Последние записки красивых девушек - Линн Уэйнгартен

– Боже мой, я так… – говорю, – я так… хотела бы… – Хочу сказать, что хотела бы, чтобы она той ночью не сидела в машине, а позвонила мне. Хочу сказать, что, когда она не знала, что делать, я была бы с ней рядом, приехала и забрала ее с собой. Но это так неуместно и эгоистично, что ничего не говорю.

Когда наши глаза встречаются, понимаю: Делия читает мои мысли.

– Я хотела тебе позвонить. Это первое, что пришло мне в голову, но потом засомневалась, а вдруг ты… – Она умолкает.

Ей не надо договаривать – слова ранят меня как удар под дых.

– Мне так жаль, – говорю я, чувствуя свою бесполезность. Я ничто. – А что полиция?

Делия качает головой.

– А доказательства где? И кому, думаешь, они бы поверили? Уважаемому хирургу или его беспутной падчерице? Потом он пригрозил, мол, если я проболтаюсь, он меня «успокоит», найдет способ арестовать за употребление наркотиков. Запросто мог бы это устроить, я точно знаю. У него столько связей в городе.

– И никто не мог тебе помочь? А как же твои друзья, Джереми или… – Я отчаянно пытаюсь изменить прошлое. Рядом с ней никого не было. Это я должна была ей помочь.

Делия снова качает головой.

– Джереми славный, но глупый. А мои друзья… ты же их видела. Они думали, со мной хорошо тусоваться. Им нравилось то, что я могу много выпить, и со мной всегда весело. На самом деле им не было до меня дела. – Она поднимает глаза. – На самом деле только ты всегда обо мне заботилась.

Мне стыдно, как же мне стыдно! За то, что сделала. За то, как ее бросила.

– А как же они? – спрашиваю я и киваю головой на соседнюю комнату, откуда доносятся голоса.

– Ну, теперь и они заботятся.

– Они знают?

– Конечно. Поэтому я здесь.

– Они тебе помогли…

– Это они все устроили.

– А раньше они так делали?

Она молчит и чуть заметно улыбается. Я знаю, что это значит: делали.

Закрываю глаза. Хочу сказать, насколько мне жаль, в каком я ужасе, и не могу поверить, что все это происходило в то время, когда я, ничего не подозревая, сидела дома у Райана и смотрела, как он ест дорогие мексиканские лепешки. Хочу сказать, что никогда себя не прощу за то, что была там, а не с ней рядом. Но в горле у меня комок, и слова застревают. Вместо этого говорю:

– Не могу поверить, что подобное сойдет ему с рук.

– Не волнуйся на этот счет, – говорит Делия. И у нее такое выражение лица, что в душе у меня что-то поднимается. Я видела это миллион раз, когда жизнь казалась хмурой и серой. Так она выглядит, когда у нее есть план. – Не сойдет.

Глава 30

Делия

На экране перед нами Дасторио уже добрался до сказочного королевства и сейчас заколдует принцессу с помощью отравленного кислотой леденца. Вообще-то глупее фильма не придумаешь, но с тех пор как я умерла, смотрю его два раза в день. Сама не знаю почему. У нас есть лэптопы, Интернет. Странно занимать себя настоящим внешним миром, когда живешь в мире, который выдумала сама. Может, я не хочу. И никто меня не заставит.

В любом случае сейчас я не обращаю внимания на фильм. Меня отвлекает происходящее вокруг – запахи, картинки, звуки: мигание экрана телевизора, шорох ветра в деревьях за окном, хруст ломающихся веток, запах тел, кто-то теплый и знакомый, кого раньше рядом не было, а теперь есть.

Мы сидим на кушетке в ряд. Эшлинг пробегает кончиками пальцев по тыльной стороне моей руки от запястья до локтя. Мы играем в эту детскую игру, когда закрываешь глаза и пытаешься остановить другого как можно ближе к локтевой складке. «Стоп», – шепчу я, когда она уже там, где кожа совсем тонкая. Она прижимает вену, где бежит моя кровь, впивается ногтями. А потом, как обычно, не останавливается. Потому что можно играть и так.

Помню все эти игры, смысл которых лишь в том, что ты отчаянно, страстно хочешь контакта. Ты с ума сходишь по этому, хотя и не отдаешь себе отчета. Ты еще ни с кем не трахалась и не представляешь, каково это, просто хочешь, чтобы кто-нибудь, неважно кто, тебя касался. Трудно просить о том, что тебе нужно.

Мы хотим такого, просить о чем чертовски неловко. А с Эшлинг все так просто. Она меня ни о чем не просит. Она сама предлагает, предлагает, предлагает, а я беру, беру, беру. И нет конца тому, сколько она дает, и тому, сколько я поглощаю. Если бы захотела откусить от нее кусок, прожевать и проглотить, она бы мне точно разрешила.

Иногда, когда я глажу ее кожу, меня охватывает пугающее чувство, объяснить которое я не в силах. Похоже на ярость, но не совсем, скорее голод, чем страсть. Хочу оставить на ней метку, погрузить зубы в ее нежную безупречную кожу. Как-то раз я и правда чуть не укусила ее. Сумела остановиться, но удержаться удалось с трудом.

А Эшлинг понравилось! Потом она пыталась меня обнять, обхватила меня своими тонкими руками и притянула к груди. Видно, думала, нечто похожее случилось и с моим отчимом. Но я-то знаю, что она ошибается.

И вот мы сидим на кушетке, я делаю вид, что смотрю фильм, а сама гляжу на Эшлинг, и она улыбается, и глаза у нее глуповато-мечтательные. Чувствую, за нами следит Джун. Интересно, понимает ли она, как мало значит для меня это удивительное создание? Как мало значит кто-либо другой?

Эван поворачивается к Джун.

– А ты видела другие его фильмы? – Он кивает в сторону экрана. Джун качает головой. – Они классные. Тебе должны понравиться.

Похоже, он на нее запал. Жаль, хотя и приятно. Я немного ревную, но это всего лишь инстинкт.

Откидываюсь на спинку и перестаю смотреть на экран, забываю о времени.

Фильм скоро кончится. Джун не по себе – ощущаю ее неудобство как свое. Ее мучают вопросы: что будет сейчас, что потом, кто эти люди. Вопросы роятся в ее милой головке. Она нужна мне, чтобы не бояться. И верить, что все в порядке. Ради нее я должна быть стабильной, хотя, если честно, я в ужасе.

То, что выглядит прочным, на самом деле сделано из тончайшего стекла. То, что выглядит крепким, в любой момент может хрустнуть и превратиться в прах. Так тяжело жить, веря в это, но это правда. Намного лучше обманывать себя, но я не умею. Знаю, как быстро все уходит и как трудно вернуть все назад. Нужно сжать челюсти до боли, смолоть песок между сжатыми зубами в горячем, как огонь, рту, потом подождать, пока песок расплавится, и выплюнуть стекло. Построить все снова.

Делия, дыши глубже.

Нужно помнить, что я собой владею. Нужно перестать бояться. Скоро мне придется ее кое о чем попросить. Это следующий шаг. Но пока еще рано.

Конец фильма. Себастьян поднимается и достает коробку печенья, как всегда. За день он съедает целую коробку, забивая себе в глотку печенье, потому что внутри у него злобная пустота, как и у всех нас. Он постоянно голоден. Что ему на самом деле нужно? Набивает желудок сладким, но не толстеет, а тянется вверх, хотя и так уже высоченный, а ему всего восемнадцать, если верить удостоверению личности. Но все документы говорят разное, и все врут. Скоро и у меня будут документы. Пока что их нет. Я никто. Мне это нравится.

Эван наливает всем мятного чаю, щедро сдабривает ложками меда. А я хочу выпить текилы – ощутить, как она обжигает язык, жидким огнем проскальзывает в горло и согревает лицо. Нет, сейчас нельзя. Нельзя, когда Джун рядом. Мы с Эшлинг выпьем позже, когда останемся наедине в своей комнате. У нее есть бутылка дорогущего джина. Она заливает его в меня. Не люблю дорогой алкоголь. Слишком мягкий. Лучше, когда пожестче. «В другой раз купи мне бухла подешевле», – сказала я ей. И она обиделась. Но ведь она же за него не платила.

Просто стащила бутылку из бара, когда мы зашли туда, чтобы воспользоваться туалетом. Эшлинг тащит все подряд – что надо и не надо. Шелковый шарф с ручки женской сумки, дорогую губную помаду из сумочки, которую выбросила, даже не попробовав. Сотовые телефоны, сережки. Эшлинг нужно все – особенно то, что ей не принадлежит. Может, именно поэтому я ей так нравлюсь.

Пока что все чисто и уютно. Знаю, Джун это нравится. Но глаза у нее бегают, значит, она нервничает, ищет опасные знаки, даже если сама этого не осознает. Все время всего боится, даже не знает, что это такое – не бояться. Себастьян на нее смотрит. А она не замечает, даже забавно – замечает все остальное своими большими, круглыми, как у кролика, глазами. Но не подозревает, как часто на нее смотрят другие. Думает, она невидимка и на радарах ее не видно, но ошибается. Во всяком случае, кому надо, тот замечает.

Она даже не понимает этого, если я ей не укажу. Эшлинг и Эван обсуждают фильм. В голове у меня шум и в сердце тоже. Закрываю глаза, чтобы затормозить все внутри и отрубить внешний мир, чтобы их не слышать.

Джун сидит, зажав чашку с чаем в ладонях, и успокаивается. Она улыбается, глядя на них. Эван из кожи вон лезет, чтобы произвести на нее впечатление, распинается о других лентах этого режиссера, о символизме и о том, как он использует цвет. Эшлинг посмеивается над тем, что он говорит не «кино», а «фильм», «лента», и Эван делает вид, что сердится.