При исполнении служебных обязанностей - Юлиан Семенов

Богачев вспомнил, как он штурмовал Эльбрус два года тому назад. Там был один парень - сильный и красивый. Он первый поднялся на вершину и сказал:

- Мускульное напряжение при спуске - для зайцев. Считайте меня соколом.

И, оттолкнувшись палками, он понесся вниз на лыжах.

- Стой! - закричал ему вслед руководитель восхождения.

Но парень не остановился. Он исчез в белом сверкающем снежном поле. Оно, казалось, просматривалось далеко-далеко, вплоть до скал, черневших внизу. Но парень исчез в этом открытом снежном поле через мгновенье. Его нашли через час.

Он был внизу, у самых скал. Он лежал на спине, и из носа и изо рта хлестала кровь. Резкий спуск вниз, с неба на землю опасен так же, как и резкий взлет с земли в небо.

- Володя, - сказал Богачев, - давай попробуем постепенно отпускать штурвал, а потом так же постепенно принимать его на себя. Только постепенно, а не резко.

- Есть...

Они стали постепенно отпускать штурвал. Самолет шел по-прежнему совсем низко над океаном. Но он не стал опускаться еще ниже, хотя Богачев и Пьянков слегка отпустили штурвал.

- Хорошо, - приговаривал Богачев, - очень хорошо, Володя, просто очень хорошо...

Так продолжалось минуты две-три. Потом самолет резко повело вниз.

Пьянков хотел было принять штурвал резко на себя, но Богачев сказал:

- Спокойно, Вова.

И начал осторожно выжимать штурвал на себя. Но самолет тянуло вниз. Его тянуло вниз неуклонно - невидимой и страшной силой. Так у Павла бывало во сне. Во сне всегда самое страшное - всемогущее, и ничего с ним нельзя поделать. Победить это всемогущее и страшное можно только одним - надо проснуться. Павел зажмурился, потом резко открыл глаза, снова зажмурился и снова открыл глаза, но увидел он то же, что и мгновение назад. Он увидел серую хлябь неба и зеленоватый стеганый чехол на потолке кабины.

- Резко! - скомандовал он Пьянкову. - Резко, Вова!

Они враз приняли штурвал на себя. Самолет затрясло, как больного лихорадкой. В кабину заглянул Женя Седин из морозовской экспедиции.

- Плохо, ребята? - спросил он.

Ему не ответили. И Аветисян и Брок, схватившись за штурвалы Володи и Богачева, помогали им. Самолет трясло по-прежнему, но он перестал идти вниз. Теперь он шел по прямой, но его все время трясло.

- Ребята, - повторил Седин, - это я к тому, что, может, успеем домой радиограммку, а?

- Возьми в аптечке валерьянки, - сказал Аветисян, - и выпей весь пузырек до дна.

Это иногда помогает.

Но самолет трясло все сильнее и сильнее. Звуки, появившиеся в самолете, походили на рев сотни бормашин в кабинете зубного врача. И потом все время что-то противно дребезжало. Пьянков и Богачев снова посмотрели друг на друга, и в глазах у них были злость и недоумение...

11

"Я старался заменить Жеке мать, но так же, как искусственное сердце никогда не заменит настоящего, так самый заботливый отец не заменит матери, пусть даже беспутной. А моя Наташа была прелесть и чистота, думал Струмилин. - И все это я говорю сейчас, потому что полюбил парня, который сидит справа от меня. У Жеки нет матери. А в любви мать зорче своего ребенка. Жека может не увидеть его и не понять. Я понял его, но я отец. А всякий совет отца дочери - диктат. Я так считаю, и меня трудно переубедить в этом".

Струмилин попросил Воронова:

- Геня, дай папиросу. Морозов сказал:

- Павел Иванович, никакой папиросы не будет.

- Да?

Морозов улыбнулся и повторил:

- Не будет.

- Мне лучше сейчас.

- Я вижу.

- Ей-богу, меня вроде отпускает.

Морозов засмеялся.

- Володенька, дайте папироску. Христа ради.

- Христа ради хлеб подают. Папиросу - грешно. У меня мама верующая, она бы наверняка обиделась.

Струмилин улыбнулся. Ему действительно стало чуть легче. Он лежал и смотрел в низкое серое небо. Он долго смотрел в небо, а потом увидел, как пролетела пуночка - единственная пичуга, забирающаяся сюда.

- Володя, - сказал Струмилин, - ладно, не давайте мне папиросы. Пойдите в палатку и передайте радиограмму в Диксон с немедленной ретрансляцией в Москву.

Ладно?

- Конечно. Сейчас возьму карандаш и запишу.

- Там нечего записывать. Вы запомните так: "Кутузовский проспект, 22, квартира 123, Струмилиной Жене. Я тебя очень прошу выйти замуж за Павла, если он этого захочет. Отец". Запомнили?

- Это не так уж трудно.

- Передайте, Володя.

- Хорошо. Я сейчас передам. Только почему бы вам не сказать ей при встрече, дома?

- Телеграф категоричней, - улыбнулся Струмилин и закрыл глаза. Ему все больше и больше хотелось спать.

"Наверное, это хорошо, - подумал он. - Когда проходит боль, всегда хочется спать. И когда проходит страх, тоже хочется спать".

Как бы сквозь сон он увидел поле Тушинского аэродрома. Это был тридцать седьмой год, лето. Он тогда занимался парашютизмом. Он был инструктором и готовил парашютистов к прыжкам во время воздушного парада. Все прыгали хорошо... С шестисот метров. А один парень выпрыгнул, и у него не раскрылся парашют. Он упал на поле и подскочил раза три, будто хорошо надутый волейбольный мяч. Струмилин подбежал к нему. Парень лежал бездыханный. Никаких ран на нем не было, только когда его стали поднимать, он весь был как гуттаперчевый. Принесся на своей белой машине начальник парада. Он спросил:

- Кто инструктор?

Струмилин ответил:

- Я.

- Возьмите его парашют, проверьте как следует, наденьте, поднимитесь на шестьсот метров и прыгните вниз. Сейчас же.

- Хорошо.

- Не "хорошо", а "есть"! - закричал начальник.

- Есть! - повторил Струмилин.

- Кто пилот?

- Я, - ответил Леваковский.

- Начинайте!

Самолет пошел кругами вверх. Леваковский сказал:

- Подожди прыгать, я тебя подниму метров на восемьсот.

- Не надо.

- Зачем множить одну гибель на две? Сиди, я поднимусь повыше.

- Не надо! - крикнул Струмилин.

Но Леваковский все-таки поднял его на восемьсот метров.

Струмилин выпрыгнул, но он не притронулся к кольцу. Он несся вниз затяжным прыжком. Когда до земли, несшейся на него вздыбленной спиралью, осталось метров четыреста, он рванул кольцо. Парашют выстрелил, Струмилина рвануло вверх, и он стал медленно спускаться. Он спускался вниз и чувствовал, что засыпает. И сквозь сон он видел, как уехал на своей машине начальник парада и на черной "эмочке" - ребята из НКВД. Летчики поймали его на руки, а он ужасно хотел спать и беспрерывно зевал.

Так было и сейчас. Он засыпал сладко и спокойно, часто зевая.

Из палатки вышел Морозов.

- Я передал - сказал он.

- Спит, - шепнул Воронов.

- Тогда давай закурим, - предложил Морозов, - чтобы он не видел.

12

Женя шла по Столешникову переулку. Солнце слепило глаза. В лицах людей была радость, оттого что солнце слепило глаза. Сегодня закончилась работа над картиной. Женя почувствовала себя легкой и свободной. Сначала ей было радостно это чувство, но через час это чувство свободы и радости прошло. И ей стало грустно. Так всегда бывает: во время тяжелой, но интересной работы ждешь ее окончания, а когда она кончается, делается грустно. Уходит что-то свое, и чувствуешь себя обедневшим и усталым.

Женя зашла в магазин галантереи. Ей надо было купить маленьких синих пуговиц.

Женя шила себе несколько ситцевых платьев для юга, а пуговиц найти не могла, потому что все время была на съемках, и теперь решила поискать в центральных магазинах.

В магазине в Столешниковом было душно и пахло мылом.

- У вас нет ли маленьких синих пуговиц? - спросила Женя продавщицу.

Та подтолкнула подругу локтем и шепнула: "Смотри, Струмилина".

- Сейчас, - сказала она, - я схожу на склад.

Женя стояла, облокотившись о прилавок, и ждала, пока девушка вернется. Рядом с Женей стояла круглая витринка с мужскими галстуками. Сначала Женя не обратила на них внимания, но чем дольше ей приходилось ждать, тем внимательнее она разглядывала расцветки и рисунки на галстуках. Потом она стала поворачивать вращающуюся витрину. Она выбрала серый галстук. Он был спокойной расцветки, с поперечными полосками.

- Сколько стоит этот галстук? - спросила Женя.

- Девяносто копеек.

- Очень дешево.

- Он не шелковый. Шелковые галстуки дорогие, те, которые с рисунками.

- Вот эти? - показала Женя на аляповатый красочный галстук.

- Да, - ответила продавщица.

- Но они же некрасивые...

- Что делать... Такие галстуки очень любят пожилые мужчины.

- Я у вас куплю серый, ладно?

- Конечно.

- Вам платить или в кассу?

- В кассу.

Женя выбила чек. Продавщица завернула ей галстук.

- Спасибо.

- Ну, что вы...

Женя улыбнулась, потому что вдруг подумала: "А кому я купила этот галстук?"

- Вы говорите, пожилые мужчины любят рисованные галстуки? - спросила Женя.

- Да.

- А что, если я куплю пожилому мужчине такой же, серый?

- Этот - последний.

- А на складе?

- Я сейчас сбегаю.

За прилавком никого не осталось. Женщины начали сердиться.