Время секонд хэнд - Светлана Алексиевич

…Опасно было трогать эту конструкцию. Сталинскую… советскую… называйте, как угодно… Наше государство всегда существовало в мобилизационном режиме. С первых дней. На мирную жизнь оно не рассчитано. Опять же… Думаете, мы не могли наштамповать модных женских сапожек и красивых лифчиков? Пластмассовых «видиков». В два счета. Но у нас цель была другая… А народ? (Пауза.) Народ простых вещей ждет. Изобилия пряников. И — царя! Горбачев не захотел быть царем. Отказался. А взять Ельцина… Когда он почувствовал в 93-м году, что президентское кресло под ним закачалось, он не растерялся и дал команду стрелять по Парламенту. Коммунисты в 91-м побоялись стрелять… Горбачев отдал власть без крови… А Ельцин палил из танков. Устроил бойню. Так… вот… И его поддержали. Страна у нас царская по менталитету, по подсознанию. По генам. Всем царь нужен. Ивана Грозного (в Европе его прозвали «ужасным»), который залил русские города кровью и проиграл Ливонскую войну, вспоминают со страхом и восхищением. Как и Петра Первого, и Сталина. А Александра Второго Освободителя… царя, даровавшего России свободу… убили… Это у чехов может быть Вацлав Гавел, а нам нужен не Сахаров, а царь. Царь-батюшка! Генсек или президент — у нас все равно это царь. (Долгая пауза.)

Показывает мне свой блокнот с цитатами из сочинений марксистских классиков. Записываю себе одну ленинскую цитату: «Я согласен жить в свином хлеву — только была бы в нем — советская власть». Признаюсь, что и я Ленина не читала.

…Ну а это другая… другая сторона… Для разрядки… У нас разговор, как говорится, в узком кругу, за столиком. В Кремле был свой повар. Все члены Политбюро заказывали ему селедочку, сало, черную икру, а Горбачев все больше нажимал на каши. Салатики. Черную икру просил ему не подавать: «Икра под водочку хорошо идет, а я не пью». Диеты у них с Раисой Максимовной, разгрузочные дни. Ни на кого из прежних генсеков он не был похож. Совсем не по-советски, нежно любил свою жену. Гуляли они, держась за руки. А Ельцин, к примеру, с утра просит стопочку и огурчик. Вот это — по-русски. (Пауза.) Кремль — террариум. Я расскажу… Только печатайте без моей фамилии… анонимно дайте информацию… Уже я на пенсии… Ельцин набрал свою команду, «горбачевцев» вымели, так или иначе всех убрали. Поэтому и сижу с вами, что пенсионер, а так бы молчал как партизан. Диктофона не боюсь, но он мне мешает. Привычка, знаете. Нас просвечивали, как на рентгене… (Пауза.) Вроде бы мелочь, но это характеризует человека… Ахромеев переехал в Кремль и сразу же отказался от повышенного в несколько раз оклада. Попросил оставить ему тот, который у него был: «Мне хватает». Кто из нас донкихот? И кто, скажите, считает донкихота нормальным? Когда было издано постановление ЦК КПСС и правительства (началась борьба с привилегиями) об обязательной сдаче зарубежных подарков дороже 500 рублей в доход государства, он оказался первым и одним из немногих, кто это постановление выполнял. Кремлевские нравы… Служить, прогибаться, знать, на кого настучать, а кому вовремя подхихикнуть. С кем поздороваться, а кому слегка кивнуть. Все вперед просчитывать… Где вам дали кабинет? Рядом с президентом — на одном этаже? Если нет — вы не человек… Так… мелкая сошка… Какие у вас стоят телефоны? «Вертушка» есть? А телефон с надписью «Президент» для прямой связи с «самим»? Дают ли вам машину из гаража особого назначения?..

…Читаю Троцкого «Моя жизнь». Там хорошо показана кухня революции… Все сейчас засели за Бухарина. Его лозунг «Обогащайтесь, накапливайте» пришелся ко двору. В самый раз. Бухарчик (как окрестил его Сталин) предлагал «врастать в социализм», Сталина называл Чингисханом. Но тоже фигура неоднозначная… Готов был, как все, бросать людей в топку мировой революции, не считая. Воспитывать расстрелами. Это не Сталин первый придумал… Все они военные люди — после революции, после гражданской войны. После крови… (Пауза.) У Ленина есть замечание, что революции приходят тогда, когда они сами этого хотят, а не кто-то хочет. Да… вот… так… Перестройка… гласность… Всё мы упустили из рук… Почему? В высших эшелонах власти было немало умных людей. Читали Бжезинского… Но представление было такое: подремонтируем, подмажем и дальше поедем. Не знали, до какой степени нашим людям надоело все советское. Сами мало верили в «светлое будущее», но верили, что народ верит… (Пауза.) Нет… Ахромеева не убили… Отбросим конспирологические теории… Самоубийство — это был его последний аргумент. Уходя, он все-таки сказал о главном: летим в бездну. Была огромная страна, эта страна выиграла страшную войну — и вот она рушится. Китай не рухнул. И Северная Корея, где люди мрут от голода. И маленькая социалистическая Куба стоит, а мы исчезаем. Нас взяли не танками и ракетами, а разрушили то, чем мы были больше всего сильны. Наш дух. Сгнила система, сгнила партия. И может быть, именно поэтому… это тоже одна из причин его ухода…

…Родился он в глухой мордовской деревне, рано лишился родителей. Ушел на войну курсантом военно-морского училища. Добровольцем. День Победы встретил в госпитале — полное нервное истощение, весил тридцать восемь килограммов. (Пауза.) Победила измученная, больная армия. Истощенная, кашляющая. С радикулитами, артритами… язвенной болезнью желудка… Я такой ее помню… Мы с ним из одного поколения — люди войны. (Пауза.) От курсанта он поднялся до самых вершин военной пирамиды. Советская власть дала ему все: высшее воинское звание Маршала, Звезду Героя, Ленинскую премию… Не наследному принцу, а мальчику из простой крестьянской семьи. С глухой окраины. И тысячам таких, как он, дала она шанс. Бедным… маленьким людям… И он любил советскую власть.

Звонок в дверь. Заходит кто-то из знакомых. Что-то долго обсуждают в прихожей. Когда N. возвращается, я вижу: он немного расстроен и говорит уже не так охотно, но потом, к счастью, снова увлекается.

— Мы вместе работали… звал к нам… Отказался: это партийная тайна, и разглашать ее нельзя. Зачем подпускать к ней чужих (Пауза.) Я не был другом Ахромеева, но я его знал много лет. Никто не пошел на крест ради спасения страны. Один он. А мы стали хлопотать о персональных пенсиях и сохранении за нами государственных дач. Не могу промолчать…

…До Горбачева наших лидеров народ видел только на трибуне мавзолея: ондатровые шапки и каменные лица. Анекдот: «Почему исчезли ондатровые шапки?» — «Потому что номенклатура размножается быстрее, чем ондатра». (Смеется.) Нигде столько не рассказывали анекдотов, как в Кремле. Политических анекдотов… антисоветских… (Пауза.) Перестройка… Точно не помню, но мне кажется, что первый раз я услышал это слово за границей от иностранных журналистов. У нас чаще говорили: «ускорение» и «ленинский путь». А за границей начался горбачевский бум, весь мир заболел «горбиманией». Там перестройкой называли все, что у нас происходило. Все перемены. Если по улице ехал кортеж с Горбачевым, стояли тысячи людей вдоль дороги. Плач, улыбки. Это все я помню… Нас полюбили! Исчез страх КГБ, а главное — объявлен конец ядерному безумию… И за это мир был нам благодарен. Десятки лет атомной войны боялись все, даже дети. Привыкли смотреть друг на друга из окопа. Через прицел… (Пауза.) В европейских странах стали учить русский язык… в ресторанах подавали русские блюда: борщ, пельмени… (Пауза.) Я десять лет проработал в США и Канаде. Вернулся домой в горбачевское время… Увидел много искренних, честных людей, желающих во всем участвовать. Я видел таких людей… когда полетел в космос Гагарин… Такие лица… У Горбачева было много единомышленников, но меньше всего их было среди номенклатуры. Цековской… обкомовской… «Курортный секретарь» — это за то, что взяли его в Москву из Ставрополя, где любили отдыхать генеральные секретари, члены Политбюро. «Минеральный секретарь» и «сокин сын» за антиалкогольную кампанию. Компромат накапливался: будучи в Лондоне, не посетил могилу Маркса… Случай небывалый! Вернулся из Канады, нахваливал всем, как там хорошо. И то хорошо, и это… а у нас… Понятно, что у нас… Кто-то не выдержал: «Михаил Сергеевич, и у нас так будет лет через сто». — «Ну, ты оптимист». Кстати, тыкал он всем… (Пауза.) Прочел у одного «демократического» публициста, что военное поколение… это значит — мы… слишком задержалось у власти. Победили, отстроили страну, и надо было уходить, потому что другого представления о жизни, кроме как жить по военным меркам, не имели. Из-за этого так отстали от мира… (Агрессивно.) «Чикагские мальчики»… «реформаторы в розовых штанишках»… Где великая страна? Если бы это была война, мы бы победили. Если бы война… (Долго успокаивается.)

…Но чем дальше, тем больше Горбачев напоминал проповедника, а не генсека. Стал телезвездой. Скоро всем надоело слушать его проповеди: «назад к Ленину»… «скачок в развитой социализм»… Возникал вопрос: а что тогда у нас построено — «недоразвитый социализм»? Что у нас… (Пауза.) Я помню, что за границей мы видели другого Горбачева, там он мало напоминал того Горбачева, которого знали дома. Там он чувствовал себя свободным. Удачно шутил, четко формулировал свои мысли. А дома интриговал, лавировал. И от этого казался слабым. Болтуном. Но слабым он не был. И трусом тоже. Все это — неправда. Холодный и искушенный политик. Почему два Горбачева? Будь он дома откровенным, как «за бугром», его бы «старики» в момент раскусили и съели. Есть еще одна причина… Он… я так думаю… давно перестал быть коммунистом… уже не верил в коммунизм… Тайно или подсознательно он был социал-демократом. Особо не афишировалось, но все знали, что в молодости он учился в Московском университете (МГУ) вместе с лидером Пражской весны Александром Дубчеком и его соратником Зденеком Млынаржем. Они дружили. Млынарж написал в своих воспоминаниях, что когда им прочитали на закрытом партсобрании в университете доклад Хрущева на Двадцатом съезде, они испытали такое потрясение, что всю ночь бродили по Москве. А утром на Ленинских горах, как когда-то Герцен и Огарев, поклялись всю жизнь бороться со сталинизмом. (Пауза.) Вся перестройка оттуда… Из хрущевской оттепели…