать их етить.

Выписываю рецепты, объясняю маме, как давать лекарства (хотя она уже и так все лучше меня знает), прощаемся. Михаил задвигает очередной стишок, потом хитро смотрит на меня и полушепотом доверительно сообщает:

— Доктор, вербализация —Это стыд, и стыд ужасный,Это грех, и грех опасный.Кто снимет копию мою,Пускай ступает во хмелю,Кто снимет копию мою,Пускай ступает во хмелю.

Овидий Назон Гай Юлий анекдот.

Подмигнув, он покидает кабинет. Я скучаю по этому пациенту. С кем он там играет в шахматы? Не споил ли его местный электорат?

Авторское право. И лево

Характер болезненных переживаний наших пациентов напрямую зависит от условий, в которых они живут и воспитываются, а также от личностных и интеллектуальных свойств: так, дебил если и услышит в своей голове чьи-то голоса, то теорему Пуанкаре они с ним обсуждать, скорее всего, не будут. По той же причине перевелись у нас Наполеоны и Кутузовы. Их место заняли другие, не менее одиозные, по меркам современности, личности.

Когда я работал в женском отделении психиатрической больницы, к нам поступила дама бальзаковского возраста в маниакально-бредовом состоянии. Чрезвычайно яркий макияж — театр Кабуки нервно жует бамбук; что-то невообразимое, невообразимых же оттенков, на голове, а главное — этот особенный блеск в глазах. Ну, и вся маниакальная триада — настроение, мышление, моторика… В приемном покое ее приняли, оформили, переодели, санитарочки отвели в палату. Тут-то и началось представление. Причем в буквальном смысле.

Войдя в палату, больная всем улыбнулась, небрежно поклонилась, взяла в руку воображаемый микрофон:

— Ну, здравствуйте, дорогие мои. Знаю, знаю, как вы по мне соскучились. — И хорошо поставленным голосом с легкой хрипотцой запела песню «Арлекино». Неизбалованные свежими впечатлениями пациентки встали полукругом и начали хлопать в ладоши. Из числа дам помоложе и порезвее нарисовалась подтанцовка — этакий «Тодес» под галоперидолом. Представление было прервано где-то в районе третьей песни, когда в палату с криком ворвалась чрезвычайно сердитая больная:

— Ах ты, самозванка! Это я Алла Пугачева, люди, не верьте ей! — И вцепилась новой пациентке в волосы. Как-то стихийно круг больных разделился на два лагеря поклонниц, что определило зрелищность и масштабность палатного побоища. Четко действовали санитарочки, которые сновали между участницами спонтанного шабаша, всплескивая руками и приговаривая: «Ах, батюшки, да что ж такое творится, прямо срамота!» — ловко набрасывали одеяло то на одну, то на другую больную, выводя их из зоны конфликта, пока не остались две главные героини. Женщин разняли, и до конца лечения они находились в разных палатах. Во избежание.

Восточно-истерическое

Когда-то давно, еще будучи в интернатуре, я беседовал с интереснейшим человеком и опытным психиатром. Он довольно долгое время провел в командировках в страны Ближнего Востока и очень красочно и интересно рассказывал об особенностях мусульманской психиатрической помощи. В частности, про загадочный недуг, который одолевал прекрасную и скрываемую чадрой половину правоверного населения.

Пациентки приходили (или бывали принесены) на прием в сопровождении многочисленных родственников: негоже даме беседовать с незнакомым мужчиной наедине. Начинался расспрос — мол, как поживает уважаемая ханум? Вах, отвечает ханум, герчектен чок кетююм, совсем, мол, плохо, даже джанкуртаран арабасы с мигалкой пришлось вызывать! Доктор понимающе кивает, потом степенно продолжает расспрос: а как именно плохо, драгоценная? Следует глубокий вздох, и на доктора обрушивается водопад жалоб, из которого следует, что хворь, поразившая несчастную, очень-очень серьезная и мучительная: отнимаются руки по локоть, или выключается зрение, или больная не может самостоятельно стоять и ходить, или совсем потеряла вкус, обоняние, или на любое грубое слово у нее развивается припадок — словом, нет никакой возможности вести домашнее хозяйство. И заинтересованный взгляд карих очей — а у доктора достаточная квалификация, чтобы разобраться в столь серьезном и таинственном случае? Да, важно отвечает доктор, у меня за плечами интернатура, ординатура, аспирантура и много других страшных слов, да я самого Ленина в мавзолее видал! Вся родня уважительно кивает и цокает языками, а доктор некоторое время изображает напряженный мыслительный процесс.

Понятное дело, сказать людям, что пациентка — истеричка, и ничего страшного с ней не случится, нельзя. У бедной ханум в довольно жестко регламентированном бытовом укладе такая реакция — одна из немногих возможностей отдохнуть и подчеркнуть свою значимость, так зачем мешать? Опять же, собственный имидж; ну кто пойдет к злому доктору? Истина полезна всегда, но не всем. Посему разыгрывается спектакль.

Включается как можно больше приборов с лампочками и стрелочками, к больной подключаются ВСЕ датчики, которые только можно придумать: ЭКГ, ЭЭГ, если есть УЗИ — вообще прекрасно. Снимаются показания. Потом доктор ДУМАЕТ. Долго, переводя взгляд с распечаток и мониторов на замершую от волнения пациентку. Потом он качает головой и говорит хорошо поставленным голосом: так и так, хасталык у вас очень, очень серьезная и сложная, но, по счастью, не смертельная. Лечить придется долго, недели три. На это время — никакой домашней работы, упаси Аллах! Строгий постельный режим и вкусное питание. Ах да, сейчас выпишу иляч, будете принимать вот так и вот так. Ну и, конечно, КАПЕЛЬНИЦЫ, без них ни одна серьезная и уважающая себя болезнь ни за что не пройдет. Воодушевленная родня хватает не менее воодушевленную страдалицу в охапку и, рассыпаясь в благодарностях, растворяется в дверях — аллахсмарладык, дорогой доктор!

Любопытство

Всем нам в той или иной мере присуще стремление испытать новые, ни с чем не сравнимые ощущения. Не зря же бытует расхожее мнение, что Создателем на заре творения Вселенной тоже двигал интерес — а что получится? Просто склонность ко всякого рода исследованиям и экспериментам над своей жизнью выражена у всех по-разному: кто-то осторожен, но проявляет сдержанный интерес, словно ежик, одним глазком выглядывающий из клубка иголок, а кто-то готов член в розетку сунуть, лишь бы вставило.

Неиссякаем интерес и к галлюциногенной тематике, который лишь слегка охлаждается осознанием незаконности (а кто поймает?) и вреда здоровью (да я только разок!). Опишу два случая применения галлюциногенов, которыми поделились со мной ныне взрослые, разумные, местами солидные и уважаемые дяди, которых не иначе как бог хранил в их студенческую пору. Или ангел-хранитель, беззлобно матерясь, укрывал сенью своих крыл от беды. Дескать, что же с ним поделаешь — дурное, но ведь может и толк выйти!

Первый случай касается тарена. Есть, точнее, был такой препарат, входил в состав аптечки индивидуальной АИ-1 до 1998 года, потом был заменен по причинам нецелевого употребления. В любом уважающем себя бомбоубежище его тоже было много. Основная цель применения — антидот ФОВ (фосфорорганических отравляющих веществ, боевой противочеловеческий вариант дихлофоса). Побочный эффект употребления — галлюцинации. Вот мой знакомый, проявив воинскую смекалку, и разжился нетронутой аптечкой из стратегических запасов. А разжившись, злоупотребил. А злоупотребив, сел за руль и поехал ставить машину в гараж. Это была, как любят говорить герои американских фильмов, very big mistake.[32] Представьте себе пустынную дорогу в бог знает каких курмышах (для земляков — в районе Сухой Самарки). Едет себе человек, аккуратно, никого не трогая, наслаждаясь сумеречным пейзажем, и вдруг — люди на дороге! Прямо перед бампером вставшей машины дорогу не спеша пересекает пионерский отряд. Чинно, степенно, в колонну по два; галстучки, шортики, рубашечки, гольфики, пилотки. Знамя, горн и барабан в комплекте. Ну, товарищ стоит и стоит, пропускает. А отряд все пересекает и пересекает, и несть пионерам конца и краю. Долго мой знакомый ими любовался; потом терпение лопнуло, вышел он из машины, подошел поближе, а пионеры, слегка подправив азимут, пошли… сквозь него! Все, с тех пор он сказал наркотикам не просто «нет», а «ну нах».