Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выпили те, да потом один и говорит што-то негромко. Засмеялись те, слышу только:
— …молодуха… целку уже…
Подошёл тот из них, што на обезьяну телесно похож, да кляп у одной выдернул и тут же горлышко бутылочное в рот, да голову ей задрал. Зафыркала та, закашлялась, да он ей куда-то по горлу стукнул слегка, и всё, винище в желудок пошло.
Выждали несколько минут, на ноги вздёрнули, да и развязали. Та тут же раз! И к стене. Стоит, руки к груди прижала и смотрит испуганно.
— Н-не… не надо!
А у самой уже от винища язык заплетается.
Обезьян засмеялся, да шагнул к ней и руками за корсаж платья потянул. Женщина руками замахала, да куда там! Руку поймал, да и завернул больно, на колени поставил. Потом уже все трое раздели её, да ловко так – видно, што не первая она у них, сильно не первая.
Я несколько раз только вздохнуть успел через колотящееся о рёбра сердце, как та уже голая стоит, руками прикрывается. Обезьян ей пальцами куда-то под челюсть и говорить начал што-то негромко. Смотрю, обмякла та, руки опустила как плети.
Те двое щупать её начали за груди, да соски тянуть и выкручивать. Всхлипнула та, так обезьян ей под дых – раз! Дали продышаться, и снова щупают, только та теперь покорная и вовсе ничему не противится. А эти гогочут!
Потом и вовсе руку ей меж ног и мять начали. Сильно! Мне даже отсюдова видно, што сильно. Всхлипнула бедная только, да слёзы из глаз. Хоть и пьяненькая уже, а стыдно небось! И больно.
Все трое так её перещупали, потом на подстилку её спиной, и обезьян раздеваться стал. Как есть обезьян, такой же почти волосатый!
Я глаза было закрыл, а так ещё страшнее! Глядеть не могу, и не глядеть не могу. Лежу, через слёзы текущие на всё ето смотрю. А куда я!?
По разу каждый попыхтел, подёргался, помучил её, и нет бы успокоиться! Они её снюхать заставили што-то, выждали малость, так молодуха ета совсем дурной стала.
Пьяненькая, да не то кокаином сверху, не то ещё чем заполировали. Хихикает! Руку растопырила, да на пальцы смотрит, будто чудо-чудное увидела.
Они её снова щупать, а та только смеётся, да «Ванечкой» каждово называет. Мужа, наверное, видит. И лицо такое, ну чисто у дурочки, мало не слюни текут. Ето кем надо быть, штоб вот так?!
Обезьян и вовсе на голову больной! Вытащил елдак, да ко рту ей! Фу… с трудом удержался, штобы не сблевать. Глаза закрыл, потому как сил больше нет, не могу такое видеть!
Нож тока приготовил, штобы если вдруг, то по горлу себя, потому как ети – всё могут!
Долго они её потом по-всякому. Открывал иногда глаза – так и спереду, и сзаду, и сразу втроём. Такое даже представить – ужас! А тут наяву.
Самое страшное, што молодуха ета под наркотой только охает да подмахивает в охотку, и «Ванечками» всех называет. Вот где ужас!
Остальные, девки которые, даже и дышать через раз боятся от такого! Хоть и связанные, а вжались в стену, и ногами только скребут иногда, будто спиной через камень пройти пытаются.
Долго они так куражились, оставили наконец молодуху в покое. Та похихикала малость, камень под голову притянула, «Ванечкой» назвала, да и уснула. А тело, даже мне отсюдова видно, уже багроветь местами начинает, так её намяли да нажамкали.
Тело затекло, а шевельнуться боюсь. Даже и тово, под себя сходил по маленькому. Лежу теперь на ни разу не тёплом камне, да в луже из собственных сцак, и понимаю, што ето меньшая из моих проблем. И даже если всево-то простудой отделаюсь, то тьфу!
Смотрю, зашевелились работорговцы, на часы поглядывают. Оделись, да один из них вышел. Через полчаса где-то снова зашёл, да мужчина с ним. Слышу только…
— Франк!
… да хлопают друг дружку по плечам. Партнёры, значицца. Деловые.
А Франк етот такой себе, импозантный мужчина, только што в маске. Встретишь на улице, так и не подумаешь ни разу! Офицер из отставных или инженер, никак не меньше. Видно по всему, што не из простой семьи и при образовании.
Французский с одесским в разговоре мешают – так, што по отдельности слова понятны, а вместе только обрывки. Понятно только, што цены обсуждают, да Франк заказы делает.
Потом слышу:
— Га-га-га! Угощаем! — и на молодку ету голую.
— …взломанный сейф-то был! Га-га-га!
— …вдули …порошка …подмахивала!
И не тихо вроде говорят, но у меня от страха постоянного будто то ли уши заложило, то ли мозги отказываются воспринимать етот ужас. Через слово понимаю, меньше даже.
Снова вышли ненадолго, вернулись при колодках ручных, деревянных. Такие себе, што на вид не слишком тяжёлые, но руки сковывают спереди от локтя до запястья, и близко притом.
Девок начали по одной развязывать, да сковывать. Раздевают зачем-то. Щупают заодно, но так, по деловому, што ли. Франк етот не погнушался, каждую нагнуться заставил да промеж ног залез. На девство проверил, значицца.
«— Психологическая ломка, совмещённая с проверкой товара», — всплыло из глубин подсознания. Первые две покорные – видно, што от ужаса чуть в обморок не падают, да ноги подгибаются. Што хошь делай, не воспротивятся!
А третья позволила себя раздеть, нагнулась покорно, да как лягнула! И к выходу, голая как есть! Только волосы тёмно-русые, што до самых колен почти висели, взвились шёлковой рекой. За них-то и поймали.
— Жить не буду! — криком кричит, бьётся на полу. — Вены перегрызу! Не сейчас, так позже!
Спеленали её в колодки, кляп в рот вбили – штоб язык не отгрызла, да порошка через нос вдули. А потом так же… как молодку… Долго, остервенело, без всякой жалости если не к девке красивой, то хоть как к товару.
Я только молился беззвучно, да ножик стискивал, штоб сразу уйти, если што…
А потом раз! Франк её на ноги вздёрнул, ножом поперёк горла ей, да в сторону девок толкнул. А у неё голова до самово позвонка…
Не знаю, сколько я был без сознания, но когда очнулся, то они ушли. Ни работорговцев ни девок в пещере уже нет, и даже кровь по полу пылью приметена.
Лежал так в ужасе смертном, пока не выстыл весь, да тело не затекло так, што даже и мурашки бегать перестали. Тогда только решился даже и не