Заблудившийся - Тати Дадо

— … а я могу. — закончил я за нее.

— Ты только не обижайся. — торопливо прибавила она.

— Я не обижаюсь. Ты права: я помогаю, только если мне выгодно или у меня есть такая возможность. Я слишком…

— …рационален?

— Да, рационален. Это плохо?

— Не думаю. Но если мы говорим о хорошем человеке, то он может быть рационален, а добрый — нет.

Мы помолчали. Мне внезапно захотелось домой, в свое Убежище. Я встал:

— Мне пора. Спасибо за угощение! И за медицинскую помощь.

— Тебе спасибо за, — она указала на прихожую и на ящик, — все это. Кстати, ногу нужно проверять. Через какое-то время зайди на осмотр.

— Да, конечно.

Выйдя из подъезда, я обнаружил возле Машины целую группу ребят. Среди них я узнал Вову и Женю. Дети играли во что-то с теннисными мячиками, причем на всех были надеты марлевые повязки. Никаких противогазов, а у некоторых не было даже очков. Как только они увидели меня, игра тут же прекратилась. Я подошел к Машине и сел в салон. Дети стояли и ждали. Я вздохнул, вышел и открыл багажник, выбрал из сетки самый накаченный футбольный мяч и бросил им. Они тут же принялись за игру, засмеялись, загалдели:

— Мне! Мне пни!

— Я тут!

— Я тоже хочу!

— Я же говорил, дядька хороший!

Я скрипнул зубами, завел двигатель и выехал со двора, где разгоралась нешуточная футбольная битва.

Дети назвали меня «хорошим». И Юля не отрицала, что я — хороший человек. Почему? Потому что всем я дал то, что им было нужно. Но при этом одни помогли мне с тяжелыми вещами, а другая подлатала мою ногу и накормила обедом. Значит, и они тоже — хорошие. Вроде бы все правильно и логично, но мне кажется, что я что-то упустил. Что-то не додумал.

«А не слишком ли много ты думаешь?» — спросил голос внутри меня — «Займись накопившимися делами, хватит рефлексировать. У тебя есть мечта, есть цель — стремись к ней».

А ведь верно, согласился я с внутренним голосом и, развернув Машину, направился к логову «ежей».

14

Туманных ежей еще называли «кафешниками» — было в свое время такое мотоциклетное движение, когда ребята тусовались в придорожном кафе и устраивали гонки на время, пока в музыкальном аппарате бара играла определенная композиция. Для того, чтобы выиграть, мотоциклисты делали все возможное со своим байком — облегчали, улучшали мотор, переделывали подвеску. Но была еще одна, главная деталь, которую невозможно было купить, заказать или изготовить, и устанавливалась она не в двигатель. Безбашенность — вот о чем речь. Ее было не занимать у молодых и горячих парней, по жилам которых бежал бензин.

А вот характеризующее «ежей» слово звучит иначе — «отмороженность», как стократно усиленная безбашенность, и в венах у них была намешана целая палитра разнообразных наркотических веществ.

Так, один уважаемый в их мотоциклетной семье брат грезил мотокультурой прошлого века и решил продвинуть тему быстрых гонок среди своих единомышленников, которые поддержали его без возражений. Но они пошли дальше.

Был у «ежей» и свой бар, возлияния в котором не прекращались никогда, и своя отличнейшая трасса для проведения подобных гонок на время.

Я несколько раз присутствовал при этом зрелище, которое, надо сказать, было захватывающим.

Два «кафешника», заручившись разрешением президента клуба, выкатывали свои мотоциклы на импровизированную гоночную трассу. По приказу судьи, они снимали свои шлемы и противогазы, предварительно задержав дыхание, и стартовали по отмашке. Весь отрезок пути в обе стороны нужно было преодолеть на едином вдохе или хотя бы не отравившись раньше времени. Далеко не многие могли похвастаться подобным достижением, а некоторые уже никогда не поведают свидетелям о своих подвигах.

Варварство? Возможно, но я видел в таких развлечениях дальновидную мудрость главного Ежа, президента клуба Молоха. Бездыханная гонка двух отморозков знаменовала собой решение взаимного конфликта, своеобразную дуэль, осуществляемую просто, быстро, изящно и почти бескровно. Если оставался один участник, его единогласно признавали правым в споре, если выживали оба, то победителем считался тот, кто первым пересек финишную черту. Но редко случалось, что после подобной гонки на выживание бывшие соперники не становились лучшими друзьями, разделившими поровну смертельный риск. Бескомпромиссное решение спора, зрелище для неискушенной толпы и в последнее время приносящий неплохой доход тотализатор — как по мне, это гениальная идея, пришедшая в голову Молоха.

Я подъехал к «ежиному» бару как раз в то время, когда крикливые помощники разогревали толпу гостей, подначивая их расчехлять мошну, а медлительный и солидный казначей клуба фиксировал ставки в толстой тетради. Громилы на входе лениво наблюдали за происходящим, едва скользнув по мне взглядом.

Обстановка в баре была весьма антуражная, если сравнивать ее с баром Макса. Все стены были сплошь увешаны регистрационными автомобильными номерами и дорожными знаками, чаще запрещающего содержания. Освещение создавали многочисленные и установленные куда придется фары, фонари и прочая автомобильная светотехника. Гости восседали на тяжелых стульях и за массивными столами, сваренных как попало из различных деталей, а горячительные напитки подавались в приспособленных под это поршнях разного размера.

Я прошел через весь зал прямо к барной стойке и уселся на велосипедное седло, приваренное к какой-то замысловато изогнутой металлической штуковине. За стойкой в этот раз стояла сама Ехидна, женщина Молоха. Высокая, мускулистая, татуированная до самых укромных уголков особа очень органично смотрелась в этом месте, за стойкой из железных топливных бочек. Ее боялись все молодые члены клуба, так называемые «ежата», и уважали более старшие «ежи». Да я сам немного робел в ее присутствии, хотя мы были знакомы. Давняя история…

— Ехи, привет! — стараясь придать голосу басовитости, сказал я. — Мне нужно увидеться с Молохом. По личному.

— Пить будешь? — спросила она, пропустив мое приветствие мимо ушей.

Так, барышня не в духе, подумал я.

— Да, плесни сорокаградусной полпоршня. Легкового. — поспешно добавил я, опасаясь, что она нацедит мне горячительного в поршень от тягача.

Она, не торопясь, выполнила заказ. Я благодарно кивнул и пригубил термоядерное пойло, в котором явно было больше сорока градусов и в котором вполне мог раствориться нож. Ехидна с интересом поглядывала на меня.

— Огненная вода! — просипел я, когда вновь обрел способность говорить. Она громогласно рассмеялась, хлопнув меня по плечу, отчего я чуть не слетел со стула.

— Я сама делала.

— В этом искусстве тебе равных нет, Ехи! — совершенно искренне сказал я, с опаской