Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

Я ежусь, когда слышу это, потому что если есть земля жизни, то должна быть и земля смерти, и у меня в голове проносится, как она выглядит. Это розовато-кровавое месиво, которое усеяно тысячами глаз, каждый из которых мигает и смотрит. Дедушка не замечает, как я поежилась.

– Ты можешь зайти за фургон, дорогая, а потом присоединяйся к нам. Мы разожжем костер и будем вкушать трапезу под звездным небом, хвала Творцу. – Он улыбается мне очень по-доброму. – Ступай, дорогая, ступай.

Я отхожу на другой конец фургона, туда, где кабина водителя. Ноги болят, подкашиваются от слабости и кажутся чужими. Я присаживаюсь на корточки над каменистой землей, приподымаю ночную рубашку и писаю. Я в первый раз вижу эту рубашку. Белая с розочками, достает до земли. На меня надел ее кто-то другой, не я сама, думаю я. Из-под меня вытекает струйка, от нее идет пар, пыль скатывается в катышки на ее пути. Мне не по себе – сижу с голой попой в диком месте, как будто я маленький беззащитный кролик, на которого кто угодно может напасть.

Пописав, я иду к остальным. Дороти поджигает спичкой кучу хвороста. Я медлю за углом фургона, смотрю на них какое-то время, потому что я вдруг застеснялась. Дороти снова садится на складной стульчик, вынимает из пакета, который стоит на земле, коробку с соком. Она разливает сок по четырем пластиковым стаканчикам и раздает. Воздух становится темным с оттенком синевы, языки пламени поднимаются над костром, освещают их лица. Мне холодно стоять в одной ночной рубашке босыми ногами на каменистой земле, покрытой жесткой травой, и я начинаю дрожать. Дедушка поворачивает голову.

– Кого мы там видим? Взошла еще одна бледная луна? Иди к нам, дорогая. – Лицо у него очень довольное, и я прямо чувствую дедушкины чувства – они кружатся вокруг костра, спокойные, круглые и сладкие, как сахар. Он раскладывает еще один походный стульчик, усаживает меня. Потом приносит вязанное крючком одеяло из фургона и укутывает меня.

Дороти втыкает большую вилку с тремя зубцами в банку, которая стоит рядом с ней, что-то подцепляет – с вилки свисает огромная змея.

– Что это? – Я вскрикиваю, вскакиваю со стула и дрожу.

Все смеются надо мной.

– Это сосиска, дитя мое. Как можно бояться сосисок?

Дороти болтает змеей в воздухе, и я вижу, что это и правда сосиска – только очень длинная.

– А ты что подумала? – спрашивает Дороти.

– Что это змея.

Они опять смеются. Я сажусь обратно на стул.

– Не надо бояться, дорогая. – Дедушка встает и снова укутывает меня в одеяло. – Тебе нечего бояться. Хочешь сока?

Его руки бережно прилаживают одеяло. Я так благодарна ему за заботу, что горло перехватывает.

– Да, спасибо.

– Ну, давайте пожарим змею, – говорит Дороти.

Она кладет сосиску на сковороду, переворачивает ее туда-сюда, и на огне она закручивается колечками. Очень скоро она начинает шипеть и брызгать соком, и вкусно пахнет мясом. Дороти улыбается мне, но улыбка у нее какая-то странная.

Когда сосиска готова, она разрезает ее на куски и засовывает каждый внутрь длинной мягкой булки, потом поливает красным соусом из бутылочки. Я ужасно хочу есть. Но когда она кладет на пластиковую тарелочку, которая у меня на коленях, кусок мяса, аппетит пропадает, едва я надкусываю его. Огненный дракон врывается мне в рот, и я бросаю кусок обратно в тарелку.

– Кармел, мы любим добавлять в нашу пищу огонь, разве ты не помнишь? – Лицо Дороти плохо видно из-за костра.

– Помню.

Но тогда это было весело. Я касалась языком разных кушаний, и мы вместе хохотали над рожами, которые я корчила. А сейчас похоже на то, что Дороти добавила в еду какое-то колдовское зелье. Я смотрю на Дороти и думаю: ну, пожалуйста, почему ты не предложишь мне баночку с картофельным пюре или с томатным супом «57 вкусов» и немного крекеров? Дороти, почему ты больше не любишь меня? Да хоть бы и помятый банан. При мысли о ванильном мороженом у меня щиплет в горле.

Но даже через костер я вижу выражение глаз Дороти. В этих глазах написано – «ты помеха». Так и написано большими буквами: «Ты помеха, ты мешаешь Мелоди, Силвер и мне». Хотя чем я им мешаю, не понимаю.

Все едят. Потом дедушка достает свой пакет с арахисом и начинает его щелкать, скоро у его ног вырастает целая гора пустых скорлупок, кончики которых похожи на женские соски. Двойняшки едят и болтают с набитыми ртами, так что видна полупережеванная пища. Потом их большие глаза, того же цвета, как у Дороти, начинают слипаться. Они прислоняются к Дороти, одна с одной стороны, другая с другой. Я тоже устала. Я чувствую себя слабой и маленькой в этих диких бескрайних местах.

Становится совсем темно, на небе появляются звезды, они крупные, тяжелые и блестящие, мне с трудом верится, что это те же самые звезды, которые светили у нас над домом. Они мерцают, и кажется, что небо колышется и вращается. И на всем белом свете остались только мы, сбившиеся в кучку у маленького огня.

Я обнаружила, как различать двойняшек. Об этом даже они сами не догадываются. Но я никому не скажу.

Перед тем как мы встали сегодня утром, они дурачили меня, кто из них кто. Менялись именами. Так что научиться определять разницу между ними очень полезно. Секретная примета прячется в уголке рта Мелоди. Когда она говорит или улыбается, а порой и когда молчит, уголок ее верхней губы дергается и приподнимается, так что становится виден клык. Потом губа опускается и закрывает зубы. Это длится всего мгновение, и поэтому, наверное, никто до сих пор этого не заметил. Двойняшки уже в платьях, а я по-прежнему в белой рубашке в розовый цветочек.

Мелоди не сводит с меня глаз.

– Мамы не было очень-очень долго. Где она была, с тобой?

– Да, – отвечаю я. Она как будто обижается, что надолго лишилась мамы из-за меня.

– А мы жили у пастора Рэймонда.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Он крестил нас. У него золотой телефон и огромный автомобиль.

Силвер говорит – подумаешь, огромный автомобиль. Все равно, заверяет она, фургон – лучше всех автомобилей на свете, и как здорово, что они снова в нем.

– Это моя кровать, а это кровать Мелоди, – объясняет она мне.

Потом становится на полоску красного коврика между кроватями и показывает:

– А это твоя.

– Я знаю. Я же проснулась в ней вчера утром. И легла в нее вчера вечером.

Мелоди сидит на своей нижней кровати, у нее дергается губа и показывается клык.

– После того как поела змеи? – спрашивает Силвер.

– Мне показалось. – Я не знаю, что еще можно ответить.

– А вот окно, – показывает Силвер.

Я только вздыхаю. Силвер хмурится: она недовольна тем, что я порчу ей экскурсию. Она показывает мне все, что я и так вижу, потому что показывать тут нечего.

– Хорошо, мисс. Маленькая мисс. А вот на это что скажешь? Это ты видала, а?

Она резко отодвигает кашемировую занавеску. За ней – деревянная кровать с лоскутным покрывалом. Над ней – полка с книгами и золотые часы. На полу – хорошенький овальный коврик с бахромой по краям и букетом алых роз в центре. Он очень удачно лежит – чтобы ноги утром опустить как раз на него.

Силвер стоит у кровати спиной ко мне и указывает на зеленую книжку в кожаном переплете.

– Папина записная книжка, – говорит она. Они называют дедушку папой. Хотя он им вовсе не папа, как они мне уже объяснили.

– Что за книжка?

– Иногда он что-то пишет в нее, целыми часами, – говорит Мелоди.

Силвер прячет руку за спиной.

– Нам запрещено прикасаться к ней.

Мне нравится эта спальня за занавеской.

– Похоже на комнатку бабушки из «Красной Шапочки», – говорю я.

Силвер морщит нос и громко фыркает мне в лицо.

– Слыхали мы про это. Сказочки… – Она говорит, как будто слишком взрослая для таких глупостей.

– Силвер, зачем ты так, – произносит Мелоди. Мы с девочкой оборачиваемся к ней, и я успеваю заметить клык.

– Сказки – это для малышей, – заявляет Силвер. – К тому же они неугодны Богу.

Я хихикаю – мне трудно поверить, что Бог, если он вообще существует, думает про «Трех поросят» или про «Красную Шапочку» и осуждает их. Но девочки не понимают, что меня рассмешило, они с недоумением смотрят на меня, и их блестящие туфли тоже.

– Интересно, как вы разговариваете с Дороти? – вспоминаю я.

– Что значит «как»? – спрашивает Силвер.

– На каком языке? Я его не знаю.

– На испанском, – отвечает Силвер. – На каком же еще.

Я поворачиваюсь в другую сторону. Дверь в фургон открыта. За ней видны огромное небо и Дороти, она раздувает угли в нашем вчерашнем костре.

Я вздрагиваю, ощупываю шею – волос нет, голая кожа.

– Мои волосы! – кричу я. – Куда они подевались?

Не понимаю, как я вчера этого не заметила.

– Стрижка тебе идет, – говорит Мелоди с кровати и с любовью проводит рукой по своим волосам, которые достают до талии.

Я ощупываю голову, волосы острижены так коротко, что закручиваются в мелкие колечки.