Сиятельный - Павел Корнев

«Происшествие в иудейском квартале!» — гласила шапка расположенной снизу статьи.

Ну что за невезение?!

История вышла — банальней не придумаешь. Закрытая несколько дней кряду цирюльня насторожила соседей, они решили проверить хозяина, наткнулись на полный трупов подвал и вызывали полицию.

— Думал, ты читаешь газеты, — укорил меня Рамон.

— Только не сегодня, — поморщился я. — Проклятье! Меня чуть наизнанку не вывернули!

— Пытался юлить?

— Пытался, а то как же!

— И чем все закончилось?

— Отстранили до окончания расследования.

Рамон покачал головой.

— Выходит, мне еще повезло, — усмехнулся он. — Я‑то Ле Брену сразу все рассказал.

— Ле Брену? — удивился я. — Он тебя допрашивал?

— А тебя разве нет?

— Был там еще один, — мотнул я головой, не желая вдаваться в подробности.

В этот момент часы начали отбивать двенадцать, Рамон Миро с досадой глянул на них, соскользнул с высокого стула и в пару глотков допил вино.

— Пора на смену, — сообщил он, застегивая медные пуговицы мундира.

— И куда тебя отрядили?

— Улицы патрулировать, куда еще? — хмыкнул констебль, надел фуражку и поправил ее, ухватив за козырек.

— Будь другом, пройдись по ломбардам, — попросил я тогда. — Поспрашивай об одной безделице, возможно, ее оставляли в заклад.

— И что мне с того?

— Десять франков лишними точно не будут, так?

— Двадцать.

— Да там красная цена пятерка, а тебе все равно без дела по улице слоняться!

— Хорошо, — согласился констебль, — поспрашиваю. Что за безделица?

— Ничего особенного, перстень студенческого братства Мюнхенского университета.

— Прямо сейчас и займусь, — пообещал Рамон.

— Газету оставишь? — спросил я, отпив лимонада.

— Забирай, — разрешил констебль и вышел на улицу.

С окончанием пересменки свободных мест в баре изрядно прибавилось, поэтому я взял номер «Атлантического телеграфа» и перенес кувшин на столик у окна.

Солнце на улице припекало не на шутку, тени жались к домам, словно перепуганные дворняги к ногам хозяина, а врывавшийся в открытое окно ветер хоть и шевелил занавески, но скорее дразнил мнимым обещанием прохлады, нежели мог прогнать накатившую на город жару. Выходить на улицу не хотелось.

Я вновь наполнил стакан лимонадом и задумался, не заказать ли обед, но вовремя вспомнил о пустом кошельке и решил потерпеть до ужина, который взялась готовить Елизавета—Мария.

Отпил лимонада и начал разобрать прихваченную с собой из дома корреспонденцию, но та особым разнообразием не отличалась. Сплошь счета, требования оплаты, извещения о превышении кредита и уведомления о наличии просроченных платежей.

Франки, франки, одни франки у всех на уме!

Золотой телец давно уже поработил наш мир, и низвергнуть этого кумира было не под силу ни социалистам, ни анархистам. Деньги нужны всем, и я исключением вовсе не являлся.

Настроение испортилось окончательно, я без разбору отправил бумаги в мусорное ведро, в пару глотков осушил стакан лимонада и отправился домой.

4

Скука — это страшно. Скука день за днем, вечер за вечером выматывает человека, подтачивает его душу, лишает вкуса к жизни.

В детстве я часами сидел на подоконнике и в подзорную трубу разглядывал с высоты холма городские крыши. Не самое увлекательное занятие для ребенка четырех–пяти лет, но для меня тогда была важна любая возможность хоть чем–то себя занять: понаблюдать за работой повара, погонять по саду наглых галок, поиграть со своим вымышленным другом в шахматы или даже разобрать механизм сломанного будильника.

Отец вечно пропадал в городе, мама тяжело болела, слуги хлопотали по дому, а до книг из библиотеки я тогда еще не дорос, мог только выискивать редкие картинки да перелистывать любимый мамин томик «Приключений Алисы в Стране чудес» с иллюстрациями Джона Тенниела.

До пяти лет я был предоставлен самому себе и при этом заперт на территории усадьбы. Немудрено, что я знал каждый закуток в доме, каждый куст в саду. Я придумывал сотни способов развлечься, но надолго они занять меня не могли. И тогда приходила скука. Иной раз она допекала так, что хотелось выть волком.

Позже я считал те годы самыми счастливыми в своей жизни.

Почему вспомнил об этом сейчас?

Всему виной был старший инспектор Моран. После общения с ним захотелось запереться в библиотеке и носа на улицу не казать. Пару недель не попадаться никому на глаза, не привлекать ничьего внимания; дождаться, пока улягутся круги на воде.

Не вышло.

Когда вернулся домой, Елизавета—Мария сидела на нижней ступеньке крыльца и один за другим обламывала хрупкие черные лепестки сорванной в цветнике астры.

— Тебе письмо, — сообщила она, не отрываясь от своего занятия.

Я достал из вскрытого конверта послание на дорогой плотной бумаге и удивленно хмыкнул. Дядя приглашал в гости.

Что это вдруг на него нашло?

Елизавета—Мария с прищуром посмотрела на меня и спросила:

— Поехать с тобой?

— Нет, — отказал я. — И не порть цветы.

— Черные мертвые цветы. Они и вправду нравятся тебе?

— Не нравится беспорядок.

Девушка поднялась со ступеньки и поправила мой шейный платок.

— Представь меня дяде, и он сразу станет покладистей. Перед моим очарованием ему не устоять…

— Нет.

Разговор совершенно точно предстоял не из легких, и меньше всего хотелось вконец разругаться с родней из–за какой–нибудь неподобающей выходки суккуба.

— Мне скучно! — пожаловалась Елизавета—Мария.

— Почитай прессу, — предложил я, сунув девушке прихваченную с собой из бара газету. — В аду такого нет.

Та поджала губы, но скандала устраивать не стала.

— Накрывать на стол? — лишь спросила, откладывая газету в сторону.

Я задумался, не выпить ли перед дорогой чаю, но дядя большую часть времени проводил в загородном имении, а путь туда был вовсе не близкий. В итоге решил не терять время попусту и покачал головой:

— Сначала дела.

— Не задерживайся, на ужин будет рагу, — предупредила девушка и с придыханием добавила: — Острое, как огонь!

— Ничего не могу обещать, — сухо ответил я и зашагал к калитке.

Всякий раз, когда суккуб говорила о еде, у меня возникало нехорошее чувство, будто она откармливает меня на убой.

Глупости? Хорошо бы, если так.

Уговор уговором, но либо я избавлюсь от нее, либо она заполучит мою душу.

Третьего не дано.

Центральный вокзал Нового Вавилона по праву считался городом в городе. Главное здание с высоким стеклянным куполом, административные корпуса, пешеходные мосты, котельные, бессчетные развязки, переходы и запасные пути, сторожки, ряды однотипных пакгаузов и склады с углем занимали территорию, сопоставимую с площадью целого района. И если Новый Вавилон временами представлялся мне адским котлом, в котором плавились люди со всего света, то Центральный вокзал был его точкой кипения.

Купив билет первого класса — благо, Альберт Брандт, у которого пришлось занять на проезд, торопить с возвратом долга обыкновения не имел, я ссыпал сдачу в портмоне, отыскал табло с расписанием и отправился к выходу на нужную платформу. Бистро поманило ароматом свежей выпечки и кофе, но я удержал себя в руках и прошел мимо. Поезд должен был подойти с минуты на минуту, а меньше всего мне хотелось опоздать и провести в этом бедламе лишние полчаса. И без того голова кругом идет.

С отцом мы часто приходили сюда; он встречался с нужными людьми, я глазел из зала ожидания на поезда и поедал профитроли в том самом бистро, мимо которого сейчас столь спешно прошагал. Удивительно, но раньше здешнее столпотворение меня нисколько не раздражало, а теперь готов на стену лезть, лишь бы оказаться подальше от этой беспрестанно гомонящей толпы.

Но на платформе людей меньше не стало. В дальнем конце перрона и вовсе царила сутолока почище, чем перед кассами синематографа в день премьеры; громоздились горы тюков и прочей поклажи, бегали дети, кто–то плакал навзрыд. Пассажиры на той стороне были сплошь в поношенной и залатанной одежке; загорелые, чумазые, склочные. Хвостовые вагоны третьего класса обычно набивались под завязку, и узенькие лавочки вдоль бортов могли приютить лишь малую толику путешественников.

Ближе к середине платформы такой толкотни не было в помине, публика там подобралась куда более степенная и респектабельная. Господа в котелках, черных визитках, отутюженных полосатых брюках и лакированных штиблетах стояли вокруг урн, курили и вели неспешные беседы о театральных премьерах, ценах на зерно и судьбах мира. Дам среди этой категории пассажиров не было вовсе.

Поездка на деревянных скамьях с удобными спинками представлялась мне вполне разумным компромиссом в плане соотношения комфорта и цены, и я бы непременно купил билет второго класса, кабы не навязчивые попутчики. Все эти страховые агенты и коммивояжеры страсть как любили поговорить, а мне вовсе не хотелось заработать мигрень, выслушивая бесконечные благоглупости и отпуская не меньшие банальности в ответ. Уж лучше немного переплатить.