Большущий - Эдна Фербер

Приданое у нее было совсем скудное. В доме Первюса набралось достаточно постельного белья. Но встал вопрос о свадебном платье, и Селина долго ломала голову, пока Мартье не предложила ей венчаться в старинном голландском наряде, хранящемся в старом сундуке в комнате Селины.

– Будете настоящей голландской невестой, – сказала Мартье, – и вашему жениху это понравится.

Первюс и правда был рад. Селина купалась в его любви, как котенок в солнечных лучах. Ведь она, в общем-то, была очень одинокой невестой, поддержать и успокоить ее могли лишь две фотографии на полке в спальне. Старое свадебное платье оказалось Селине велико и при ее тонкой талии широко в поясе, а ее небольшая изящная грудь никак не могла заполнить пространство, отведенное в лифе для пышногрудой голландки. Но общий вид получился на удивление живописный и трогательный. Жесткие «ушки» расшитого чепца обрамляли бледное лицо, на котором выделялись большие темные глаза. Селина даже попыталась надеть башмаки с ручной резьбой, но от этой идеи пришлось отказаться. В них ее маленькие ножки терялись, как мальки в лодке. Трудно давались Селине и хитрые старомодные застежки на пуговицах и крючках. Казалось, будто давно почившая София Крон своими призрачными пальцами безуспешно пытается лишить это юное создание того будущего, которое ей предназначено.

Свадьбу сыграли у Полов. Клас и Мартье настояли на приготовлении свадебного ужина с ветчиной, курицей, колбасами, кексами, маринадами и пивом. Венчал преподобный Деккер, и во время церемонии Селина бранила себя, потому что никак не могла сосредоточиться на словах пастора. Вместо этого она как завороженная следила за его щетинистой бородкой, покачивавшейся в такт движениям нижней челюсти. Вид у Первюса был напряженный, торжественный и неловкий из-за черного свадебного костюма – это был совсем не тот красавец-великан, который всегда ходил в рабочих вельветовых штанах и голубой рубашке. Посреди церемонии на Селину напала паника: она прямо видела, как с криком бежит от этих людей, от этого мужчины и из этого дома вниз по дороге, дальше и дальше – но куда? Картина была такая яркая, что она даже удивилась, когда поняла, что все еще стоит в голландском свадебном платье и в нужных местах отвечает: «Да».

Подарков они получили немного. Полы преподнесли им «висячую лампу», вожделенный подарок для любой фермерской жены, – безобразную конструкцию желтого цвета с розовыми цветами на абажуре и болтающимися по краям звякающими стекляшками. Ее положено было вешать на потолке в гостиной и поднимать или опускать с помощью специального ворота, управляемого цепью. От вдовы Парленберг прислали сервиз для воды из розоватого стекла, декорированного «под изморозь», – толстый графин и шесть стаканов. Подарком Рульфа – результат многих недель, проведенных в мастерской, – стал сундук невесты, а точнее, копия прекрасного старинного сундука, спасшего комнату Селины от окружающего убожества. Рульф протравил древесину, отполировал, вырезал ее инициалы, очень похожие на те, что отчетливо выступали на том древнем сундуке, – С. П. Д. И добавил год – 1890. Получился великолепный предмет мебели, выполненный руками тринадцатилетнего мальчика. Такой работы не постеснялся бы и любой взрослый. Это была единственная красивая вещь среди неуклюжих и грубых подарков на свадьбу. Она поблагодарила Рульфа со слезами на глазах.

– Рульф, ты ведь будешь часто у меня бывать? Правда часто? – Увидев, что он колеблется, она добавила: – Ты мне очень нужен. Ты все, что у меня есть.

Странные слова в устах невесты.

– Буду, – ответил мальчик, стараясь говорить небрежно и беззаботно. – Кажись, смогу иногда.

– Кажется, Рульф. Кажется, смогу.

Он послушно повторил за ней.

После свадьбы молодые отправились прямо к де Йонгу. В мае фермер не может оставить свои овощи без присмотра даже на один день. Дом уже ждал их. Господство экономки закончилось, и ее комната рядом с кухней опустела.

За ужином Селину посещали такие глупые и несущественные мысли, что она даже разволновалась: «Теперь я замужем. Я миссис Первюс де Йонг. Красивое имя. На визитной карточке оно будет выглядеть очень эффектно, если написать его изящным и тонким шрифтом: «Миссис Первюс де Йонг. Дома по пятницам». Позже она с горечью вспоминала об этом, когда оставалась дома не только по пятницам, но и по субботам, воскресеньям, понедельникам, вторникам, средам и четвергам.

Они ехали по дороге к дому де Йонга, и Селина думала: «Я еду с мужем домой. Чувствую рядом его плечо. Как жаль, что мы с ним не разговариваем. Как жаль, что он ничего мне не говорит. Но мне совсем не страшно».

Телега Первюса для поездок на рынок стояла во дворе с опущенными оглоблями. Он должен был бы ехать торговать сегодня и теперь уж точно поедет завтра, встав пораньше, чтобы успеть занять хорошее место на рынке. В свете фонаря эта телега показалась Селине символичной. Она видела ее и раньше, но сейчас, когда телеге предстояло стать частью ее жизни – это была рыночная телега де Йонга, а она ведь теперь миссис де Йонг, – стало ясно, какая эта колымага страшная и позорная, как она «кричит» о бедности ее владельца и как не похожа на крепкую и аккуратную повозку на дворе у Класа Пола с красивой надписью красной краской на зеленом фоне: «Клас Пол. Овощи и фрукты». Вместе с холеными лошадьми его телега говорила о процветании и удобстве, как, впрочем, и все хозяйство Класа.

Первюс помог Селине слезть с двуколки, обхватив за талию и на мгновение прижав к себе.

– Надо покрасить телегу, Первюс. Поправить пружины сиденья и починить борт.

– Телегу? – удивился он.

– Да. Вид у нее жутковатый.

Дом был прибран, но чистым его назвать было трудно. Старая миссис Ворхес не особенно старалась соблюдать чистоту для человека, который вряд ли заметил бы, чисто вокруг или грязно. Первюс зажег лампы. В печке на кухне горел огонь, поэтому в тот прохладный майский вечер в доме было душно. Селина подумала, что в ее маленькой комнате у Полов, больше ей не принадлежавшей, наверное, стоит приятная прохлада и тишина, а легкий ветерок несет с запада свежий воздух. Первюс отправился ставить лошадей на конюшню. Спальня располагалась рядом с гостиной. Окно в ней оставалось закрыто. Год, прожитый в Верхней Прерии, научил Селину с вечера готовиться к утреннему подъему, чтобы не терять много времени на одевание на следующий день. Она делала это не задумываясь. Селина сняла белое муслиновое нижнее белье с оборками и вышивкой – три плотные нижние юбки, жестко накрахмаленный лиф, который надевался поверх